ГринВИЧ : Ковбой и кобыла (на к-с сказки)

Лошадь была красивая. Иссиня-черная, она лоснилась на солнце и ярилась в корале, совсем дикая.
Объезжать такую большое искусство, но и не меньшая опасность. Раскосые глаза лошади тлели горячими углями из-под запутанной челки и излучали презрение и гнев. Стоило протянуть к ней руку, как она всхрапывала:
– Убью.
- Дело твое, - говорил ковбой, качал головой и уходил.
Тогда лошадь вновь оставалась одна, общаясь лишь с верными слепнями, плотно прилипшими к шкуре. Им нравилась ее неподвижность , слепни считали себя её родственниками – а как же, у них была общая кровь. Они были сыты, довольны, и чувствовали себя такими же гордыми и прекрасными, как и кобыла. Воображая так, слепни безнаказанно грызли лошадиное мясо, в ответ она перебирала копытами от боли. Что поделаешь – симбиоз…
- Продай ты её, - говорили ковбою, - или отбей ей бока, наконец. Скоро зима ,не наездишься кормить. Или индейцы уведут.
- До зимы придет, - отвечал он, - сама должна.
Он снова приходил, приносил душистую хлебную корку, с искрящимся слоем сероватых кристаллов, держал по ветру, так, чтобы до кобылы донесся запах прекрасного цельного хлеба.
Но лошадь не шла. Она не смотрела на хлеб, о чем-то переговариваясь со слепнями – те, конечно, поддакивали, хваля ее ноги, гриву, и мощный мускулистый круп, в который им так нравилось вонзать свои добросердечные жала. Они понимали, что в этом корале у кобылы нет других собеседников, как и у них нет поблизости никого, кто смог бы их покормить такой благородной кровью.

Приближалась зима.
Лошадь худела, сжираемая своими друзьями , но хлеб не брала. Она тихо думала:
«Скоро совсем ослабею, и он меня оседлает. Не сдамся. Лучше погибнуть».
А ковбой приезжал каждый день, приносил хлеб, звал ее ласково и качал головой.

Наконец, выпал снег. Он присыпал взрыхленную великолепными ногами землю, заморозил куски сырой глины, сделал скользкими жерди кораля. Стало холодно и слепни куда-то пропали.
Хлеб, вынутый ковбоем из-за пазухи, пах так сильно в морозном воздухе, что ноги исхудавшей кобылы задвигались сами. Она подошла и уткнулась в человеческую ладонь.
- Дай, - сказала она.
- Бери, - разрешил он.
- Залезешь теперь на меня?
Ковбой вытащил жердь, запирающую ворота, развёл широко створки, шире, чем надо было для того, чтобы пройти одному человеку.
- Нужна ты мне больно,- усмехнулся он. – Можешь уйти. Я в тебе разочаровался.
Кобыла замерла недоверчиво.
- Зачем мне такая дура, как ты,- сказал ковбой – Кораль для овец. Ты запросто могла его перепрыгнуть. Но ты занималась тем, что давала жрать себя слепням. Как бы я прыгал с тобой через горы?
Он изо всех сил ударил ее по крупу:
- Пошла!
И она потрусила, растеряв свою гордость до следующей весны. Ближе к июню народятся новые слепни, которые скажут о её красоте, она будет счастлива, станет послушно кормить их своей исключительно вкусной кровью. Наверное, она будет счастлива.
Но никогда, никогда не взлетит над горами.