Данил Кравченко : Автор, убей себя (рифмоплетам всея Руси)

Коля решил покончить с собой. Решение пришло внезапно и поразило его своей простотой и гениальностью. Как же он раньше не додумался? Ведь для того, чтобы тебя признали, необходима мученическая смерть. В том, что он был гением, Коля ни секунды не сомневался. Впрочем, как и в том, что общество еще не готово признать его. Последний факт постоянно бередил молодую, двадцатилетнюю душу поэта. С упорством достойным лучшего применения он писал свои незабвенные стихи:

Вода – чиста, как слеза

За окном бушевала гроза

Я тебя полюбил за глаза

За окном тихо шепчет береза… и так далее.

Эталоном для Коли служил великий русский поэт Сергей Есенин. Он так любил поэзию белокурого мальчика русской литературы, что готов был убить любого, кто бы попытался хоть как-нибудь оскорбить Сергея Александровича. На днях у него даже вспыхнула ссора с местным сбродом, как он их ласково называл, а на самом деле с группой таких же молодых, но не столь многообещающих поэтов, как сам Коля. Предводителем этой шайки был некто Щепетилов. Уже с одной такой фамилией, по соображениям Коли, поэтом стать было не возможно. Это же курам на смех – великий русский поэт Щепетилов. То ли дело – великий русский поэт Николай Александрович Стишко. Как звучит! Так вот, этот самый Щепетилов не давеча чем вчера заявил за стаканом бурого и отвратительного пойла, имя которому портвейн, следующее:

-Имажинист был ваш Есенин, и спорить тут не о чем.

Как это не о чем?! Коля был взбешен. Оскорблять великого русского поэта таким срамным словом – это не позволительно. Справедливости ради, следует отметить, что Коля не знал, кто такие имажинисты и знать не хотел. В его сознании имажинизм был таким же ругательством, как и волюнтаризм для одного из героев фильма «Кавказская пленница». В порыве гнева Коля хотел было сорвать с руки перчатку и отхлестать негодяя Щепетилова по его мерзким губам и щекам, а затем вызвать его на дуэль. Он бы так и сделал, если бы у него были перчатки, и за окном был бы романтический 18-й век. Но перчаток Коля не носил, тем более, что на дворе было лето. А за окном гудел, шумел, извергался выхлопными газами ужасный 21-й век. Ему оставалось только подняться и молча, но гордо, с высоко поднятой головой, не попрощавшись покинуть общество невежд и хамов.

-Сволочи! Мрази!, -шептал себе под нос Коля, утирая скупую мужскую слезу. Обида за русскую литературу до такой степени переполняла его, что ей просто необходим был творческий выход. И он дал ей реализоваться, прямо на ходу придумав четверостишие клеймящее всех его врагов:

Оскорбить поэта не сложно.

Оклеветать его же не трудно.

Но скажите, разве так можно.

Разве вам, твари, не нудно?

Оставшись довольным словом: «твари» и уже прикидывая в голове, что Маяковский тоже был хороший поэт и писал вот такие резкие стихи, Коля направился домой. Родителей не было, поэтому была прекрасная возможность потренироваться в чтении стихов. Он достал из письменного стола две аккуратных тетрадки и принялся в слух декламировать поэзию. Величественные образы вставали перед его глазами. Николай Стишко – «Избранное» в пяти томах. Тираж 60 тысяч… нет, лучше 80, да 80 тысяч экземпляров. В предисловии к пятитомнику он так и видел черным по белому: «Оценить вклад Николая Александровича Стишко в современную русскую литературу просто-таки не представляется возможным. За нас это сделает история. Чистота и легкость его поэзии сравнима разве что с еще одним гением России – Сергеем Есениным. К великому сожалению, мы слишком поздно осознали это. Он ушел от нас совсем еще молодым, так и не успев получить Нобелевскую премию по литературе. Но в наших сердцах Николай Александрович навсегда останется…», и так далее. Да! Вот тогда наконец-то современники обратят на него внимание. Вот тогда они пойму, кого потеряли. Ведь чем не гений, а? Сергей Есенин писал:

«Закружилась листва золотая

В розоватой воде на пруду,

Словно бабочек легкая стая

С замираньем летит на звезду…».

«Листья вы желтые, листья вы мятые

Я, как и вы вот грущу

Словно родные вы мною объятые.

Я вас – не отпущу», вторил ему Коля. Да, решено – смерть это единственный выход. Теперь целыми днями его голова была занята только этой мыслью. Необходимо было все предусмотреть. Веревку Коля одолжил у знакомых альпинистов-маляров, так что в ее надежности не приходилось сомневаться. Целых два дня ушло на то, чтобы освоить различные морские узлы (с их помощью веревка будет затянута на крюку, который был предназначен для боксерской груши и находился в комнате поэта) и конечно же знаменитую испанскую петлю. Заранее заготовленный кусок хозяйского мыла, был завернут в старую газету и спрятан под кроватью. На конец-то пришел час Икс. Родители уехали в гости и должны были быть не раньше девяти часов вечера. Оставалось сделать самое главное. Усевшись за письменный стол, Коля на чистом листке бумаге аккуратным почерком вывел следующее: «В моей смерти прошу никого не винить. Судьба не ко всем благосклонна и я пал жертвой этой злодейки. Вот и великий русский поэт Сергей Есенин…». Нет, рано про Есенина. Это они уже сами должны догадаться. Скомкав лист и выбросив его в корзину для бумаг, Коля начал заново: «Каждому из нас отмерен свой срок в этой жизни. Я исчерпал свое время. Прощайте. История нас рассудит». Коля остался доволен написанным и стал радостно потирать руки.

Положив записку на кровать, он забежал в туалет, так как где-то читал, что при повешении может произойти непроизвольное выделение мочи. Допустить то, что бы его – будущего великомученика русской литературы нашли с мокрыми штанами, Коля никак не мог. И вот уже заветный стул. Петля предусмотрительно намылена. Коля предусмотрел все. Все, кроме того, что крюку, на котором обычно болталась боксерская груша, было сто лет в обед, и висел он в последнее время чисто символически. «Что я делаю. Какого поэта теряет мир…», такими были последние мысли Коли, перед тем как он оттолкнул стул и с ужасным грохотом повалился на пол.

Лежа на полу, он не мигая смотрел в потолок. «Наверное еще не время», -подумал он. С мыслью о том, что еще есть время завоевать прижизненную славу, Коля вскочил и дрожащими руками начал записывать выливающиеся из него водопадом слова:

«Я прожил жизнь, я видел смерть.

И долго шел по ложному пути.

Но видит Бог и видит чернь –

Теперь уже от славы не уйти»…