Маргарита Виноградова3 : Две встречи, ОН и ОНА

ГрЁБАНОЕ утро давило на меня своей, убивающей напрочь, тоской, дышало смачным перегаром, отрыгнуло и взялось опять сосать из бутылки пиво. Серость раннего утра в Митино, не свежесть, твою мать, а мышиная серость, головная боль с утра после вчерашнего перепоя, разваливающийся на мелкие кусочки кочан моей головы. Не соберешь эти пазлы сознания, не восстановишь. Глаза отказываются глядеть и, вообще, закрываются. Не открывались бы сроду. День не удался с утра.

Я нарвался на нее около пивной, на молодую женщину из соседнего подъезда. Она была женой моего кореша, алкоголика Севки. Ладная была бабенка, вся в соку. Вот бы сейчас трахнуть ее по-быстрому? Но где? Схватил ее за руку и затащил в темноту мрачного подъезда соседнего дома. Темно, затхлый запах борща и хрен еще знаешь чего. В темноте наклонил ее, засунул голову между прутьев лестничных перил и только расстегнул штаны, как в подъезд вбежала толпа подростков. Слышно было, как они быстро двигаются вверх, перескакивая через ступени, цепляясь за перила и гогоча. Быстро застегнул брюки, бросил ее стоять с голой задницей и головой, зажатой между прутьев перил, и кубарем скатился по лестнице. Такой облом! А ведь могло быть так офигительно хорошо! Все это чистая правда, вот те крест!
Точно в это же самое время, но в другом месте двое, другие мужчина и женщина, встретились вот так:
Утро было совсем раннее, свежее, утонувшее в солнечном свете и прозрачно-чистом воздухе. Солнечный свет еще только начинал заливать узкие улочки пока еще неярким молочно- манговым матовым нектаром, медленно, как-то печально оседали на землю снежинки. Во всем было ощущение только начала всего, и не известно было, во что выльется это утро, какой день придет вслед за ним. И что принесет он ей, радость или печаль, эйфорию, счастье бытия или грустное напоминание о том, что все конечно и неизбежно заканчивается все хорошее.

Они встретились случайно на Петровке на шумной улице, столкнулись, чуть ли не лбами. А потом рассмеялись этому чуду, случаю, соединившему их через много лет на улице города, где они жили рядом долго-долго, ходили мимо друг друга и никогда не встречались. Она была в серой шубке, мех так ладно обхватывал ее фигуру. И вся она была такая пушистая, мягкая и смешливая. На щеках играли ямочки, в глазах тоже поселился смех. Губы в розовой помаде тоже улыбались. Она взяла его за руки. Руки были ледяными.
-Пойдем в Петровский пассаж, посидим, поговорим.

Он сначала купил ей цветы. Яркие, великолепные, душистые розы, поражавшие своей наивной прелестью, алым как капли крови цветом, еще не до конца распустившиеся, дурманящие голову ароматом какого-то несбывшегося и приближающегося счастья. Они прошли в зал небольшого ресторанчика и остановились в дверях, выбирая, где бы поуютней сесть, уединиться. Втиснулись за маленький столик в углу, покрытый тугой белоснежной скатертью. Они знали друг друга давно. У нее был муж, счастливый брак, гармоничный и незыблемый. Никто не мог расторгнуть этот союз, да и не нужно ей это было. У него тоже была любовь. Мучительная, со встречами и расставаниями, драматическими соединениями и сценами ревности. Теперь он разглядывал ее как бы впервые. Тон кожи ровный, яблочный. Глаза фиалковые. Она вдруг почувствовала, что сейчас будет что-то дурацкое, неправдоподобное, из ряда вон выходящее. Он взял в свои ее ладони и сказал:
-Ты знаешь, что я люблю тебя с тех пор и никогда не переставал?

Что можно было ответить на это сногсшибательное по неожиданности, счастью и невозможности признание? Она ничего не ответила. Неподвижное и жуткое молчанье, потом он наклонился к ней и поцеловал ее одним из тех поцелуев, что помнятся даже в могиле. Потом встал и ушел, не оглядываясь. Розы дурманили голову, хотелось плакать, броситься за ним, остановить его. Но она осталась и еще долго смотрела вслед этой странной любви, невозможной и неизбежной, любви, которую никоим образом нельзя прервать. Никогда.