Глеб Федоров : Карьера Остапенко. Часть 1.

Линия судьбы любого среднестатистического гражданина складывается примерно одинаково. Все мы по большому счету жители какого-то уездного городка, где люди появляются на свет, бреются, и по завету классиков ложатся в гроб. В целом, но лишь с незначительными отклонениями, все так и происходит, кроме ситуаций катастроф или когда просто все идет через жопу.
Хотя, последнее тоже не редкость, и с каждым случается, но в случае с Остапенко следует отметить, что оный обладал крайним талантом развить каждую незначительную неприятную мелочь в губительное происшествие, благо, что только в отношении себя.
Талант этот стал проявляться в нем не сразу. Когда жизнь Макара Андреевича приблизилась к сорока. Не нажив семьи и детей, ютясь в клетушке социального найма, в понедельник, как всегда в начале рабочей недели, где-то возле 7.00 утра Остапенко принялся бриться. Наследственный станок, обливаясь ржавчиной на стыках, надежно сгибал лезвие, рука деликатно таскала прибор в зоне крэма, как вдруг Макар Андреич придал чуть более нужное усилие, еле заметно поранив шею.
Он оттянул кожу: и правда – кровь принялась диффундировать в остатки пены, потом с обидой посмотрел на лезвие, а после с какой-то грустью в глаза собственному отражению.
Вроде бы событие – ничего особенного, но в данном случае имелись нюансы. Вообще рассеянность Остапенко проявлялась почти по маршаковским лекалам. Если не застегнутые части костюма от гульфика до рубахи, пристегнутой к пиджаку – были делом обыденным, то, порой, тот же человек умудрялся спутать портфель с мусорным ведром и доехать с последним до рабочего кабинета, пока коллеги по службе мягко не предложат «хотя бы выбросить объедки».
Но, что до бритья – совсем другое дело! Легкость и изящество процедуры подкупали Макара с первых дней. В этом процессе он чувствовал себя небывалым ловкачом и почти заклинателем. Папин станок всегда оставался послушным и проходил по кромке, подобно малярному валику, полоса за полосой раскрывая аккуратные скулы из-под пены. Ежедневный ритуал бритья оставался для Остапенко эдаким островом уединения, где хоть что-то складывается только по его правилам, и сегодня поверхность этого острова потеряла девственный облик и была обагрена кровью по вине самого хозяина. Двадцать лет Макар Андреевич Остапенко брился без помарок и вот этой доброй традиции случился конец.
Отсидевшись в тишине на краю ванной, Макар принялся собираться на работу. Он подтянул галстук, забросил на плечи подтяжки, притянул поближе к ушам шапку, прихватил с собой все-таки не ведро и вышел из квартиры вон.
Пройдя обычных пять минут до метро по ледяному ноябрьскому бульвару, Остапенко в расстройстве не замечал удивленных взглядов прохожих. Контролер на турникетах уже готовилась свистеть, но тотемный символ в виде карточки метрополитена, извлеченный странным пассажиром, усмирил стеклянные двери машины, тем самым удовлетворив ритуальное негодование работницы. Тетка проводила Остапенко взглядом и спрятала свисток, немного пососав.

- Смотри-смотри: хуя мудак в конце вагона!
- Не понял?
- Ты че, слепой? Вон, в серой пидорке – пол рожи в пене, блять! – двое мужиков, сидя на лавке забитого людьми вагона в конспиративной полудреме, себе на радость выцеливали в толпе всяких нестандартных граждан.
- Ох, ты ж б..! – наконец-то подтвердил второй, чуть улыбнулся и снова прикрыл веки, - слышь, а нахуй ему лыжа… одна всего?
- Едет чинить в мастерскую!
- С утра, в понедельник, блять?
- Спортсмен, хуле!?..
Двое ехидно рассмеялись, не открывая глаз.

- Молодой человек, с вами все в порядке? – решила обратиться к Остапенко аккуратная с виду старушка.
Макар молчал, как будто делал вид, что не слышит. Все мысли его по-прежнему оставались отданы утреннему инциденту.
- Молодой человек, у вас пол лица в остатках пены, галстук на голом теле, подтяжки поверх плаща, на одной ноге ботинок, на другой тапок, - не отступала старуха, - в лыже я, конечно, ничего странного не нахожу, кроме того только, что она одна и у вас нет с собой палочек…
Макар молчал. Момент пореза снова и снова все в более ярких красках возникал в его голове.
- Молодой человек, - старуха принялась подергивать Остапенко за рукав плаща, - вам нужно обратиться к врачу, я думаю это серьезно.
- Снег еще не выпал… - ответил ей Макар наконец.
- Что, простите? – взбодрилась старуха.
- Нет снега еще, не время на лыжах ездить! – разъяснил Остапенко.
- И что же? – удивилась ответу бабушка, - К чему вы говорите?
Макар резко повернулся в ее сторону и процедил сквозь зубы:
- Отъебись!
- Как отъебись? – старуха не ожидала поворота.
- Это кто там рот открывает? – возмутился один из якобы спящих мужчин и даже освободил место, - Ты что ли?
Остапенко реагировал молча. Все уже было сказано.
- Бабуля, вы как, - поинтересовался проснувшийся джентльмен.
- Да вроде нормально, вот только хамят, - подытожила свое участие бабушка.
- Хамят, говорите? Так, Серега, иди сюда и уступи старухе место.
- Уж прям - старухе? – переключилась бабушка, но крепкие мужские руки уже учтиво запихивали ее между подоспевших на освободившиеся места соседей.
- Ты выебывался? – продолжил выяснения присоединившийся мужчина.
Двери вагона открылись, начинка из пассажирской массы чуть выперла на пустынную станцию, и из ее разъяренной глубины посредством грубой силы был выдавлен Остапенко с разбитым носом и сломанной лыжей вдогонку.
- В следующий раз в жопу вставлю! – добавил вагон и закрыл двери.
- Оно, что-ли?
- И че с ним делать? Слышь, че с тобой делать?
Пара толстых ментов манерно изучала нарушителя, пока Остапенко трудился занять позицию перпендикулярную поверхности пола.