Братья Ливер : Дуав (Часть II)

- Слышали новость, господа? – франт с жиденькими бакенбардами затянулся сигареткой и стряхнул пепел на бетонный пол гримёрки. – Сегодня ожидается сам Кургузов. Сам! Говорят, бросил всё, не мог пропустить премьеру. Такие дела.
Под слоем грима на лицах четверых собеседников франта играло напряжение. Говорившего расстреляли свинцовыми взглядами сразу из восьми стволов.
- Аркаш, ну кто просил, а? – скривился человек с замысловато выточенным семитским носом. – И так-то настроение ни к чёрту. Ещё теперь Кургузов этот твой будет весь спектакль нависать…
- О, Борис, и у вас то же самое? А я думал, это у меня одного сегодня депрессия какая-то, - подал голос заморыш, похожий на осунувшегося от морфия и мук шизофрении Кафку. – Погода чёт мрачная… Ещё свет гас три раза. Вот это к чему? К чему, а?
Тот, кого назвали Аркашей, криво ухмыльнулся и сплюнул в пепельницу:
- К чему, к чему… Я читал, перед тем, как Миронов умер прямо на сцене, так же было. Перед спектаклем тоже наверное думал – депрессия. А потом – херакс! – кровоизлияние в мозг.
На его реплику не отреагировали. Только сидящий в стороне спиной ко всем человек вдруг тяжело засопел и заёрзал в кресле.
- А этот где?.. Новенький наш, сиделец? – огляделся вертящийся у зеркала мужчина и продолжил маскировать плешь в пол-черепа пучками редких волос.
- Да хрен бы его знал, - дёрнул плечами носатый Борис. – Может в образ входит. Может детей в подворотне насилует. Разве от него узнаешь? Мутный тип. Хотя играет… Играет превосходно.
- Не, ну почему свет-то гас три раза, а? – снова заканючил анорексик «Кафка». - И какая, ты говоришь, Аркаш, погода была, когда Миронов умер?
- Да заткнись ты, Клюква, со своим Мироновым, - хлопнул ладонью по стене человек у зеркала. – Умер и умер. Вот Кургузов в зале – это скверно… Да.
Повисло молчание. Несмотря на ранний час, в помещении было уже совсем темно: ненастье душило город тучами, ливень выбивал дробь по стёклам.
- Пидорасы, - вдруг сдавленно произнёс тот, кто сидел отдельно от остальных.
- Ч..Чё, Вадик? – в изумлении вылупил глаза мужчина у зеркала.
- Что слышал, выпердыш плешивый, - ответил Вадик, отшвыривая ногой кресло, с которого только что поднялся, и наконец, поворачиваясь к остальным. Нервный тик корёжил его лицо такими гримасами, как будто под рубаху Вадику запустили целую колонию термитов. – Я ненавижу вас, бляди… Вы… Вы… Жрёте меня одноразовыми вилками. Пидорасы. Да разве я возился бы щас тут с вами в этом сральнике?
Вадик вдруг зашёлся хохотом опереточного дьявола. Смех был настолько нездоровым, что сразу становилось ясно: человек не шутит и не вымещает на окружающих дурное настроение. С лица Аркаши сползала ухмылка. Нервно почёсываясь, Вадик как-то боком заметался по комнате, натыкаясь на людей и мебель:
- Я… Я мог бы всех… Весь мир поставить раком. О-оо, меня хватило бы на это, да, сучёныши! Таланта, характера, обаяния – всего, всего, блять, хватило бы! Но вы… Твари. Вы сговорились. Вы подцепились ко мне и стали тянуть, тянуть мою энергию, подворовывать, присваивать себе моё. Вы устроили так, что меня выселили из квартиры. Подослали ко мне дурную бабу. По ночам запускаете эти… звоны, которые не дают мне спать. Вы думали, я ни о чём не догадываюсь? А вот видите, я всё, всё про вас знаю. Сраные вампиры.
За окнами прокатились раскаты грома. Ливень не прекращался, в комнате стало ещё темнее. Шелест испуганных голосов наполнил гримёрку. Вадика попытались спеленать умиротворяющими дружескими объятиями, но тот вывернулся угрём и, отскочив в угол, нацелил на коллег треморный палец:
- И вот теперь вы думаете, что добились своего. Какие-то люди по вашему указанию следят за мной днями и ночами. Они пытаются отдавать мне команды, подбрасывают сумасшедшие письма. А вы сами… На миллиметр приподнялись от говна и только за счёт силы, которую из меня выкачали. Но учтите, выблядки, за всё придётся отвечать!
Вадик запустил в стену фарфоровую вазу, после чего вдруг свалился на пол. Его тело выгибалось дугой, он дрыгался и, лёжа на спине, непонятным образом подпрыгивал, как свежепойманная рыба. Изо рта хлынула желтоватая пена. В дверь гримёрки уже барабанили, за порогом клокотал гомон, гремели шаги. Когда посиневшего Вадика грузили на носилки санитары скорой, в зале раздался третий звонок.


Протокол допроса свидетеля
Допрос начат в 11 часов 03 минуты.
Допрос окончен в 12 часов 24 минуты.
Следователь следственного отделения Заречного РОВД капитан юстиции Пащенко В.О. допросил по уголовному делу № 344559 в качестве свидетеля:
ФИО Иванштейн Борис Моисеевич
Дата рождения 23.05. 1941
Место работы, род занятий театр-студия «Галерея», должность – актёр.
По существу уголовного дела могу показать следующее. Я, Иванштейн Борис Моисеевич, являюсь членом труппы студии «Галерея» с 1989 года. На 14 июня текущего года в театре была намечена премьера постановки «Пластмассовый мир вашему дому». Перед началом спектакля я со своими коллегами находился в гримёрной комнате, где шла подготовка к выступлению. В обстановке и поведении окружающих не замечал ничего необычного, за исключением необъяснимой общей подавленности, которая кроме меня наблюдалась ещё у нескольких человек.
Приблизительно за сорок минут до выхода на сцену в помещении гримёрной случился болезненный припадок у ведущего актёра театра Бухенвальца В.У. Он вёл себя агрессивно, выкрикивал несправедливые обвинения в адрес остальных членов труппы, разбил вазу, после чего потерял сознание, и у него начались судороги. Бухенвальца В.У. знаю с 1992 года, охарактеризовать его могу как спокойного, уравновешенного человека. На здоровье он не жаловался, наркотиков не употреблял, странных выходок не совершал. После того, как Бухенвальца забрала вызванная бригада скорой помощи, мы, его коллеги, пребывая в шоковом состоянии, вышли на сцену.
Спектакль проходил при полном зале. Во время выступления я ощутил нарастание тревоги, которая к середине второго действия перешла в беспричинный страх. За кулисами я принял успокоительные капли, а также выяснил, что остальная часть труппы, художественный руководитель и административный персонал театра испытывают аналогичные ощущения.
В одной из финальных сцен актёр Герычев Аркадий Алексеевич, как требовалось по сценарию, должен был достать бутафорский пистолет и нацелить его на своего коллегу Клюквина Олега Викторовича, имитируя убийство сценического персонажа. Я услышал выстрел намного громче обычного и успел заметить, что Клюквин О.В. лежит с кровоточащей раной на лбу. После этого Герычев А.А. открыл беспорядочную стрельбу по всем находившимся на сцене, а затем и по сидящим в зале. Я успел спрятаться под крышкой рояля, где и потерял сознание. О том, что Герычев покончил с собой, предварительно застрелив пятерых своих коллег и сидевшего в ложе для почётных гостей С.И.Кургузова, я узнал позже от сотрудников театра, в момент трагедии находившихся за кулисами.
ВОПРОС. Как вы можете охарактеризовать Герычева? Какие-либо детали в его поведении, высказывания наводили вас на мысль, что этот человек способен совершить тяжкое преступление?
ОТВЕТ. Герычев был человеком покладистым, весёлым и неконфликтным. В коллективе он пользовался репутацией шутника. Многие считали его циником и эгоистом, но я ни разу не слышал о том, чтобы он кого-то серьёзно обидел. Его поведение накануне спектакля и даже в последние часы и минуты перед трагедией ничем не отличалось от обычного. У меня нет ни одного предположения, что могло заставить его пойти на это.
ВОПРОС. Связываете ли вы каким-то образом случившийся у Бухенвальца припадок с событиями, произошедшими на сцене во время спектакля?
ОТВЕТ. Я затрудняюсь ответить. Наверное, нет.
ВОПРОС. Насколько хорошо вы знакомы с остальными сотрудниками театра? Не считаете ли, что кто-то из них мог оказывать на Герычева влияние, убедить или вынудить его совершить массовое убийство?
ОТВЕТ. Большинство актёров и персонала работает в театре со дня его основания. Я знаю этих людей давно, ни один из них не разделяет экстремистских убеждений, не употребляет наркотики и не страдает психическими отклонениями. Не думаю, что они могли это сделать. Плохо знаком я только с недавно пополнившим труппу актёром Максимом Пеньковским. Он провёл с нами всего несколько репетиций. Пеньковский очень мало общался с коллегами за пределами сцены, поэтому не могу сказать о нём ничего. Но вряд ли он мог влиять на Герычева: в быту они почти никак не контактировали, только здоровались. Ещё они много взаимодействовали в рабочем процессе, на репетициях. Но там всё общение происходило исключительно в рамках сценария спектакля.
ВОПРОС. Где находился Пеньковский в момент совершения преступления?
ОТВЕТ. За кулисами. Он отыграл сцену, в которой были задействованы только они с Аркадием. Больше его выходов по ходу пьесы не полагалось.
Протокол прочитан лично
Замечания к протоколу без замечаний
Свидетель Иванштейн Борис Моисеевич (подпись)
Следователь Пащенко Владимир Олегович (подпись)


Иннокентий Константинович сгорбился перед монитором, с тревогой шаря глазами по веб-странице. В заголовках новостей полыхал пожар сгущающегося безумия:
«Пенсионерка подожгла девятиэтажный дом».
«Депутат Юрковой продолжает удерживать в заложниках 27 членов областного законодательного собрания».
«Следственный комитет: в столкновении поезда с пассажирским автобусом на станции Галузино виновен дежурный по переезду».
«В Нижнестаканском районе пятнадцать школьников скончались, проглотив ртуть».
Иннокентий Константинович потёр висок, наморщился. Привычный миропорядок с каждым днём утекал куда-то, как вода из ванны. Иннокентий Константинович - потомственный учёный, тридцатипятилетний доктор биологических наук, с которым уже здоровался за руку сам Елистратов, не мог всего этого не замечать. Особенно угнетало то, что такие дикости происходили не где-нибудь, а совсем рядом. Пока они существовали только в новостных заголовках, но Иннокентий уже стал обнаруживать пробоины и в своём мире. Да вот хоть сегодня: когда он затормозил у светофора, переходившая дорогу бабка – безобразный сухофрукт из человека – вдруг забарабанила клюкой по капоту его «Камри». А встреченный на площади подросток, распространитель бумажного спама, увидев Иннокентия, оскалил хитро гнутые клыки и зарычал.
Из соседней комнаты долетел заунывный звук, похожий на скулёж измученной собаки. Иннокентий Константинович торопливо вдел ноги в тапки, вскочил с кресла и метнулся к двери. Отец как обычно сидел в своей каталке. В самой его позе чувствовалась значительность, словно он не разглядывал из окна огороженный аллод местного ТСЖ, а по крайней мере смотрел в иллюминатор космической станции.
- Заскучал, дружище? – спросил Иннокентий и подоткнул плед, чтобы отца не продуло.
- Ааааыыыы, - задумчиво изрёк отец. Его взгляд продолжал ползать по стене дома напротив.
С того времени, как инсульт пригвоздил старика к креслу, жизнь Иннокентия стала намного насыщеннее. Он не слишком доверял сиделке и поэтому научился менять памперсы, не хуже фармаколога разбираться в лекарствах а, главное, задавил чувством долга отвращение и брезгливость. Теперь он мог, не меняясь в лице, подтирать своему родителю задницу. Или кормить его смесями, видя, как комковатая масса вперемешку со слюной валится изо рта обратно, виснет на подбородке и пятнами буреет на пижаме. В конце концов, подтянутый крепыш в белом халате на фотографии и засушенный недугом овощ в каталке были одним и тем же человеком. Его отцом. Как можно было передать отца в холодные, вечно мокрые руки какой-то сиделки?
- Ыыыыааэ. Мум, - заявил старик. В его перегоревших глазах не было ничего, кроме безразличия, гноя и слизи.
Иннокентий Константинович нежно ткнулся лбом в отцовскую лысину:
- Ну-ну, мужик, не кисни. Сейчас сбегаю за лекарствами, вернусь, и выедем с тобой на улку погреть косточки. Я быстро.
Иннокентий сгрёб с тумбочки ворох рецептов и шагнул к двери.
… Погода резко испортилась. Наливная чернильная туча дожирала ещё видневшийся кусочек солнца. Ветер свистел в проводах, мотал в воздухе куски полиэтилена. Иннокентий услышал далёкий, но звучный хлопок, как будто где-то выстрелили из пушки. И тут же над домами вырос гриб чёрного дыма. Иннокентий поёжился и поднял ворот пальто.
Сгустился сумрак, по земле забарабанили первые ливневые капли. Втянув голову в плечи, биолог засеменил через пустырь. За помойкой и гаражами кособочилась облезлая двухэтажка, непонятным образом откосившая от сноса. Иннокентий перемахнул через лужу у входа и юркнул под исчерченный трещинами козырёк. Здесь было сухо, но отчего-то очень неспокойно – Иннокентий то и дело бросал взгляды на полинялую дверь, мысленно молясь, чтобы, пока он здесь стоит, из-за неё никто не появился.
За спиной раздался шелест шагов. Высокий сутулый человек выбрался из утробы подъезда и застыл чуть впереди Иннокентия, разглядывая пузыри, вздувавшиеся на залитом водой асфальте. Чувствуя, как подбираются к горлу спазмы тревоги, Иннокентий деликатно кашлянул. Незнакомец медленно повернулся так, что теперь можно было рассмотреть его лицо. Самая заурядная физиономия, какими кишит любая толпа. Но, столкнувшись с этим взглядом, Иннокентий дёрнулся, как будто его прижгли раскалённой спицей.
Парализовало ощущение, что чужеродное и проворное буром ввинчивается в него, раскурочивая тайники сознания, хозяйничая там, куда прежде был закрыт доступ кому бы то ни было. Тут же почему-то Иннокентию вспомнился эпизод из детства: он стоит на тускло освещённой лестничной клетке и слышит как снизу быстро - аномально быстро - приближаются чьи-то шаги. Они ближе. Ближе. Ближе. Подъезд наполнен хриплым дыханием поднимающегося. Ощущение беды сдавливает гортань. А помочь некому – вокруг только двери квартир, равнодушные одноглазые твари. Разлапая тень накрывает пролёт лестницы… Мальчик, задыхается от ужаса, молотит кулачками в дверь и, обернувшись, видит, как по перилам с катастрофической быстротой скользит вверх узловатая рука с переплетениями взбухших вен…
Отец нашёл его тогда лежащим без сознания у входа в квартиру. Когда Кеша пытался рассказать о том, что пережил, взрослые снисходительно гладили его по голове. «Страх темноты, - посмеивались они. – Всего лишь страх темноты. Это пройдёт». Никто. Никто не верил в то, что ему пришлось увидеть и услышать. Даже отец тогда не поверил.
Теперь же взрыв иррационального ужаса сотряс Иннокентия с такой силой, что он чуть не потерял равновесие и не рухнул в лужу. Мир вокруг стал размываться, голова кружилась. Хватая ртом воздух, Иннокентий выскочил под дождь и побежал, не глядя под ноги. Летели брызги, хлюпало в туфлях, но ему было наплевать. Только убраться подальше от страшного типа, убраться живым и неизменившимся. Не дать этому скользкому взгляду заползти в себя ещё глубже, окопаться внутри, наделать там непоправимого.
Иннокентий нёсся через ручьи на тротуарах, пока окончательно не сбилось дыхание. Только почувствовав себя в безопасности под защитой невозмутимых крупнопанельных коробок, он осмотрелся и определил, что находится в двух кварталах от дома. Сразу выплыл образ отца: сейчас он сидит в своём кресле в том же самом положении. А в глазах всё та же статичность, как у набитого ватой чучела.
Почему же?.. Почему отец – самый родной человек – не поверил ему тогда, в детстве? Почему он предал его, встал на сторону враждебного Иннокентию мира и заладил вместе с ним про страх темноты?
Память высветила и ещё одну картинку: отец, сидя в своей комнате, которую называл кабинетом, разговаривает по телефону с коллегой. Кеша здесь же – затаился в стенном шкафу, втиснувшись под полку с папками и фолиантами. Не для того, чтобы подслушать, нет. Только забавы ради.
- Нет-нет, Валентин Палыч, не надо, - отец говорит в трубку негромко, почти шёпотом. – Поддержи пока болвана в режиме щадящей терапии. Нужно пронаблюдать за реакциями организма на имплантацию. Ч…Что? Ваааля! Ну как маленький, ей-Богу. Как это, что будем делать? Закопаем в яму и возьмём другого. Их у тебя вон целые бараки по всем северам, эшелонами везти можно, экспериментируй – не хочу. А? Ах-хахахаха. Дададада, молодец.
Маленький Кеша не понял ничего из сказанного его лучшим в мире папой-профессором. Ясно было только, что он подслушал какую-то нехорошую, злую тайну, которую Меньшенин-старший тщательно от всех – и даже от него – скрывал. Эту тайну Иннокентий зарыл в себе, набросав сверху шелухи уважения и любви к родителю. И вот сегодня, после встречи с тем типом, тайник рванул как растревоженная беспечной ногой мина.
Когда Иннокентий жал на кнопку вызова лифта, в ушах лязгала никогда не слышанная им музыка – величественная и отвратительная. Этот огрызок человека всегда обманывал его так же, как всех остальных. Никаких людей – только болваны, материал для исследований. Наверное и его – единственного сына – он в случае чего легко закопал бы в яму и заделал вместо него другого. Чувствуя, как в глазах лопаются сосуды, Иннокентий повернул ключ.
В квартире висели тяжёлые запахи пота и залежалого мяса. Отец дремал, уткнувшись подбородком в грудь. Иннокентий долго смотрел на свесившуюся из его ноздри соплю, пока та не сползла на плед зеленоватым сгустком. Почему-то подумалось, что у того, кого этот человек называл болваном, тоже мог быть сын…
Иннокентия колотило как заводную игрушку, когда он, ухватив себя за локти, вошёл в ванную. Он уже знал, что нужно делать.
- Вытащить из шкафчика небольшое прямоугольное зеркало, осыпанное созвездиями засохших мыльных брызг.
- Размахнувшись, швырнуть его на пол – плевать на порезы ног.
- Некрупные осколки и стеклянную пыль бережно ссыпать в стакан.
- Налить в него тёплой воды.
- Вернуться в комнату, подойти к набитому ватой чучелу и втиснуть край стакана между пепельных губ.
...Иннокентий запустил пальцы в волосы и, приплясывая на месте, зашёлся больным хохотом. На полу, отхаркивая кровавую пену, корчился и хрипел отец. А стакан, что стоял на тумбочке, был ещё наполовину заполнен чудесной, исцеляющей от всех болезней взвесью.
Дождавшись, когда вместе с кашлем окончательно угаснет отцовское дыхание, Иннокентий зажмурился, поднёс стакан ко рту и сделал первый жадный глоток…


Кадры на дисплее монитора: над джунглями висит огромная бледная луна. В зарослях стрекочут сонмища насекомых, издали долетают визги, рычание, отрывистый пересвист и лай. В кадре появляется человек в ритуальной маске и странных одеждах, напоминающих дождевик, сшитый из отдельных лоскутов полиэтилена. Человек на ходу постоянно оборачивается к объективу камеры, бурно жестикулирует, зазывая оператора следовать за ним, тараторит на одном из местных наречий.
ГОЛОС. В последний месяц работа группы сопровождалась внезапно вспыхнувшими протестами и препонами со стороны местного населения. В ходе экспериментов коренным образом менялись психотипы подопытных, трансформировались и привычные шаблоны их поведения, а также социальные роли. При полном сохранении памяти происходила радикальная смена внутренних установок. Подвергшегося воздействию индивида его соплеменники не могли идентифицировать с человеком, которого они знали раньше. А неизменность внешних данных при этом только способствовала неопределённости и непониманию. Из-за этого среди местных жителей укоренилось представление, что в этих людей вселился дуав, нечистый дух. Характерно, что это убеждение в отношении себя разделяли и многие из подопытных.
Человек в маске и полиэтиленовой мантии, издавая гортанные восклицания и то и дело картинно хватаясь за голову, подходит к изгороди из стволов деревьев. Жестами приглашает следовать за ним. Тесный двор завален хламом, у входа в хижину - вырезанная из дерева статуя пучеглазого божка. В круге света масляной лампы мнётся около десятка негров. Камера приближается. В её объектив попадает закопченная бочка, закреплённая над очагом, из которого рвётся пламя. Негры толпятся в отдалении, с галдежом тычут пальцами в сторону бочки, таращат глаза. Оператор подходит ближе к очагу.
В кадре оказывается торчащая из бочки голова. Можно разглядеть измазанное потёками лицо с вкраплениями волдырей, полопавшиеся глаза, вывалившийся язык. В бочке клокочет и пузырится тягучая тёмная масса, скрывающая тело мертвеца по самую шею. На поверхности кипящего варева барахтаются десятки увязших насекомых. Мотыльки размером с воробья мельтешат перед огнём.
ГОЛОС. Согласно варварским представлениям ойкуала, изгнать нечистого духа и вернуть человеку его первооснову можно только посредством ритуального суицида. Находящийся в бочке человек – 34-летний житель деревни, входивший в состав группы подопытных. По настоянию местных знахарей он покрыл лицо слоем полученного из индигоферы синего красителя, после чего заживо сварил себя в кипящей смоле, скончавшись от перегрева и термических ожогов. В соответствии с примитивными воззрениями племени только пройдя через этот дикий ритуал, человек отбывает на Мангровую Гору с присущим именно ему набором личностных качеств и исконными оберегами духа. В противном же случае дуав не оставит такого человека даже после его смерти. Как верят ойкуала, мучения одержимого дуавом продолжатся после воплощения в других телах. И будут бесконечными и невыносимыми.


Из-за ютившегося неподалёку ДОТа долетели голоса. Развальяженный лёгкой кровью неприятель двигался по территории не слишком осмотрительно, и, кажется, его можно было застать врасплох. Костя Шумак, пригнувшись, перебежал поляну и укрылся за ржавым скелетом автобуса. Здесь его уже поджидали трое уцелевших однополчан – Тёма, Ильдарик и Ушибленный.
- Они подходят, я слышал, - сообщил Костя, снимая смертоносное оружие с предохранителя. – Дождёмся их здесь, устроим уродам кровавую баню.
- Я сегодня четверых мочканул, - Ушибленный самодовольно ткнул себя кулаком в грудь. – Ваще прёт меня убивать, мужики. В старое время я, может, палачом каким-нить был бы или этим ёпт… инквизитором. Да чо там: мне бы ещё «калаш» настоящий, а не эту шляпу.
Ушибленный заржал с ненаигранной придурью. Бойцы знали, что товарищ не шутит: он служил в их коммерческой дивизии менеджером по продажам уже почти год и за это время обзавёлся несокрушимой репутацией парня без башни. Для такого прошить человека очередью из АКМа ни капли не сложнее, чем выстрелить в него шариком с краской.
- Тебе при совке жить нужно было, - Ильдарик приподнял маску, чтобы сплюнуть, пощёлкал ногтем по спусковому крючку своего маркера. – Был бы гэбэшником каким-нить там, врагов народа бы к стенке ставил. Кстати, в курсе, мужики, что здесь где-то в советское время, вроде, какой-то охереть секретный научный центр был, а? Эксперименты ставили на живых людях. Ну там замораживали, отрезали чего-нибудь или пришивали, прививки со всякими вирусами ставили… Я на форуме урбанистов читал, там место примерно это и указано.
- Ага, - кивнул Костя Шумак. – А под землёй тут катакомбы должны до сих пор остаться. И бродят там в темноте гниющие выблядки советской науки. Бродят и пожирают друг друга, пожира-ааают… Хорош, Ильдарик, херню нести. Айда, может лучше вылазку сделаем? Где там эти засранцы заблудились?
- Бля, а это ещё кто такой там?! Это же не наш, чужой кто-то, – Тёма вдруг выскочил из укрытия, позабыв даже об опасности получить страшную желатиновую пулю в затылок. Палец его указывал вдаль - туда, где между руинами корпуса и пирамидами покрышек виднелась огораживающая полигон стена из нейлоновой сетки.
Бойцы повернули головы. В их направлении двигался человек. Высокий, сутулый и, насколько можно было судить издали, очень древний. Бородища мотком пакли развевалась по ветру. Одет старик был в тулуп, что на фоне июльской зелени смотрелось дико и даже пугающе. Поведение чужака тоже было странным. Он плёлся, цепляясь одной ногой за другую, резко и без причин переходил на бег, валился и полз, бороздя землю лбом, также внезапно вскакивал, вертелся юлой, воздевал руки к небу. Его движения напоминали не то шаманские камлания, не то ломку делириозного алкоголика.
- Это чё за хуйня ещё? - выдавил Костя Шумак, приставив ладонь козырьком ко лбу. – Надо бы инструктора свиснуть, наверно. Сказать. А то подстрелит ещё кто-нибудь этого долбоёба, он ласты двинет, потом по судам набегаемся.
- Угу, - ошарашенно промычал Тёма, наблюдая за тем, как приближавшийся человек с противоестественной для старика прытью сносит на ходу штабель покрышек.
Незнакомец что-то кричал, но, хотя расстояние до него было не таким уж большим, ничего понять было невозможно. Долетали только странные гхыкающие междометия, похожие на звуки, с которыми хронические курильщики отхаркивают мокроту. Когда он находился не больше, чем в двадцати метрах, Ушибленный вскинул маркер и, нацелив его на пришлого, заорал:
- Эээээй там! На баржЕ, бля. Тормозни, э. Тормозни, я сказал.
Старик остановился, стянул правый сапог, запустил его в направлении Ушибленного и пошлёпал дальше, припадая на разутую ногу.
- Э, Виталя, слышь, осади, а. Оставь ты этого дебила, понял? Нам проблемы зачем? - обеспокоился Ильдарик, но не успел он договорить, как Ушибленный оскалился и нажал на курок.
Ультрамариновый сгусток влепился в переносицу старика, брызгами рассыпался по щекам. Пришелец вскрикнул и опрокинулся на спину.
- Ну ты и олень, Ушибленный, - сплюнул в траву Костя Шумак. – Прикинь, если бы ты глаз ему выбил, снайпер недоделанный?
- Да похуй, ты чо. Не свинец же. Краска. Отмоется, - махнул рукой Ушибленный, выуживая из-под комбинезона контрабандно пронесённую фляжку с коньяком.
- Поненвагл Глахтоохтонтр! Глахтоохтонтр! - вдруг отчётливо выкрикнул старец, проворно вскочил и скрылся за коробом ржавого трансформатора. Ещё через пару мгновений его фигура мелькнула уже на фоне остова выпотрошенной двухэтажки. Глядевшие ему вслед бойцы не могли понять, чем шокированы больше: скоростью, с которой старик отмахал добрых две сотни метров, или тем, как весело заискрились тянувшиеся меж столбов провода, когда он проходил возле мачты прожектора. В воздухе разлился запах ацетона, потянуло сыростью осеннего кладбища. Небо – на котором ещё недавно не было ни облачка – затянуло низкими тучами.


Он сам не знал, почему бежит с такой нечеловеческой лёгкостью, да и думать об этом было некогда и незачем. Нетерпение голодного зверя гнало его вперёд, жгло изнутри. В голове звякали пронзительные хрустальные колокольцы, заглушавшие грохот молотившей за забором сваебойной установки.
В одном сапоге, обжитом молью тулупе, с запутавшимися в бороде репьями и синими разводами на лице он ворвался в посёлок. На стенах хрущоб родимыми пятнами коричневели островки краски. У здания администрации кособочились жухлые ёлки. И только памятник Ленину не терял задора, куражисто занесённой дланью зазывая за собой в светлое будущее колдырей, что толпились у шалмана рядом с остановкой.
Он остановился, улавливая сигнал внутреннего навигатора. Где-то здесь, совсем рядом. Ещё пара кварталов, церквушка, какие-то уродливые серые строения… Повернуть за угол, мимо опоры ЛЭП, через пустырь и заросшие бурьяном останки фундамента.
Он взбежал на бугор и замер, лицо разъехалось в дикой ухмылке. Здесь.
На дороге, метрах в ста впереди, клокотало оживление. Каток утюжил горячий асфальт, гортанно перекрикивались по-армянски носатые молодцы в оранжевых жилетах. То, что было ему нужно, чадило чуть в стороне.
Где-то в самых низинах его сущности, противясь и грозя, дуав выпустил когти, зашипел и выпустил столб зловонного пара. Но тварь была обречёна и чувствовала это. В ушах журчал влажный шёпот темнокожих знахарей, когда он подкрался к своей цели. Как набитую тряпками куклу легко отшвырнул в сторону топтавшегося рядом дорожника-армянина.
…Пасшийся на обочине гудронатор дышал битумными парами, потел эмульсией.
Он величественно отсалютовал бегущим к нему с лопатами наперевес армянам, взлетел по просмолённой лесенке и обожжёнными ладонями откинул крышку люка. Наваристо-коричневая жижа в котле ходила ходуном, металась, пускала пузыри.
Замурованное в клетке из мяса и костей, отчаянно билось внутри него то не своё, наносное, что столько лет обитало в нём и питалось им же. А сам он уже отслоился от своего обваренного тела - так отцепляют от состава локомотив, дотащивший его до станции.
Мигом он облетел блестевшие оцинковкой крыши. Прошелестел по ветвям тощих берёзок. Взвился по трубе котельной. И, поглощая густой солнечный свет, как кот - сметану, залучился от удовольствия.