Игорь Бекетов : Цыганская баллада (2)

Цыганская баллада (2)

2

Старший сын Григорий набирал в шприц морфин. Предстояло неприятное дело: лезть отцу иглою в рот. Даже в паху вены попрятались, нужно под языком жилу шарить.

"Помер бы уж... Дом большой, а деваться некуда от его криков. Но жаль отца. Правильный цыган, умный; вон какой бизнес поставил, успевай только поворачиваться; однако зачудил последние дни, зачудил... того гляди, выкинет кандибобер. Ну, да я тоже не пальцем делан. Ромка - тот дундук, червь книжный, ничего из отцова бреда не понял..."

Григорий почувствовал движение в дальнем приделе опочивальни, глянул. Отец, не могущий без посторонней помощи опорожниться, сидел на краешке кровати и пытался встать.

- Э, отец, - поспешил к нему Григорий, - ляг, тебе нельзя. Сейчас я, укол вот готов...

- Оставь... Мне не больно. Сил будто прибавилось. Сегодня помру. Ромку зови.

- Нюра! - кликнул сестру Григорий. Та вышла из смежной комнаты. - Дуй за Ромкой, он наверху в библиотеке, отец зовет.

- Тащи, Гришка, всю отраву сюда, - потребовал отец. - Надо сжечь.

- Менты?

- Тащи, говорю.

- И кокс?

- Всё под метлу.

Пришел младший сын Ромка.

- Что, парень, всё читаешь? - спросил отец.

- Угу.

- Это добро. Да в добро бы оно тебе. Я-то вот тоже много читал, да сквозь прошел, не задержался... Иди с братом, он скажет что делать.

Скоро в спальне соорудилась полиэтиленовая пирамида из туго набитых мешочков.

- Кладите в камин штук по десять, - распорядился Степан Ермолаевич.

Первая партия пошла в огонь.

- Вот сороки кайфанут, - хохотнул Ромка.

- Не жаль? - спросил отец, наблюдая, как за стеклом камина сгорают миллионы.

- Говна-то...

- А тебе, Гришка?

- Можно было увезти со двора. Что у нас, тупиков мало? Янош завтра приедет за товаром, а товар в трубу вылетел.

- Позвони сейчас, скажи, чтобы не приезжал. Объяснишь потом. Всё, парни, закрываю лавочку. И не в ментах дело. Я полковничьими погонами подтереться могу, сами знаете. Что мне мусорА... мне помирать жутко - стольких людей потравил. И о вас пекусь; не хочу, чтобы вы жизнь с тем же страхом покончили. Помирать нужно так, чтобы сладко душе было. Верьте слову: вернуть время назад, я б нищим помер, чем вот этак-то. Это урок вам. Грех греху рознь, выбирайте меньший, когда жить дальше начнете. А лучше, продай, Гришка, дом, трехэтажную эту тюрьму с башнями, поднимай табор, да отправляйтесь кочевать, сейчас за это не садят; денег много оставляю, бедовать не будете. Послушаешь меня - добрым словом помянешь; но я не неволю, тебе решать. А вот если дело продолжишь, прокляну с того света, так и знай.

...Ромка отправил в камин последнюю партию. Отец переменился в лице.

- Сердца не чую, - пожаловался он. - Ох, как больно!

...Григорию отсчитывались в телефонной трубке гудки, Степану Ермолаевичу - последние секунды жизни.

- Ай, и боль же! Пресвятая заступница, умали Сына твоего простить мя, окаянного!

Он удивился, когда ощутил прикосновение подушки к щеке: кто-то против воли, но по-матерински нежно принудил его улечься на бок. Затем он почувствовал, как ожило сердце. Он еще более подивился тому, как под мягкими этими толчками ушла боль, и его тело накрыла дивная истома. Все на свете можно было отдать за такой миг крайнего блаженства. И не миг это был вовсе, время сделалось фикцией, собралось в тугой узел, предоставив возможность принять баснословные дары.

То замечательное, что когда-либо происходило в жизни Степана Ермолаевича, и отчего светло радовалась или плакала душа, перечувствовалось им заново, ярко воскрешая в сознании былое, но не вызывая и капли сожаления о его невозвратности; затем, под аккомпанемент полузабытых мелодий, в эфирной взвеси то ли бабочек, то ли цветочных лепестков проплыла череда милых его памяти лиц; они шептали ему что-то, чего он не мог, да и не старался разобрать, но то были исполненные нежности плавные фразы.

Потом ему показали Землю. Сотни живых картинок раскинулось веером, и он одним взглядом охватил их и запомнил.

Он видел, как из глубин Северного моря поднялся белый кит и принял на спину огромного золотого орла. Фантастический этот тандем уходил к теплым струям Гольфстрима, и тень распахнутых орлиных крыльев скользила по океану, оглаживая тела голубых айсбергов.

Он видел, как на Тибете гулко сошла лавина. На склоне горы, над древним буддийским монастырем обнажилось плато. Туда, одним прыжком преодолев континент, с кошачьей грацией впрыгнул восставший от многовекового сна Сфинкс. Он осмотрелся и прижмурился довольный: по горной тропе к нему поднимался Далай-Лама. Оживший миф намолчался за века. Ему не терпелось взяться за прежнее ремесло: одаривать мудрейших еще большей мудростью, загадывая загадки ценою в жизнь.

Он видел, как заяц, анаконда и агатовая пантера, поднимая снопы радужных брызг, играли в мяч на отмелях Миссисипи.

Он видел, как наливаются соком плоды в апельсиновых рощах Андалузии и распускается сакура на склонах Фудзиямы.

Он видел, как на Синай взошли три отрока в белых одеждах и соорудили из звезды Давида, Распятия и Полумесяца единый, столь гармоничный символ, что оставалось лишь подивиться, как люди не додумались до этого прежде.

Много, много чудного дарилось тот миг цыгану...

И еще он видел караван. Медленно шествовал он по ночной пустыне; печально позвякивала упряжь верблюдов; покачиваясь в сёдлах, дремали бедуины; а в черном абиссинском небе зажглась неведомая ранее звезда. "Иман", - призывным шепотом открыла она свое имя, открыла единственно ему, и когда Гигорий услышал ответное "алло", душа Степана Ермолаевича устремилась к поманившей её звезде.

***
К ночи, когда улеглась первая, самая страшная волна горя, Григорий и Ромка вышли из родительской спальни.

- Встанешь в четыре утра, - велел Григорий. - В пять приедет Янош за товаром, нужен будешь.

- Так спалили же всё.

- Дурень ты, Ромка. Двадцать пять лет на свете прожил, а ума, что у курицы. Я еще третьего дня муляжей наготовил, как чувствовал. Крахмал мы жгли, парень.

Ромка длинно посмотрел на брата, повернулся и пошел прочь.