Макс Акиньшин : Безобразная Леся

Время постоянно. Тонким шорохом, вроде того звука, что издает песок в часах, обтекает оно нас, заставляя стареть, делая массу несуразных, чепуховых движений. Сыпать перхотью и выпавшим волосом, чесаться, оставляя чешуйки кожи, бродить газами в кишечнике. Оно незыблемо и туманно.

Я, вот он я. Весь такой совершенный, из мяса и костей, с тонкой непонятной и неосязаемой субстанцией в черепе. Я - Человек, а не какой нибудь слон на дрожащих паучьих ногах.

Леся тоже была человеком, со всеми этими часами, песком, временем, туманом. И двумя лишними позвонками. Некто, собирая Лесин скелет, отвлекся или наоборот слишком тщательно подошел к делу, но ошибся. Все ошибаются даже великие, не так ли? Не туда, не так, не с тем и вообще. Вот так вышло с Лесей. Ноги получились несуразно маленькие, а тело длинное.

-Бедные мои ноженки, - думала она, жалея их, отделенных длинным туловищем, - Как вы там?

Но ноги молчали. И носили все - мясо, кости и непонятную и неосязаемую субстанцию в Лесиной голове по неровному асфальту. Сквозь Мерефу проносились машины. А Леся размышляла, как же хорошо, сидеть на черной, а еще лучше коричневой коже, и ехать.. ехать, ехать Через Мерефу, Красноармейское, за поворот… не останавливаясь. Туда, куда – нибудь. Куда, она еще не придумала. И машины не имела. Зато имела подругу Людку, страшную как похмельная сухость. У каждой уважающей себя девушки, полагала Леся, должна быть подруга Людка и непременно страшная. И жених должен быть. А как ему не быть, если есть Людка, Мерефа, мясо, кости и непонятная субстанция в голове? Костя вот. Жених. Только Людкин. Но Леся не такая, у Леси была голова не занятая всякими Костями.

- Дура ты, Леська, ой дура, - авторитетно заявляла страшная Людка.- Сколько парней вокруг. Глянь, а?

- Ага, - соглашалась Леся, и глядела. Кому библиотекаршу? Вам, молодой человек? Угостите даму пивом. Угощали, как не угостить? Людка скалилась и обнималась с золотозубым Костей. И было все- лето, осень с зимою и весна.

«… твои глаза, два брильянта три карата..» - хрипло трубили Газели у автостанции. Дверью не хлопать – предупреждали они. Но все хлопали.

Людка же прихлебывала спирт, присвоенный у государства водителем «скорой» Костей. И жевала бесплатную колбасу с раздачи в ресторане «Хутор», где обреталась сама. Если бы существовала всемировая справедливость, то проклятия пообедавших там транзитных пассажиров из скорбного эфира обратились бы в вещество, и на него давно должен был упасть метеорит. Он уничтожил бы повара тетю Фросю, трех судомоек, директора Васю Тимофеева и пятьдесят миллионов таракан, цивилизованно обживших все строение. Мир вне дымящейся воронки стал бы светлее и гуманнее, а лесополоса в пятнадцати минутах езды – чище.

Леся тоже прихлебывала спирт и мыслила о любви. Вот как случается, думала она, вроде есть любовь, как у Людки с Костей, а мне ее такой не надо. Мне нужно, чтобы, как у Джоанны Линдстрей…что бы ах!, вот как мне нужно. Что бы Гектор был и машина с черным кожаным салоном. И еще она думала о букетике встречающем ее под ручкой двери в библиотеку. Каждый день. Уже три месяца и много букетиков. Она их вынимала и ставила в банки с водой. Высохшие цветы мигрировали в мусор. Оставшиеся, жили свой срок. А Леся страдала от поллиноза. Стойко шмыгая носом и лупая красными глазами в библиотечной тишине. Кроме нее здесь не обитало ничего. Ничего и абсолютно. Библиотека была Луной в Лесином представлении, небольшой уютной луной. С одним лишь посетителем за два года, парализованной бабушкой попутавшей ее с собесом. Та оставила на память стойкие запахи тления и валерианы.

А еще эта планета была украшена пыльными книгами. И китайскими часами над дверью. Изо дня в день показывающими девять и шесть часов. Время, на которое Леся обращала внимание. Остальное кружилось вне ее. Если бы не записка и подтаявшая шоколадка. Они были не отсюда, эта мятая бумажка с конфетой, они были из другого измерения. Параноидально – одинокие, вот какие они были. С бессмысленным смыслом.

«Олеся! Я тибя люлю. Пайдем гулять. Веня Сторожкин»

- Люлю, гагага.. - покатилась страшная Людка, в строжайшей тайне посвященная в текст. – Лыцарь, ыыыы…Веня Сторожкин, аааа…

И последовательно выпила три рюмки со спиртом. – Веня! Гыгыгы… Дай-ка шоколадку закусить, а?….кхы…

Леся заложила одну микроногу за другую и опечалилась. Веня это вовсе не Гектор из Джоанны Линдстрей, Веня это много хуже. Он, это клетчатая рубашка в соплях, малиновые сланцы и дедушкины брюки на английской булавке в любую погоду.

- Дурак, - посчитала Леся нахмурившись. Веня стоял перед ней, пуча глаза.

- Гыр, гыр – сказал он смущено и упустил из носа.- Мене, текел, фарес…

Черные пальцы, любопытствующие из сланцев, шевелились.

- Сопли подбери. Менетекел… - строго подумала Леся. В ее сознание ворвалась Венина изможденная мама и подхватила сына прочь.

- Летите, ангелы. – Пронеслось в тонкой неосязаемости Леси. Веня, конфузясь, похлопал ладонями по воздуху, а мама зло глянула на него. «Пойдем ирод!» Они испарились, смытые Людкиным смехом.

- Хыхы… Любовничек у тебя, Леська… хыхы … Платков теперь накупай, хыхы… и памперсов.. Будете теперь втроем вокзальный сортир мыть… ыгыг.. На семейный подряд.

Венина мама, на секунду мелькнув из нереальности, погрозила страшной Людке кулаком. «Блядища», - подумала мама. А Леся вздохнула. Все в этом мире не так. Даже букетики и шоколадки.

Была бы я аптекарем, мечтала Леся, таким вот простым аптекарем. Как тетя Вера. А Он бы ехал через Мерефу, ехал бы вот так.., в большой машине с черными кожаными сидениями. Или коричневыми? Не важно. Ехал бы и заболел. Чем нибудь легким. Насморком предположим. При этом размышлении, Веня Сторожкин немедленно всплыл из темноты и запузырил носом. Страшная Людка загоготала и принялась тыкать в него пальцем.
- Дай шеколадку , красавчик!– орала она. Веня сопел и лип глазами к Лесе.

- Вот прицепился,- загрустила та, - исчезни уже, Веня Сторожкин, не нужны мне твои букетики и шоколадки.

Он немедленно съежился, растворяясь в теплом воздухе. Последними исчезли тлеющие малиновые сланцы.

Времени никогда не жалко. Да и как его жалеть? Что жалеть? День, час, минуту.. что? Пусть их. Хотя они все твои, пожалуй. Проносятся мимо. С тихим неслышимым шорохом. Деловито мнут тебя, теребят, лепят черти что. Морщины, брюшко, лысину и седину. Аккуратные мешочки под глазами. И артрит, и прочие радости. А в теле твоем тоскует о чем–то разум. Непонятная и неосязаемая субстанция. С носорожьими рогами, слонами на тонких паучьих ногах, кусками сыра, саранчой и прочими искушениями.

Почему я не аптекарь? Почему не брожу ненужный и не ищущий ничего? Почему не тоскую о неосознанном?

Лесе тоже было скучно. Скучно с часами, показывающими девять и шесть часов, с запахом парализованной бабушки, с пыльными молчащими книгами. Все было постоянно. Миллионолетне.

А вот анализы это да! Амбулаторное обследование это цирк и клоуны. Лотерея с суперпризом, происходящая раз в два года. О тебе не помнят сейчас и никогда не помнили. А тут - вот. Как оказывается, ты не просто ноль и еноно, у тебя, где-то там, в стодесятитысячности, есть единица после запятой. Ты человек, не охваченный здоровьем. И тебя охватывают. И Лесю охватили.

- Интересно, - думала она, разворачивая заветный листик. – Ой, как интересно!

И все в нем было хорошо, в этом кусочке бумаги. Прекрасно все было в нем. Замечательно и блестяще, вот как было!

«Яйца глист, не обнаружены»- сообщал он. И было в этом что-то летящее, выпрыгивающее из рыб. Тигры, винтовки «манлихер» с примкнутыми штыками, разорванные гранаты. Башни, тени и сюртуки. Туман там был и песок.

- Яйца глист не обнаружены, - повторила Леся, обращаясь к своим маленьким ногам. Те молчали и несли ее по неровному асфальту. Им-то все равно, этим ногам. А Леся ликовала.

- Не обнаружены,- пело ее непонятное и неосязаемое. – Радость то, какая!

Счастье баюкало ее. Воздух горел и пах вишневым цветом. Даже Веня и тот забылся со всей своей любовью, букетиками и изможденной мамой. Исчез, растаял как сигаретный дым, где-то в сияющих далях вокзальной уборной. Хотя нет. Веня был. Он толкал Лесю в спину, сильно толкал. Потому как что-то ревело вокруг, стонало раненым носорогом. Неслось к ним. Огромнело. Счастливая Леся падала…вниз, в сторону, кувыркаясь.. в кроличьи норы, мимо полок с вареньем.. падала, слегка задетая бампером. Сквозь весь этот вишневый свет, видения и смятый колесом Венин букетик.

- Мене ,текел, фарес. – догорало в небе.
- Яйца глист, не обнаружены, - сигналили облака.

А Леся глядела на свои новые ноги. Они были длинны, эти ноги. И изящны. И неземны.

- Ого, какие. Откуда вы, ноги? - подумала она, и перегнулась через невидимый подоконник в новый ультрамариновый мир. Мир, где бродили слоны на тонких паучьих лапах, и чесал голову смешной очкастый толстяк. А над всем этим парил малиновосланцевый Веня с криво присобаченными крыльями.

- Летаешь, Сторожкин? – спросила Леся.

- Гыр, гыр, - смущено протянул тот, и высморкался кровью в правое крыло.