Шуруп : Правильный аппаратчик

Правильный аппаратчик
Пьянка у художника катилась по своим обычным рельсам. Шкипер снова быстро нахлестался и по традиции упал прямо на кухне, да так что его брюки оголили нежную сладкую задницу. Все заявили, что эта разнузданность становится невыносимой. Парень, конечно, реальный и фарцует звукозаписями круто, но... В глазах хозяина вольного флэта вспыхнули искорки бесенка. "Сейчас будет шутка, так шутка на все века", - проскрипел он и принес резиновые ручки от старой детской скакалки и какой-то фирменный клей в цветном тюбике. Дальше приключился настоящий юмор. Шкиперу по бокам, чуть ниже талии, приклеили ручки с двух сторон и оставили спящего в покое.
Раздался звонок в дверь. На пороге стоял здоровенный детина. Художник проявил к нему высочайшие знаки гостеприимства: помог снять верхнюю одежду, усадил на лучшее место, принес стакан коньяка с долькой лимона, насаженную на серебряную вилку. Затем гостя представили заинтригованной публике. Оказалось, что это Сева - работник обкома комсомола, отвечающий за проведение всех городских общественных мероприятий. Дискотетчики аж взвыли: " Ах, вот кто осуществляет цензуру всех наших текстов и утверждает музыкальные программы". Каждый из присутствующих стал проявлять максимум почтения к высокопоставленному комсюку. Я сидел с гитарой и даже засомневался, можно ли петь все подряд при таком начальнике над всей городской молодежью.
Однако Сева оказался парнем компанейским и своим в доску. Он хлестал коньяк как лимонад и сыпал политические анекдоты, один круче другого: идет по Невскому диссидент. Осень, холодно, сыро. Вдруг ветер сдувает кепку. Диссидент поднимает головной убор из лужи, отряхивает и говорит: " Вот что хотят, суки, то и делают". Тут из-за соседнего фонарного столба раздается голос: " Вот делаем и будем делать".
Я понял, что это наш человек и стал исполнять свои рок - н-ролы в обычной манере:
Мы из племени гуннов,
Мы - великий народ.
Мы любому засунем,
Хочешь в глаз, хочешь в рот.
А дальше совершенно циничный припев о том, что мой член на защите Отечества панфиловцем стоит. Сева сказал, что ритм зажигает, но на широкую публику никак нельзя, хотя пожалуй, если заменить слегка тексты и обрушить все острие критики на империалистов, то можно. Пусть будет два варианта для своих и для пипла, который хавает. Я для дискотетчиков писал тематические тексты за четвертной, и Сева согласился стать моим личным цензором, как Николай I для Пушкина. Тут из кухни раздался дикий рык. Это очнулся Шкипер и влетел в гостиную, спотыкаясь о полуспущенные штаны. Он орал, хватаясь за ручки, приклеенные к бокам, мол, что это такое? Художник, стряхнув элегантным движением пепел с сигареты, сказал, что без ручек такую скользкую задницу трахать было неудобно, вот и пришлось применить ноу-хау. Шкипер от ужаса чуть не потерял сознание. Его долго потом отпаивали ромом, объясняя, что это лишь детская шалость. Сева от хохота упал на ковер и катался по нему кубарем, бормоча: "Голубые -это достояние республики". Смысл фразы тогда я еще не понял.
В дальнейшем я подружился с высокопоставленным комсомольцем. Мне нравилась его деловая хватка. Он учился в университете, при этом работал, посещал спортивную секцию каратэ при КГБ. Кроме того, парень тренировал сторожевых собак и занимался еще Бог знает чем, везде успевая. В деньгах он совершенно не нуждался, снимал однокомнатную квартиру, часто питался в ресторане.
Мне стало интересно, как ему удается зарабатывать почти на уровне теневого цеховика, но не на собаках же. Как-то раз он вечером пригласил меня в известный городской сквер, прозванный голубым. Мы сели на скамейке и стали потягивать чешское пиво. Я заметил, что мой друг насторожен и чем-то напоминает льва, спрятавшегося в засаде. В метрах тридцати от нас сидел какой-то паренек. Через некоторое время к нему подошел пузатый дяденька и присел рядом, потом парочка поднялась и направилась к общественному бесплатному туалету и скрылись в темном проеме.
Сева вскочил и потащил меня туда же. Мы вбежали и увидели дикую сцену: на коленях стоял пузатый и расстегивал ширинку у молоденького паренька. Честный комсомолец заорал: " Ну, все, педераст, ты попал, камера с хряками тебе обеспечена, запинчуют в лучшем виде". Мужичонка заплакал, растирая слезы рукавами. Он принялся умолять отпустить его целым и невредимым. Сева был непреклонен и начал тыкать в морду голубому какой-то красной книжечкой. Пассивный, попавшийся с поличным, умолял и ползал на коленях по грязному полу общественного туалета, прося взять с него откупного. Мой друг стоял в позе Наполеона, скрестив руки на груди, будто ожидая ключей от Москвы. Его фигура олицетворяла саму неподкупность советского закона. Однако, когда прозвучала сумма в пятьсот рублей, ледяное сердце стража нравственности растаяло, и неподкупность испарилась. Тщательно пересчитав купюры, активист отпустил несчастного, а потом дал сотенную пацану со словами: "Молодец, в следующий раз пусть Гришка заступает на пост".
С бабками мы направились в ближайший ночной ресторан, где весело кутили, и Сева гордо поведал тайны своего хитрого бизнеса. Комсомол поручил ему работать с трудными подростками, которые воровали на рынке. Однако изобретатель предложил другое дело. Хулиганы оказались смазливыми пацанами, а спрос на таких со стороны пузатых извращенцев был велик. Так предприимчивый бизнесмен познал почти всю городскую чиновничью элиту и завел среди нее крепчайшие неформальные связи. В то время закон о гомосексуализме, как дамоклов меч, висел над всеми любителями мальчиков. Таких оказалось немало.
Меня все это шокировало, но комсомолец объяснил, что чувствует себя не вымогателем, а карающим мечом и борцом за чистоту общества. Вскоре сметливого парня подняли по службе. Он перебрался в столицу в ЦК ВЛКСМ. Перед отъездом правильный аппаратчик закатил большую пьянку и обещал оказывать поддержку старым друзьям. Но жизнь есть жизнь, и его следы затерялись в коридорах власти.