пидрило : Война. Глава 4: Всем становится страшно

Всем становится страшно

Я спустился по лестнице, несмотря на холодное время года, налегке, в одной только тонкой домашней футболке; проверить, пришла ли почта - письма, реклама, газет я не выписывал; а когда снова поднялся на свой этаж, то столкнулся лицом к лицу с соседкой по лестничной площадке. Увидев меня, она почему-то перепугалась, смотрела так, точно я был страшным грабителем, а она моей несчастной, старенькой и седовласой жертвой.
Старушку звали Лисбет, и, насколько знаю, она вовсе не была такой трусихой, какой мне сейчас представилась; впрочем, она тут же устыдилась своего поведения, взяла себя в руки и объяснилась передо мной. На самом деле я не имел ни малейшего отношения к ее страхам, просто этой ночью произошло нечто настолько ужасное (хоть и давно ожидаемое), что она начала бояться и остерегаться абсолютно всего.
Лисбет рассказала, что ночью, ближе к рассвету, ночники полностью захватили еще один дом, в том числе и тот подъезд, где я до того проживал, тринадцатый. Если бы в свое время я не переехал в другое место, в подъезд номер двадцать два, тоже исчез бы этой ночью; не исключено, впрочем, что исчез бы и за несколько ночей до того. Мне просто безумно повезло, судьба то была или всего лишь случайность. Действительно, трудно сказать, что это было на самом деле, ведь действия ночников никак нельзя предугадать: они захватывают дома без всякого логического порядка и здравого смысла, свойственных нам, более разумным и цивилизованным существам.
- Я очень боюсь,- сказала соседка, и при этих словах ее сильно передернуло,- что теперь они уж точно возмутся за наш дом.
- Ну и где все вы были раньше,- поинтересовался я у нее,- когда я один-Один-ОДИН пытался бороться с ними? Почему вы не поддержали меня, а встали на сторону Флемминга и этих тронутых на всю голову ночников?
Что могла ответить мне эта несчастная женщина? Всего лишь пару месяцев назад она впервые осмелилась посмотреть мне в глаза: слишком уж виновата была передо мной; вместе, впрочем, с другими жителями нашего дома. Об этом я обязательно расскажу чуть далее, в последующих главах, а пока я с жалостью наблюдал за тем, как она вся дрожит от страха перед ночниками, потому как прекрасно сознавала, что справиться с ними обычным людям, вроде нее и меня, вряд ли возможно, раз тем удалось проделать столь ужасные вещи с половиной из домов нашего Сольбаккена.
Несмотря на страхи, которые ее одолевали, она все же понимала, что худшим выходом из сложившейся ситуации будет опустить руки; следовало как-то действовать (так она и сказала, для большей убедительности сжав кулаки), и к кому еще было ей обратиться за помощью и поддержкой, как не ко мне; разве что может к Орастому Флеммингу из соседнего подъезда, которого все здесь, кроме меня, боялись; но, повинуясь чувствам, она предпочла именно меня.
Старушка Лисбет по фамилии была Брикстофте, это я узнал из таблички на ее двери (кому не известно, скажу, что это не самая скромная в Дании фамилия: один из ее носителей был прежде бургомистром коммуны Фарум, а теперь отбывал длительный срок за крупные расхищения; вряд ли моя соседка была ему родственницей, но никто не мог знать этого наверняка). Лет ей было около восьмидесяти, и хотелось бы мне в ее возрасте выглядеть таким же бодрячком да еще и сохранить столь же светлую голову; в это я совершенно не верил.
Тем утром она стояла передо мной в одном банном халате и мохнатых тапочках. Я обратил внимание на то, что она не просто стоит рядом и делится своими тревожными опасениями: она ко всему кокетничала передо мной, несмотря на крайнюю серьезность ситуации. Лисбет была, по всей видимости, из той категории старушек, что не осознают до конца своего возраста.
Она по-прежнему часто и с легкостью пользовалась велосипедом, как, впрочем, и многие наши старушки; в этом, на самом деле, не было ничего удивительного. Выделялась она другим: у нее (в ее-то преклонном возрасте) был настоящий любовник (или, по меньшей мере, страстный воздыхатель), который жил на той же Клёвервай, только в районе частных домов, в собственном доме, практически в нескольких шагах от нас. Вот он-то и был по-настоящему стар телом: передвигался медленно, тяжело опираясь на роллатор и часто останавливаясь.
Лицо его было изъедено старческой экземой. Увидев меня, он не всегда вспоминал, кто я, тогда как (вот загадка!) мою жену узнавал всякий раз. Встретившись как-то в комнате ожидания у врача-дерматолога (что-то странное произошло у меня с кожей лица: она покраснела и чесалась так, что меня сразу отправили под лазер), мы с ним оказались рядышком, но он не узнал меня, когда я поздоровался с ним; так же не узнал, когда я с ним попрощался. Иногда он подъезжал к нашему подъезду на автомобиле и куда-то отвозил Лисбет.
Я совершенно напрасно недооцениваю способности старых людей.
- Сегодня утром ходила навестить подругу,- сказала Лисбет,- но ни ее, ни кого другого во всем доме уже нет.
Рассказывая это, она безостановочно дрожала то ли от страха перед ночниками, то ли от того, что мерзла: халат нисколько не спасал ее от холода. Вся она была тоненькой, щупленькой, хрупкой - с виду настоящий подросток, но только в конце жизненного пути. Когда-нибудь, вдруг подумалось мне, глядя на нее, жизнь обязательно вытворит со мной то же самое (я имею в виду возраст, старость, немощность).
Пока мы разговаривали, к нам поднялась Пернилла, соседка с нижнего этажа.
- Мне страшно,- сказала она, едва завидев нас.
Пернилла была совсем другим человеком, нежели Лисбет: не такой откровенной и честной в общении, но в целом производила впечатление доброй и порядочной женщины. Разговаривала она всегда с легкой хитринкой, чуть прищуриваясь, будто желала что-то выведать.
Мне было известно, что несколько раз Пернилла с какой-то целью ездила в Россию. Лишь потому, уверяла она, что страна ей нравится; но я ей нисколько не верил, поскольку считал, что за ее поездками непременно скрывается какая-то тайна. Когда я разругался с Орастым Флемингом, она неожиданно выступила на моей стороне; рассказывала с улыбкой, что не раз слышала, как тот, поднимаясь по лестнице своего подъезда, выкрикивает проклятия в мой адрес. На ее памяти я был единственным человеком, кто посмел накричать на Орастого.