Микульчик Елена : Ненужный разговор

Анна Васильевна Масловская тихонько, чтобы не потревожить сон своего мужа Алексея Ивановича, зашла в гостиную их загородного дома. Алексей Иванович, как обычно в этот утренний час, полулежал в кресле у большого во французском стиле окна с видом на лужайку и цветущий яблоневый сад. Подойдя к нему, чтобы поправить упавший со щуплых плеч плед, Анна Васильевна увидела, что муж уже проснулся. Его взгляд застыл на фотографии, стоящей на серванте у окна. Это была ее любимая фотография. Когда-то свекровь настояла, чтобы сразу после свадьбы они сходили в фотоателье и сделали цветной совместный портрет на память, и Анна Васильевна была благодарна ей за это. Сейчас, глядя на Алексея Ивановича: его сухую кожу, лысеющую голову, желтые зубы с темнеющими между ними щелями и глаза цвета отцветающего василька, - трудно было представить, что в молодости он был одним из первых красавцев в их деревне. Ему не было еще 60-ти, и совсем недавно он чувствовал себя бодрым и крепким, но болезнь буквально за полгода лишила его возможности ходить, иссушила мышцы, превратив в подобие огромной нескладной марионетки.
Алексей Иванович не обратил внимания на появление супруги. Он продолжал вглядываться в фотографию так, будто хотел рассмотреть в ней нечто большее, чем она отображала.
- Милый, как ты себя сейчас чувствуешь? – поинтересовалась у него Анна Васильевна.
Алексей Иванович посмотрел на жену, и произнес, медленно шевеля потрескавшимися губами:
- Сегодня мне лучше.
Откашлялся сухим кашлем, похожим на слабые хриплые хлопки, и продолжил:
- Сегодня я умру.
Она негромко ахнула и присела на пуфик, стоящий рядом с креслом мужа.
- Что ты, дорогой! Какая чепуха пришла к тебе в голову!
- Где птица, которая вчера влетела в веранду?
- Я ее отпустила. Она улетела.
- Ты видела, какие у нее глаза? Взгляд, как у человека. В нем было столько ненависти…. Я ночью думал об этой птице. У нее такая необычная окраска, и эти глаза с оранжевой окантовкой… Она не похожа ни на одну птицу, которая водится в наших местах.
- Дорогой, почему тебя это беспокоит?
- Это смерть, но меня это не беспокоит. Птица влетела в дом, это к несчастью. Но я рад, что знаю, что она уже рядом. Я так устал…. Мне все время больно, я хочу покоя.
- Боже! Ты никогда раньше не верил ни в какие знаки, зачем ты об этом думаешь сейчас? - Анна Васильевна в отчаянии прижала ладони к шее, словно ее саму мучила боль в этой области.
- Дай мне воды,- попросил Алексей Иванович супругу. Сделав пару глотков, и вернув ей стакан, он произнес довольно чистым голосом:
- Да, не верил, а теперь я знаю, что знаки есть, знаю, что есть иной мир, и я уже на его пороге. Все, во что я не верил, стало для меня реальностью. Как? Я не знаю, но вся моя жизнь кажется мне менее реальной, чем все это.
Он посмотрел на супругу, и, заметив, что она ошеломлена, сказал насмешливо:
- Помнишь, ты говорила, что когда человек умирает, вся жизнь проходит у него перед глазами, свои и чужие ошибки? Ты еще цитировала мне книжку в этом месте?
Анна Васильевна согласно кивнула головой.
- Так вот, я уже сейчас прокрутил свои ошибки у себя в голове. Знаешь, какая самая большая моя ошибка? - спросил он доверительным тоном. Она не ответила, взирая на него выпуклыми от страха и изумления глазами, и он после небольшой паузы сообщил: - То, что я на тебе женился и жил сначала ради того, чтобы быть ближе к твоей сестре, которую любил, потом ради сына, потом, потому что привык так жить. Я всегда был тебе нужен…. И теперь я нужен только тебе…. Любовь к Марии ушла, сын женился и занят своей семьей, а ты прилипла ко мне, как еще одна зараза, и умру я рядом с тобой, а ты умрешь вместе со мной, потому что любишь меня.
- Что ты такое говоришь? Опомнись, Алексей! Что, у тебя жар, что ли? Тебе плохо?
- Мне хорошо, Аня. Сейчас мне очень хорошо, дай только воды еще.
Она, поднявшись, со стуком поставила стакан рядом с ним на маленький столик на колесиках.
Он взял его, жадно глотнул прозрачную жидкость и тонкой рукой со старческими рыжими пятнами на коже вытер губы.
- Сядь, Аня. Я должен сказать, потому что за годы моей жизни, моя неудовлетворенность своей судьбой росла, как фурункул, превращая живое в гниль. Теперь я хочу освободиться от этой гнили. Именно теперь, а не тогда, когда я стану мертвецом и не почувствую облегчения, на которое рассчитываю.
- Я не хочу этого слушать. Ты болен. Ты несешь черт знает что,- сердито возразила ему Анна Васильевна. - Я не могу…
- Можешь, если любишь…
Она прикрыла лицо руками и, посидев пару минут, сказала горестно вздохнув:
- Хорошо. Говори. Я выслушаю тебя,- и опустила руки, сложив их у себя на коленях.
Алексей Иванович тоже вздохнул и начал говорить:
- Моя жизнь раскололась на части очень рано, я еще учился в 9-м классе. Расколола ее Мария, твоя сестра по отцу. Иногда я думал, что это на мою беду и счастье умерла ее мать, а отец решил забрать дочь из Молдавии и привезти к нам в Богатый Бор. Она была еще малявкой, всего на год старше меня, но держала себя, как взрослая барышня: самостоятельная, гордая, правда, хохотунья была и задира… как маленькая… - на этих словах голос Алексея Ивановича потеплел. - Когда я впервые увидел ее у нас в клубе - красавицу с чудными лентами в черных волосах, в ярком платье, которое взлетало и кружилось в танце, как праздничная карусель, в меня словно вошел новый мир – ее мир. Я прекратил свое существование, так он заполнил меня доверху. Мое тело стонало от желания, стоило ей на меня посмотреть, мысли были заняты только тем, чтобы увидеть ее, поговорить с ней. Но она… назвала меня сопляком, а этот рыжий дылда Коробченко, вообразивший себя ее избранником, побил меня, заметив под окнами вашего дома.
Он опять отпил глоток воды, взяв со стола стакан, и после небольшого раздумья продолжил с кривой улыбкой:
- Ты, наверное, знала все эти мои приключения, мою страсть к Марии, ведь ее трудно было не заметить: я ходил за ней как привязанный, каждый день меня сжигало страстью, а я как неугомонная птица Феникс на утро оживал, чтобы опять высматривать ее. Страшная болезнь – любовь. Все, что я ни делал в этот период своей жизни, делал, чтобы она меня заметила, оценила, приблизила. Когда я уехал в город учиться, думал: вернусь образованным, при деньгах, заберу ее. Но ничего не менялось, я даже не уверен был, что она знает, что я где-то учусь. Как это меня злило! А, когда она выскочила замуж, я чуть не умер. Потом решил, что отобью ее. Какое-то время грелся этой мыслью, но потом… Когда я понял, что я для нее все равно останусь пустым местом, даже если стану академиком, женился на тебе… чтобы просто быть рядом с ней на случай, если вдруг понадоблюсь… И я понадобился, когда Степан бросил ее с дочерью и уехал куда-то на заработки, да там и остался.
Алексей Иванович сделал паузу. Воспользовавшись этим, Анна Васильевна тихо попросила:
- Алеша, отдохни. Тебе надо отдохнуть. Ты на глазах слабеешь, поспи немного, не надо этих признаний, они только изматывают тебя….
- А тебя? Тебя они не изматывают? Ты как всегда - только обо мне. Если бы ты знала, как это тяжело, когда возле тебя всегда находится такой вот безупречный, любящий и преданный человек. Тяжело, потому что это как постоянное напоминание о собственном несовершенстве.
- Как много у тебя проблем было в жизни, оказывается: даже безупречная жена оказалась обузой,- с сарказмом произнесла Анна Васильевна и, сжав губы, выразительно кивнула мужу головой, показывая, что она готова к его дальнейшему повествованию.
Алексей Иванович опять откашлялся, и, уставившись в окно, произнес, неприятно скривив помятое морщинами лицо:
- Моя любовь к Марии закончилась до смешного просто: когда ты была в больнице с нашим Сережкой, мы у нас дома переспали. Все было так по-дурацки при такой-то страсти: быстро, как у подростков, я даже не понял, что это тот самый момент, которого я так ждал. Надеялся, что сомлею от счастья, а не успел сомлеть хотя бы от усталости. В общем, больше не захотелось ни мне, ни ей. Что было дальше? А дальше выяснилось, что ей, одинокой матери, нужны деньги. Она пришла ко мне на проходную завода и взяла у меня деньги; я тогда уже был начальником цеха и мог позволить себе дополнительные траты без особого ущерба для семьи. Потом приходила еще и еще. Так что, помогал я ей какое-то время деньгами. Мария говорила, что это помощь по-семейному, но я-то понимал, что она, одарив любовью, записала меня в свои должники.
- Все? – с надеждой полюбопытствовала Анна Васильевна.
- Нет, не все. Ты хочешь узнать, почему я женитьбу на тебе назвал самой большой ошибкой?
- Нет.
- Потому что нельзя было жениться без любви, нельзя жениться, чтобы достичь каких-то иных целей, кроме цели быть счастливым с тем, кого любишь, и дать ему счастье. Я должен был найти человека, которого смог бы полюбить, если уж с Марией не сложилось.
- Бог с тобой, Алеша, прожили же мы как-то…. Не знаю, чего тебя понесло в прошлое….
- Ты так заслуживала уважения, и только раздражала меня своей безупречностью и любовью…
- Ты говорил уже это, Алексей, - с легким раздражением перебила его Анна Васильевна, прищурившись. - Нет уже сил, слушать эту твою правду. – Она встала, походила немного по комнате, и вернулась на место, решив в ходе этой прогулки тоже высказаться. - Что мне с того, что ты меня не любил? Я всегда это знала. Ты всегда смотрел на Марию, как голодная собака на еду, пуская слюни. Ты был безобразен в эти моменты: нет ни воли, ни силы, так, глупое существо, которого наделили инстинктами, но забыли дать разум. Ты абсолютно плохо играл роль моего мужа, мой дорогой. Ты был как мертвец, умеющий зарабатывать деньги, ходить, говорить и не требующий при этом секса. Ты думаешь, что я любила и люблю тебя? Как же ты слеп! Все свое зрение утратил, вглядываясь в свою Марию. Моя любовь к тебе ушла, сразу, как только я поняла, что любишь ты ее по-бараньи, и не скрываешь своих чувств, ради меня и сына. Но я с тобой прожила жизнь счастливее, чем ты со мной, потому что у меня была жалость к тебе. Мне было жаль тебя, волочившегося за ничтожной мечтой обладания женщиной, которая тебя ни во что не ставила…. А вместе с жалостью пришло чувство ответственности за тебя, благодарность за сына и, в общем-то, сытую жизнь, которую ты мне обеспечил. Я была занята своей семьей, у меня было дело. Так что…. Не я первая и не я последняя прожила без любви.
Она встала, подошла к мужу, аккуратно поправила под его головой подушку. Солнце, ранее удерживаемое плотной пеленой туч, наконец-то вырвалось из своего плена, и заглянуло в комнату. Анна Васильевна приоткрыла окно, давая больше свободы свету и воздуху.
Все это время Алексей Иванович, разинув рот, смотрел на свою жену, осененный мыслью, что она, однако, не глупа, сильна и очень красива. Впервые он ясно увидел, каким удивительным бирюзовым цветом обладают ее глаза, небольшой нос правильной формы является настоящим украшением профиля, а пухлые губы, не обремененные глубокими складками, выглядят так, словно ей нет еще и сорока. Он залюбовался изящными движениями своей жены и стройной фигурой, подчеркнутой элегантным домашним платьем.
- Так ты хочешь сказать, что ты меня не любила? И не любишь сейчас? – не поверил ей Алексей Иванович.
- Нет, не любила и не люблю, - равнодушно пожала она плечами.
- Но, что же тебя удерживало возле меня: ведь не только сытая жизнь, как ты выразилась, ты и сама неплохо зарабатывала, справилась бы с нуждой. И сейчас… Что сейчас тебя здесь держит?
Анна Васильевна снисходительно улыбнулась.
- То, что ты принимаешь за любовь и доброту, всего лишь чувство долга. Я себя бы не уважала до конца своей жизни, если бы плохо смотрела за тобой. Самоуважение, – проговорила она с внезапной задумчивостью. - Да. Есть такие замечательные слова: самоуважение, самоконтроль, самодисциплина. Это три кита, на которых держится жизнь разумного человека. Так я думаю…. Но в твоей жизни, по крайней мере, личной, были другие киты: самоуверенность, самомнение и самовлюбленность. – Она подошла к мужу, и с рассеянным видом пригладила к его лысине куцые пучки растрепавшихся седых волос. - А любовь? Всякая любовь к другому человеку (я не имею в виду любовь между родителями и детьми, разумеется) лишь временное чувство. Так, если она все равно пройдет, стоит ли с ней так носиться? В жизни так много интересного, важного, умного… любовь лишь приятное, но не обязательное дополнение к этому перечню. - Анна Васильевна критически оглядела результаты своих парикмахерских трудов, и почувствовала, что оба они утомлены этим разговором, и его пора заканчивать. - Ну, все, дорогой. Хватит. Хватит всяких признаний.
Видя потрясение, испытываемое мужем, который, казалось, окаменел, она ему ободряюще подмигнула:
- Вот мы с тобой и познакомились…. Но, согласись, это было не так уж и необходимо. Зря ты затеял этот разговор, верно? Ты теперь это понимаешь? Ты как себя чувствуешь? Могу я оставить тебя? – она отошла от него и стала прихорашиваться у зеркала трюмо, поправляя прическу, трогая брови и пощипывая щеки. - Хочу сходить быстренько в магазин, надо кое-что к обеду прикупить. Сегодня ведь Сережка зайдет с женой и внуком, хочется их получше встретить… – Она обернулась к супругу, проверяя, пришел ли он в себя, слушает ли ее. - Вижу, что могу тебя оставить. Включу я тебе, пожалуй, телевизор, чтобы ты не грустил, отвлекся от своих переживаний. Посмотри лучше новости. Принести тебе чего-нибудь?
Алексей Иванович молча смотрел на незнакомку, с которой прожил вместе около сорока лет, и чувствовал себя дураком, которого все это время водили за нос.
Неожиданно он перевел взгляд на окно и, заволновавшись, поднял руку, указывая на что-то в оконном проеме.
- Ты видишь? – прошептал он.
Анна Васильевна поспешно подошла к окну, осмотрела низкий, почти у земли, подоконник и прилегающую к нему территорию, но ничего не увидела.
- Что, Алеша? Что ты увидел?
Алексей Иванович покачал головой:
- Ничего. Так… показалось. Ты иди, Аня, я хочу побыть один. Устал. Телевизор не включай, попробую уснуть.
Он откинулся на подушку, прикрыл глаза, и она тихим неторопливым шагом покинула комнату.
Когда она вернулась из магазина, увидела, что муж ее лежит в кресле, склонив голову к плечу, похожий на уснувшего в транспорте пассажира. Он не дышал. Тонкие пальцы Алексея Ивановича сжимали плед, будто он хотел сбросить его и подняться со своего места. Со стороны окна послушался неясный звук, похожий на клекот. Анна Васильевна повернулась на звук, и с ужасом обнаружила, что на подоконнике сидит птица с весьма странной для здешних мест окраской оперенья, которая тут же взмахнула крыльями и быстро скрылась в яблоневом саду.