евгений борзенков : Вовочка

Я из лесу вышел.

Я сильно замёрз.



Некрасов.





Я, короче, на такси бомбил. А он был сивый семидесятилетний дед, преподаватель физики в универе. Вовочка.

Мой позывной 1-3. День, как правило, складывался удачно, если на улице пасмурно, мокро, прямо из щели подъезда ныряешь под ватное одеяло облаков, солнца не видать, оно всегда для плохих, я падаю в холодный салон и первым делом втыкаю диск «Аукцыона». Лёня Фёдоров до последнего слова отражал всё, чем я жил. Меня удивляли эти дела. Всё безжалостное равнодушие, с каким их музыка входила мне точно между лопаток - клинок, пропитанный опием. Сладкое нытьё разливалось по телу, препятствуя существованию, клинок раскачивался, проворачивался в ране против оси, я жал на гашетку, взлетая над разделительной полосой, пугая птиц, над пробками. Играла музыка, на клинке запекалась красная корка, я вжимался в сиденье и остриё, скользнув сквозь рёбра, торчало вперёд, мешая рулить. Каждый раз перед работой я освящал кровью салон своего авто под музыку Фёдорова. Главное, поскорее дожить до аптеки, где послушницы с пепельными лицами, одетые в саваны, нежно тронут, как вымя, мою эрогенную печень акриловым маникюром, слижут с коготков алые капли, - без сдачи, Женя, сегодня без сдачи, - я по-быстрому разговеюсь скоромным, а там и трава не расти, можно на линию. Один-три, один-три, как слышшно? Приёёооуууммм…

Клиенты иногда косились. Посматривали, подсматривали. Настораживались. Прядали ушами. Завидовали. В сумерках я подсвечивал клиентам выцветшими зрачками, когда они отлистывали баблище. Мои глаза цвета горящей приборной доски, цвета обесточенного осеннего неба. Два флуоресцирующих пятна в тесном космосе авто. Они напоминают гранату за микросекунду до взрыва. В замедленном кадре малиновые трещинки расползаются по фарфору белков от зрачка со спичечную головку к периферии, сквозь них наружу рвётся свет тысячи солнц. На приходе когда-нибудь взорвусь и одарю мир своим светом. Но стоит ли рассчитывать на благодарность свиней? Свиньи не поймут своей выгоды. Еду и периодически замечаю во встречном потоке похожие глаза, мёртвые, с голубыми хрустальными льдинками на дне.



Мы не зомби, такими нас приютил город.



Из магнитолы растекается осенний плач Фёдорова: «Спи, солдат…». Очередной клиент пялится в мои зрачки и озабоченно чешет подбородок: может дать дёру, выдернуть чеку? Пока не поздно? А?

На такси сюжетов прорва каждый день. Петросян в сторонке истерично мусолит бамбуковый уд. Вот посреди дороги зрелая дама, одетая со сдержанной роскошью, присела и ковыряет пальцем асфальт. Сломав ноготь, берёт пилочку для ногтей и продолжает. Я, конечно, остановлюсь, выйду и молча стану помогать. Мы будем ковырять асфальт, соприкасаясь лбами, рукавами, переплетаясь аурами, я буду слушать её запах, она – мой, а над головой ватный потолок пропитан гнилой влагой, нас отпевает траурное карканье медлительно-свинцовых грачей, нас погребает под собой ворох прелой листвы, а мы всё ковыряем пальцами асфальт. Она с какой-то целью, а я просто так. Что с нами делает убийца-осень… Над низким седлом её брюк полоска загорелой кожи и на нём, у интимной ложбинки, изящное тату - казённый логотип и надпись «ГОРГАЗ». Один-три, один-три, где вы находитесь? – Слова всплыли из её глубины непроизвольно, пузырьками воздуха из-под толщи воды. Матюра поднимает на меня удивлённый взгляд, достаёт влажную салфетку, протирает мне лоб. Она облизывает губы, глаза монотонны, как небо, кажется смотрю на небо сквозь дыры в её голове. Я подтягиваю ноги, располагаясь в позе лотоса, достаю из заднего кармана губную гармошку, начинаю плести вокруг неё узоры из звуков, матюра стонет волчицей, запрокинув лицо, она поднимается, сложно обвивает голову руками, извивается телом, но в ней ощутим некий вывих, дисбаланс, думаю, вышел из строя рычаг, приводящий в движение чувства, она похожа на сломанную куклу. Из приоткрытой двери моей машины доносится: «Меня держала за ноги земля, голая, тяжёлая земля…» На дороге затор, грязные машины со скрежетом трутся друг о друга, ломая зеркала, из приоткрытых окон торчат потные капустные кочаны с гнилыми отверстиями глаз и ртов. Они что-то изрыгают, они выплёвывают на нас слизь, а я продолжаю выдувать рок-н-рол, стараясь попадать в такт с Фёдоровым, матюра любит меня тем сильней, чем сильнее дёргают за нити на небе, это точно, ну как без любви, сегодня я нашёл любовь на дороге, как прилипшую к подошве жвачку, как выброшенный чемодан. Матюра кружится куколкой, маленьким брюликом на брелке, покачиваясь из стороны в сторону, едва касаясь носками туфель пожухлой листвы, она поёт: «Адин три, ах, милый аддин трииии… ответь, ответь…»

- Один-три на проводе, - я сонно улыбаюсь в губную гармошку.

- Примите заказ. Переулок Орешково, первый корпус университета. – Рявкнула она, внезапно перейдя на бас, и тихо выдохнула, наклонившись к моему лицу впритык, - Вовочка едет домой из школы.

- Что вы здесь делали, на асфальте? – Спрашиваю её. Мне в кайф. Я на своём месте.

- У меня климакс. Иначе ты бы не остановился. Возьми меня. – Её голос снова был маслянистым, влажным, она манила, погружённая в романтичное облако.

- О, а у меня, возможно, поллюция. По вашей вине, кстати. – Я прилёг, опустившись на локоть. Мне сейчас будут швырять мелочь, или просто задавят.

- Я же не прошу денег. Только не бросай меня. Привяжи к себе.

- Нет. Это много. Это дорого. Не по карману мне.

- Хочешь, я буду жить в багажнике? Я настоящая, не резиновая, пощупай. – В доказательство она приподняла штанину, оголив икру с прожилками синих набрякших вен.

- В том-то вся и штука, - с сомнением покачал я головой. – Для резиновой мне достаточно насоса. Впрочем, у меня есть корм для рыбок. Если устроит…

- Свежий хоть?

- Из аптеки, как положено.

- Ну, давай.

Я открыл багажник и подал ей руку. Омыв меня обольстительной улыбкой, мать элегантно перекинула ногу, опустила попку и расположилась на дне калачиком. Тут же забубнила противным канцелярским голосом: «Позывной пять-шесть, пять-шесть, ответьте диспетчеру. Примите заказ. Проспект Марии Ульяновой, дом два/а, квартира тридцать четыре. Последние номера мобильного двадцать пять. Рабочее время восемь минут. Поехали…»

Я достал из салона кулёк с сухим кормом. Надо вернуться в аптеку и спросить, что это они мне подсунули сегодня. Зачерпнув приличную жменю, щедро посыпал сверху в багажник и захлопнул крышку. А запить? – Раздался приглушённый голос из багажника. Я сделал вид, что не раздался.



У универа на углу ждал плюгавенький старичок. Очки с увеличенными линзами скрывали пол-лица, тянули его к земле, он с мучением напрягал скрюченную спину и упирал в землю трость, чтобы не лопнуть под весом очков. Только он сел, по салону поплыл острый запах мочи и пролежней. Тлением потянуло, сыростью. В руках его звякнул пакет с бутылками.

- Остоновите сомолёооот, я слезууу… - Громко проблеял дедушка голосом деревенского священника. Я сразу смекнул – старик не прост. Его плющило. Его плющила старость, аденома и годы советской власти. Кумач, огромные белые буквы на красном, плавающие плесенью в остывающем мозге. И что-то ещё, неуловимое. Какая-то дикая животная печаль, идущая из земли. Я прибавил Аукцыона, чтобы вычеркнуть деда из своей жизни, и дал по газам. Но упрямый дед протянул руку, нагло сделал тише и нараспев забормотал.

- Так сложилось, оооуе. Да-а, такая штука. Я читаю физику недорослям. Я профессор, но куда это воткнуть? Больше всего в жизни я люблю играть в карты и пить, пить, пить. Ты не поймёшь. Кстати, кто вы? Впрочем, насрать. Я пропил и проебал всё. Ещё лет двадцать назад. Столько я не пью и не играю. Двадцать лет уже. Каждый день я должен видеть всё это во сне, все эти колоды карт, катку, бухалово, а потом ещё и читать физику долбоебам. Знаете, что это? – Он встряхнул пакетом. – Это вериги. Я таскаю этот пакет с собой вот уже двадцать лет.

- А что там? – Вяло поинтересовался я.

- Там спиртное. Я таскаю с собой бомбу, как самурай носит меч, для сеппуку.

- Чтобы отчалить красиво?

- Вот именно. В любую минуту. В этом пакете моя смерть. Мне нельзя пить. Завернусь от одной капли.

- А зачем тогда физика?

- Физика, это сон. Просто кому-то снится сон, будто я профессор. А на самом деле, может, я поглядываю откуда-то из угла подвала красными глазками и прогрызаю новую дыру в стене. Или думаю, как бы половчее вцепиться вам в кадык, прямо сейчас, что гораздо мудрее, согласитесь. Кто знает…

- Короче, куда едем? – Я зевнул. Выросшему среди людей, мне ли им удивляться?

- Мне всё равно. Знаете, как я сошёл с ума?

- Догадываюсь. Физика?

- Нет, братка. Было так. Однажды сидел я в комнате. Горел светильник. Вокруг тихо. Только летали мухи. Я держал в руке мухобойку и ждал. Мухи не шли на контакт. На мне был один носок, а это – сами понимаете – уже шаг к безумию. Почему? Да потому, что когда я думаю, где второй – мне пиздец, простите. Полный. Второй носок, тут никакая физика не поможет, он всегда в параллельном пространстве, я его чувствую, но не вижу. Я всю жизнь ищу второй носок. Я и жену свою из-за этого при… при… припи… а, впрочем, молчок. Казалось бы, такая мелочь, но прожить семьдесят лет в одном носке, я вам доложу, это безумие. Но и это ещё не всё. Наконец, одна муха села мне на…

- На хуй. Послушай, отец, - я перебил его и закурил, - мне не легче, поверь. Оставь это дерьмо.

- Короче, я её сожрал. Представляете?

-

- Кого, жену?

- Нет. Я жевал муху. Остальные мухи немедленно прекратили кружить, слетелись, сели вокруг меня и стали смотреть. Они смотрели на меня и.. МОЛЧАЛИ. Вы бы выдержали такое? А я выдержал. Я выронил мухобойку и отступил в угол. Они зажали меня.

- Ясно. Зажали и поимели. Прямо в вялые ладошки. Короче, ты спятил. Давай дальше, не еби вола. – Меня начинало попускать. Хотелось приключений.

- Знаете, а я ведь сплю в гробу, - вдруг признался он, - и уже давно. Да, представьте. Я так боялся смерти, что кроме неё не мог ни о чём думать. Она ходила за мной по пятам, сидела на плече, давала советы, я прихлебывал чай вприкуску со смертью. Дошло до того, что я уже не мог читать лекции, смерть вмешивалась, перебивала меня, говорила вместо меня. Студенты, не подозревая, конспектировали смерть. Я не пропускал ни одни похороны, часто ночевал между могил на кладбище, но там так сыро, а у меня почки. Поэтому я заказал себе гроб. Двуспальный. Очень удобно. Я вам покажу как-нибудь. И знаете, - он вдруг заёрзал и весь зачесался, блудливо сверкая очками, - вот хотелось бы… как сказать.. ну, вы понимаете?

- Кого-нибудь выебать в этом гробу? – Догадался я. Отличный свинцовый день, в котором нет солнца. Сегодня везло на людей.

- Ну, не так в лоб… Скажем, устроить свидание с прелестной особой. Ведь я вдовец. Но чувствую, что ещё мог бы, так скыть…

Тут меня осенило. Бывают же такие озарения.

- Знаешь, дед, а ведь сегодня твой день. – Я вдруг увидел будущее. Мне стало легко. Я остановил машину.

- Да что вы говорите? – его глаза расползлись в ширину, впечатались в линзы изнутри, вставная челюсть страшно блеснула.

- Точно. Вот это, - я кивнул на его пакет, - ты таскал для сегодня. Короче, твой день. День победы.

- Не верю. Я не готов, так сказать… - Его затрясло. Он позеленел и в ужасе уставился на пакет, словно увидев змею.

- Пойдём, - сказал я, - у меня есть для тебя гостинец.

Старик вылез и зашаркал вслед за мной на грани обморока, мелко постукивая тростью. Я открыл перед ним багажник.

- Ну как? – Спросил я. Профессор молча смотрел в багажник. Его колотило так, что земля гудела вокруг. Ноги подкосились, он обвис на трости как ворох тряпья. Наклонив голову, тонко заголосил:

- Дети… дети-деток-детей… детишек-деточек… вот и смертушка…- Его водило, казалось, он вот-вот блеванёт. Я стукнул его в плечо.

- Кончай гнать пургу. Второго шанса не будет, сам понимаешь. Вот твоё сеппуку, - я ткнул пальцем в багажник. – Пальчики оближешь. Познакомься лучше с дамой.

- Ванила. – Мурлыкнула матюра, сладко потянулась и протянула деду руку для поцелуя.

- Куда? – Взвизгнул дед и отпрянул.

- Ванила, - терпеливо улыбнулась дама, - сокращённо от ВНЛ.

- Вовочка, Вовчик, Вован… – Профессор, продолжая трястись губой, осторожно приблизил лицо к руке, поклевал её носом, понюхал, его очки вмиг прояснились, морщины на лице разгладились, и он, осмелев, лизнул кисть. Матюра жеманно хохотнула и похотливо изогнулась, выставив бедро. Похоже, дед меня оттирал. Я стремительно становился третьим лишним.

- Помогите мне, пожалуйста, молодой человек, - дед раздухарился не на шутку, его лицо стало бурым от притока крови. Он опёрся мне на руку и попытался перекинуть ногу через борт. Я ему помог, подсадил, и он неловко плюхнулся поверх матюры.

- Эй, ВВВ, - ты только адрес дай. Надо забрать твой реквизит.

Закрывая багажник, я заметил, что она без промедления взяла быка за рога и ловко освободила деда от штанов. Что ж, только с возрастом начинаешь ценить каждую минуту.

В этот день больше я на линию не вышел.



Мы промчались по дождливым улицам с двуспальным гробом, привязанным на крыше моего такси.

Мы ехали за город, на пикничок.



*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/* /*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*\/*



Вовочка бродил среди оградок и не сразу, но всё же отыскал могилку жены. Мы с Ванилой плелись сзади, тащили гроб.

Потом, раскинувшись на скамейке, с блаженной ленцой наблюдая за приготовлениями к оргии, я думал, что вот он, час хэ. Мы поставили гроб аккурат на могилу и Ванила уже нежилась в нём, бессовестно разгоняя себя мануально. Только так и надо, думал я, убить трёх зайцев сразу. Чтобы напоследок помянуть жену, надеясь, что на том берегу оценят тонкую шутку, и поймут правильно. Чтобы раз в жизни всласть отыметь ВНЛ прямо в гробу. Чтобы обрубить концы, выдернуть шнур и выдавить стекло, и не входить в одну реку каждый день, таская запасной выход в пакете с водкой.



Старик внушал уважение, хоть и с моей подачи.

Наконец, подводя итог, дед произнёс тост, простой и чистый, честный, как смерть.

- Эх, кроварогагробаёбамать. – Сказал Вовочка, выдохнул и опрокинул полный до краёв гранчак себе в темноту.

- Земля-воздух. – Продублировал я и стартанул вслед за ним.