Бабанин : Дневник лоботомированного. (страница 52, написанная метиленовой синью).

… И тогда я стал писать тем что осталось в процедурной – метиленовой синькой. На Тату, Волшебную Кошку и Ту, которая смотрела на меня, я потратил четыре неполные страницы. Плохо. Ведь еще о стольком хотел, но история болезни Вениамина Брускова совсем скоро закончится, а я даже не написал о… Мама?! Мама стала кормить меня яичницей и бульоном, а потом отвела в школу. Школа – это такой дом, где всех детей делают «нормальными людьми», а еще на переменах дают стакан молока и курабье. Мама никогда больше не отводила меня в школу и никогда не забирала. Понятно, ведь «ты уже стал большим мальчиком и должен быть самостоятельным. А еще защищать сестру».

Я стал слоняться, пока мама была на работе. Я подолгу мог читать книгу «О вкусной и здоровой пище» — там было очень много разных картинок, и я разглядывал их. А однажды я нашел в книжном шкафу книгу с иллюстрациями про одного художника. Он рисовал картинки и одна мне очень понравилась. Даже помню, как называлась – «Маха обнаженная». Нет, там еще была точь-в-точь такая же картинка, но называлась иначе – «Маха одетая», но она мне что-то не очень… Я случайно вырезал «Маху обнаженную» и вклеил ее в учебник «Природоведения». Вместо картинки с большим саблезубым тигром, пугающим людей. Однажды девочка из моего класса увидела все и рассказала учительнице. Зоя Федоровна посмотрела на меня из-под очков и ничего не сказала, а молча вызвала маму в школу… Вечером мама заперлась от нас с сестрой на кухне и, кажется, плакала до утра. А я сидел на полу перед дверью и тоже плакал. Но мама так и не вышла, как сделала бы Бабушка.

Однажды мама пришла с работы не одна, а с «новым папой». Я хотел с ним подружиться, но он наругал меня и дал «пендюли». Еще сказал, что он теперь – главный, а мама улыбнулась, и они ушли к себе, в бывшую комнату Бабушки. Зато у меня появилась черепаха, я нашел ее на болоте. Она была золотисто-зеленая и очень смешно, как заводная игрушка, дрыгала ногами, когда я поднимал ее над полом.

Потом сестра ушла куда-то, а «папу посадили», и он тоже ушел. Мы остались вдвоем и с черепахой. Она была такой холодной, будто замерзла. Я просто хотел ее согреть и положил в горячую ванну… Черепаха немного согрелась, но «умерла» — так сказала мама и унесла ее куда-то (она уже не шевелила лапками, как заводная игрушка, а шея вытянулась почти до пола и глаза не моргали).

Совсем скоро, зимой, после Нового года ушла мама. Мне сказали, что теперь я буду жить в школе, но там надо ночевать в ней и увели меня за руку с маленьким чемоданчиком, в который разрешили положить только любимую игрушку. Перед уходом я внимательно посмотрел по сторонам и взял с собой бабушкин шерстяной платок и мамину чашку. На чашке были нарисованы два голубя с веточками во рту. Учебник «Природоведения» мне взять не разрешили, сказали, что у них такой есть, но «только без похабщины».

Пожалуй, хватит о маме, ведь история болезни Вениамина Брускова в любой момент может закончиться, а новую могут и не дать. Да, они стали брать с моего разрешения эту историю и читать ее вслух у себя в комнате. Сначала я подслушал, как они смеются, а потом стали называть меня Писателем. А что, мне нравится, ведь писать всякие истории так интересно. Любая история интересна, если ее правильно написать! Даже история болезни.

А еще они сказали, что уже давно меня бы отпустили, я «почти здоров», но отпускать меня некуда. И добавили, что по мне «плачет овощебаза». Я ничего не понял, а попросил настоящих чернил и новое перо (старое потрескалось и делало кляксы). Он подарил мне на следующий день настоящую ручку и почти полный пузырек фиолетовых чернил. Мне стало спокойно, ведь их может хватить на целую жизнь, если писать понемногу. Если бы сегодня меня бы куда-нибудь опять стали уводить и разрешили взять с собой только самое дорогое, я выбрал бы ручку, пузырек с чернилами и наполовину заполненную историю болезни Вениамина Брускова..!