Шуруп : Последняя капля

Последняя капля

Лет в шесть дед меня впервые взял на трибуну, где отцы города встречали ноябрьскую демонстрацию трудящихся. Под огромной чугунной фигурой героя революции воздвигли специальный большой широкий деревянный помост, где собирались номенклатурщики с женами и детьми. Меня одели в приличный костюмчик, и старый большевик , взяв за руку, провел через множество милицейских и гэбэшных кордонов к заветному месту, своего рода партийной Мекке.
Детишки стояли у металлической ограды слева и справа от трибуны. Сначала был парад с ракетами, длинными и блестящими, как жирные колбасы. Чеканя шаг, проходили различные рода войск, потом двинулись колонны трудящихся с транспарантами, флагами и портретами вождей. Дед тем временем с друзьями накачивался дармовым армянским коньяком, закусывая бутербродами с черной икрой. Я же стоял в толпе молодняка, словно белая ворона. Номенклатурные дети толкались, пинались, оттирали друг друга, ерзая задницами. Никакого благоговения перед великим праздником в их поведении не замечалось.
Дальнейшее вызвало настоящий шок. Несколько пацанов стали плевать из трубочек пластилиновыми шариками в проходящий мимо пролетариат. Один даже достал рогатку и палил шпонками из-под куртки. Милиция делала вид, что ничего не замечает, видимо, хулиганы принадлежали к недосягаемой советско-партийной элите. Когда действо закончилось, я тащил пьяного деда домой. Он смачно сморкался, зажав одну ноздрю пальцем, и орал, что все обуржуазились, одеваются как капиталисты и нет настоящих рабочих в косоворотках, кепках и голенищах , а раз так, то нужна новая революция.
Так впервые я увидел противоречие между словом и делом, между заветами Ильича и жизнью. Кругом висели плакаты с советской пропагандой, где смельчаки добавляли некую народную суть. Так к надписи " Народ и партия - едины" чья-то шаловливая рука приписывала фломастером " в своем стремлении к рублю"; или " Труд - источник богатства"... и объект преследования ОБХСС. На доме офицеров висел огромный плакат с изображением солдата, целящегося из автомата в прохожих. Внизу все читали: " Наша цель -коммунизм". Здесь и добавлять было нечего.
В середине 60-х годов ХХ века я жил в номенклатурном доме и со своего огромного балкона наблюдал, как в городе продвигается битломания. Вокруг меня жила элитарная молодежь, то есть дети партийно- хозяйственных чиновников. Где-то часов в шесть вечера из окна дома наискосок на всю улицу вдруг начинал звучать альбом "Револьвер". Возмущенные соседи вызывали милицию, и та обрывала музыку, но через час - полтора из соседнего дома мощно раздавался другой альбом, скажем "Резиновая душа". Снова приносился милицейский газик и принуждал к тишине. Тогда включался мощный динамик в ближайшем подъезде. "Белый альбом" удерживался минут тридцать, так как милиция сначала согласовывала с вышестоящими инстанциями свои репрессивные действия в таком важном доме, охранявшимся непосредственно КГБ. Был, кстати, такой случай, когда гэбисты повязали в соседнем подъезде особо рьяных милиционеров, сунувшихся на секретный объект без особого дозволения.
Так сама улица меня знакомила с творчеством группы Битлз и Ролинг стоунз. В нашем закрытом дворе фанаты рок-музыки огромными буквами на заборе написали лозунги в поддержку этих групп и их солистов. В связи с тем, что надписи сделали дети командного состава, несколько лет никто не решался стирать эти граффити, так что мое тинейджерство прошло под лозунгом : "Браво Битлз и Ролинг стоунз". Я каждое утро смотрел из окна своей спальни на это веяние западной культуры, а потом шел в школу, где мне долбили мозги про подвиги Зои Космодемьянской и Лени Голикова.
Как-то сосед Александр заговорщически спросил: "Почему я вечером не хожу в скверик, где собираются все центровые и бывает очень интересно. Однажды я решился. там было человек пятьдесят молодежи экстравагантной наружности. Все в джинсах, многие в рваных, у девок волосы были окрашены в зеленые, розовые, фиолетовые цвета. Невысокий парень с пронзительными горящими глазами читал лекцию о роли личности в истории. Он утверждал, что не личность делает историю, а история порождает личности. Так Ленин оставался бы уездным адвокатишкой, попивающим Жигулевское пиво на "Дне" в Самаре, если бы не было бы социального заказа общества на авантюристов. Ленин оказался просто в нужное время в нужном месте. Ульянов разрушил порядок вещей, создал хаос, из которого родилась новая красная империя во главе с красным императором. Я аж открыл рот от удивления. Как все эти слова отличались от наших школьных зазубренных догм. Сколько звучало здесь свободы и личностной раскрепощенности по сравнению с обрыдлыми комсомольскими собраниями, где от скуки дохли на лету мухи. Все слушали, затаив дыхание: кто стоя, кто сидя, лежа на траве. Потом подкатили менты, началась облава, и мы разбежались кто куда вниз по косогору. Я остановился далекого на Набережной.
Как наивный мальчик, прибежал домой, и счастливым голосом все рассказал деду. Бывший комиссар помрачнел. После этого он долго курил, ходил по комнате и спрашивал в пустоту, откуда же такие враги повыползали? Я влез в тему, сказав, что мажоры никакие не враги. Сын первого секретаря несколько лет уже хипует и у французской дубленки пуговицы заменил на ветки, сын генерала шьет брюки из белой скатерти и занавесок. Они все это и устраивают. Их возят на черных "Волгах", и шофер каждый день надрывается, притаскивая ящики с дефицитными продуктами. У деда вылупились глаза, и он заявил, что я тоже диссидент, попавший под влияние "забугорных" голосов, ужасных битлов и хрипатого алкоголика Высоцкого.
Мой дед в городе считался последним большевиком. Несмотря на высокую зарплату, он курил "Беломор," и все доходы отправлял в фонд мира. В детстве он, давая мне конфету, говорил, что это дедушка Ленин прислал. Когда я подрос, а дед все продолжал свои коммунистические песни, то это вызывало у меня сначала раздражение, а потом иронию. Еще большее разочарование я испытал, когда к верному ленинцу приехала команда московских друзей- чекистов, приближенная к Кремлю. В нашей квартире они устроили дикую пьянку, причем старик прислуживал, словно настоящий официант. Аппаратчики, набравшись орали, что им нужны девки, и дед подобострастно лепетал, что всех в гостинице обеспечит этим добром. Такое поведение шло вразрез с моими представлениями об убежденном морально-устойчивом большевике.
Как-то раз в скверике на скамейке я целовался с девушкой. Дед шел с работы мимо, увидел, подошел и стал орать, что в деревнях раньше за такое распутство девкам мазали ворота дегтем. А тут вдруг блюститель нравственности готов для москвичей стать настоящим сутенером. Нескладуха получается. Я наслушался в этой компании таких антисоветских анекдотов, о существовании которых даже помыслить не мог. Вот например: Сталин вызывает Берию и говорит, что ему надоели эти толпы у мавзолея, занимающие половину Красной площади. Берия обещает разобраться с этим по-тихому. Его сподручные начинают запускать посетителей Ильича по одному и начинают всех трахать мужиков в задницу, а баб куда придется. Вечером Берия звонит Сталину и докладывает, что больше толп у мавзолея не будет, однако на следующий день туда прибежало пол Моствы. Крутые чиновники хором пели шлягеры Галича про чекистских стукачей, чьи морды выглядывают из-за леса бутылок с алкоголем и прочее. Тогда я понял, что высшая власть и есть главный враг всего советского коммунистического режима.
Когда москвичи уехали, дед опять превратился в большевистского динозавра, но я ему больше не верил. Двойная мораль стала тошнотворна и неприемлема.