Шуруп : Бабка Эльза

Бабка Эльза

У Барона, между прочим, была мать. Ее звали Эльза — сухая, высокая, седовласая старуха с длинным орлиным носом и пронзительными глазами. В средние века за внешний вид ее наверняка сожгли бы на костре, как ведьму на одной из площадей Фатерлянда. Слава Богу, мы жили в другие, атеистически- мракобесные времена, поэтому Бабэльза, как я ее называл, весьма процветала.
Она жила на старинной извилистой улочке в родовом купеческом доме о двух этажах, из красного кирпича. До революции ее семья имела на первом этаже швейную мастерскую, где вкалывали на зингеровских машинках наемные белошвейки. На втором этаже находились жилые помещения предпринимательской четы. Большевики экспроприировали сначала первый этаж, а потом и часть второго, оставив бабке две комнаты. В них она и жила вместе со своим мужем и одновременно бухгалтером. Туда и привезли из роддома самого Барона, откуда он и начал свое восхождение.
Муж -экономист рано умер, правда, успев поработать в системе Торгсина. В дальнейшем все хлопоты по воспитанию сына легли на Эльзу. Дама не унывала. По наследству от предков ей досталось умение шить, более того, женщина стала известным в городе модельером. Вся номенклатурная элита женского пола заказывала здесь платья, юбки, жакеты, пальто, бюстгальтеры и так далее. Гостиная постоянно превращалась в примерочную, а пацаненка, будущего Барона выгоняли в соседнюю каморку. Мелкий хулиган не любил одиночества, а поэтому проделал в стене дырку и подсматривал за примеркой. Дамы раздевались, ничего не подозревая, а похотливый взгляд юнца скользил по их обнаженным сиськам.
Шло время, и подросток занялся фотографией, делая сквозь дырку уникальные снимки, которые продавал в школе. По семейным преданиям случился грандиозный скандал. Народ хихикал над полуобнаженными супругами аппаратчиков. Однако это не повлияло на количество заказов. Помню, как бабка Эльза умела двумя руками проводить идеально параллельные линии, изготовляя лекала. Ножницы в ее руках летали как живые. Профессионализм не спрячешь. Как-то раз Эльза шила, потеряла иголку и подумала, что та ушла к ней в тело и движется в сторону сердца. Она дико кричала. Вызвали скорую помощь, отвезли в больницу и сделали рентгеновский снимок. Оказалось, что мастерица даже не укололась, а иголка просто упала на пол, где ее и нашли. Видимо, старушка просто хотела к себе больше внимания и искала любые предлоги для этого.
Моя мать была настроена против свекрови крайне враждебно, а потому никогда не переступала порога ее дома. Она считала свою родственницу купчихой, а поэтому всячески презирала как классового врага. Я же любил ходить к бабке. Мне нравилась ее уютная обстановка, в отличие от казармы родного дома. У Бабэльзы стояла дореволюционная мебель: чугунная кровать с царскими орлами, у стены — огромное венецианское зеркало, на трюмо - мраморные слоники и масса других фарфоровых милых фигурок, в буфете из красного дерева меня восхищали чашечки, рюмочки, тарелочки, ложечки, вилочки. Все это было так не похоже на советский ширпотреб, окружавший меня повсюду. Сама Эльза казалась волшебницей, вышедшей из пены веков. Николаевская эпоха окутывала весь этот удивительный быт. Чего стоила голландская печь с удивительными изразцами. Я лазил на полати, где копался в шкатулочках, коробочках, обнаруживая серебряные и медные монеты с двуглавым орлом. Однажды я нашел там целый мешок с письмами, адресованных моему отцу. Писали любовницы, сгорая от страсти, называя его то Барошенькой, то Барончиком. А какие там были стихи, я даже некоторые перлы запомнил на всю жизнь:
" Твой славный, сладкий член
Меня захватывает в плен,
А сиськи мои как дыни,
Ведь я твоя рабыня."
Читая эти всплески эпистолярного жанра, я узнал много интересного о сексе во всех его проявлениях. Этот мешок стал моей личной интимной библиотекой. Там лежала тетрадка, где сам Барон записывал свои вирши:
" Ты не прыгай по дивану,
Как сорока по гнезду.
Я ебать тебя не стану,
Фик намылила пизду".
Понятно, что подростка тянуло в этот дом, как муху на мед. Мама катала истерики, но папа брал меня за руку и вел к бабке. Эльза готовила к нашему приходу домашние пельмени из трех видов мяса, разливала из пузатенького графина вишневую или сливовую наливку в изящные рюмочки, подавала соус из терна, пироги с сомятиной и сладкие со щавелем. Под кузнецовские тарелки с позолотой она подкладывала вышитые салфетки, грамотно раскладывала вилки, ложки и ножи. Старушка говорила:" Учись, внучок, хорошим манерам, этот большевистский маразм скоро закончится". Начинался пир под звуки фокстрота или под романсы Вяльцевой. Барон сам доставал из тумбочки раритетную пластинку, клал на патефон и крутил ручку. Звучала непривычная музыка, столь непохожая на советские марши и пионерские песни. Особенно старорежимная Эльза дорожила одной пластинкой, где звучала песня Цфасмана в исполнении ее родственницы.
В большой светлой комнате в эти счастливые минуты просыпалась старая Россия, затоптанная ленинскими копытами. За окном лил дождь. Закрываю глаза и до сих пор вижу эти мокрые соседские крыши, черепичные, а то железные. Что то теплое, доброе, надежное входило в душу.