Белая ворона : Черная ярость. Часть 1

Ангелине посвящается!


Две реки, Судогда и Пекша, то неспешно извиваясь среди неоглядных лугов, то стремительно бросаясь вниз с холмов, вдруг неожиданно встречались, образуя широкий угол, полноводно и свободно разливались, и огромное водохранилище, спокойно вздохнув мощной грудью, устремлялось вдаль, на девять километров вперед. Не было красивее места в этих краях, пологие берега, лишь кое-где запятнанные неровными вкраплениями леса, невспаханных полей и брошенных сел, и там и тут, украшали нарядные храмы, высокое синее небо вбирало в себя золотые купола и бросало тени кучевых облаков в спокойные воды.
На месте слияния двух рек, забравшись чуть повыше по склону, чтоб не затопило при весенних разливах, притулилась деревенька. И было то в ней всего восемь дворов, в которых еще теплилась жизнь, остальные – пустовали, дома стояли черные, небрежно заколоченные корявыми досками. Хозяева подались поближе к столице, бросив отчие земли, да и понять это можно, жизнь ведь одна. Ни больницы, ни школы не было в деревне, но недалеко, в маленьком городке, все было. К этому привыкли, обходились, благо маленький пузатый городской автобус, похожий на беременную осу, ходил три раза в день, исправно и безотказно.
В трех дворах жили древние бабки, давно пережившие своих лихих мужей, в остальных домах жизнь текла поживее. Две семьи приехали из города, сдав там свои квартиры, и устроили себе небольшой рай, скупая продукты у местных жителей, нанимая мужиков по - хозяйству. Жили эти семьи рядом, двор в двор, дружили, хоть и лаялись.
В первом дому, хозяином был бывший учитель, высокий и худой, как циркуль дядька со склочным характером, но при этом - страшный блядун. "Григорий",- представлялся он томно, поправляя на боку воображаемую шашку, и шарил острыми малюсенькими и маслеными глазками, обшаривая по сантиметру, любую, мало-мальски приличную грудь.
Жена его, Саша, была тихой и незаметной, усталой и сгорбленной, несмотря на еще, хотя еще совсем не старой.
Во второй семье, хозяйкой была высокая пышнотелая Галя, родом из Киева . Железной рукой держала за яйца своего дробного, маленького, ни в чем не уверенного, ничего не умеющего мужичонку, бывшего водителя троллейбуса. Он был похож на общипанного воробья, ходил всегда приоткрыв рот и слегка подпрыгивал при ходьбе, что делало сходство с воробьем особенно сильным. Звали его Геной. "Это мой Геннадий", - небрежно говорила Галина и смотрела на мужа так, как будто снимала блестящую обертку.
В доме, около самого храма, высоком и ухоженном, жили мать с дочерью, очень высокие, стройные, как две капли похожие друг на друга, фигурой, лицом и длинными светлыми косами, уложенными вокруг красивых головок. Обе работали в городе, души друг в друге не чаяли, жили счастливо и легко. И души их были похожи и имена - Катерина, Ирина. Катерина - старшая, Ира - младшая.

В приземистом и крепком доме, даже с виду казавшимся зажиточным и справным, жил дед Андрей, слегка суровый и сильный, старинной настоящей мужской силой, от которой тело казалось выточенным из камня, а руки и воля - железными.
Жена его, худенькая, юркая женщина, с полузабытым именем - Василиса, была доброй и работящей. Держали они с дедом корову, коз, кур и пасеку. Были они всегда с деньгами, их снабжала дочь с зятем, скидывающие в деревню, на все лето, противного толстого спиногрыза, лет семи от роду, Петьку.

Восьмой дом, стоял на самом берегу. Он был очень старым, древним даже, но целым и вполне жилым. Темными окнами он смотрел прямо на воду, узкий двор стекал со склона к реке и заканчивался полуразвалившимися мостками, заросшими тиной. Дом был пуст. Давно. Безнадежно. И только на высоком старом тополе, занимающем половину, заросшего бурьяном двора, свили гнезда вороны.

Жители деревни жили довольно скучно. На досуге, иногда, бабы собирались у кого-нибудь, пили чай, мужики вжбанивали что-нибудь покрепче. Да еще телевизор. Вот и все развлечения.

Лето этого года было жарким уже с конца мая. На пыльной дороге, ведущей к деревне, почти не клубилась пыль, она пустовала. Редко кто приезжал в деревню, и только автобус, три раза в день по расписанию, оживлял привычный пейзаж.

В сонные жаркие полдни, деревня была бы совсем безмолвной, если бы не молодецкое гиканье Петьки, которого этим летом привезли рано, и, он, потряхивая толстеньким, белым пузцом, гонял ошалевших кур, загребая теплую, мягкую пыль маленькими ступнями с растопыренными пальцами. Несмотря на противный характер, Петьку в деревне любили, подкармливали ягодами и яблоками, благо этом году они уродились на славу.

В тот день, Василиса, как всегда, повела Петьку купаться. Стояла звенящая жара, они шли вдоль дороги, в сторону любимого Петькиного места, где старая ива нависала над песчаным берегом, и на ее ветке можно было раскачаться, а потом мешком плюхнуться в теплую воду.
По дороге, довольно далеко, шла машина, огромная, черная.
"Дзип", - сплевывал дед, когда видел такую по телевизору- "Дзип! Членов возит, шоб они горели".
Что-то екнуло в груди у Василисы, когда она увидела джип, бешено мчащийся, в клубах белесой пыли. И сама не зная почему, столкнула Петьку в высокую траву на обочине и они, быстро сбежав вниз, через овражек, спрятались в маленьком лесочке у дороги.
Из укрытия дорога была почти не видна, однако Василиса заметила, что машина приостановилась и вроде, что-то покатилось вниз, с откоса, в сторону их лесочка, большое и тяжелое, похожее на мешок.
"Баба, смотри"- вякнул было Петька, но баба обеими руками крепко зажала ему рот, изо всех сил, стараясь успокоить колотящееся сердце.

Минут сорок сидели они в лесу, и Василиса никак не могла решится выйти на дорогу. Что-то дурное и черное, предчувствие или страх, сковали ее по рукам и ногам, и только Петька, скакавший козленком по всему лесочку, и ноющий как зубная боль, от жажды и скуки, вывел ее из ступора. Осторожно, как хромая на обе ноги, кобыла она вылезла из овражка, таща за руку неугомонного чертенка, и увидела ее.

На обочине дороги, недалеко от края оврага, лежала женщина, похожая на сломанную куклу.
Неестественно вывернутые руки и безвольно раскинутые ноги, были тонкими и смуглыми. Длинная, цветастая юбка завернулась, открывая узкие бедра, весь подол был в крови. Василиса отолкнула Петьку в сторону и подошла ближе.

В месиве грязи, крови, лохмотьев разорванной одежды, прикрывающей кожу, синюю от сплошняком покрывающих тело ссадин, трудно было что-либо понять. Женщина лежала вниз лицом, и только грива густых кудрявых, шелковистых темных волос, была на удивление, нетронутой. Варвара осторожно попыталась ее перевернуть. Она чуть всхлипнула и застонала.

"Жива! Петька, долдон чертов, беги до деревни"- заорала Василиса - "Бегом! Помощь зови!"
Петька подпрыгнул от неожиданности и понесся по дороге, сверкая пятками и поднимая целые клубы пыли.

Через полчаса, которые показались Василисе вечностью, наконец, показалась телега. В телеге сидел Дед Андрей, Григорий и Саша. Осторожно перевернув женщину, ее уложили на перину, которая чудом оказалась в телеге, и укрыли одеялом. Попытались поднести к ее губам бутылочку с водой, и она вдруг резко и неожиданно открыла глаза. В странных, черных как уголь, зрачках, плескались боль и страх.

"Только не надо полицию... И врачей не надо..."- голос звенел и срывался- " Меня сразу найдут и убьют. И всех убьют. Никому обо мне нельзя! Я справлюсь сама..."

Женщину занесли в огромную баню деда Андрея, срезали ножницами заскорузлую от крови одежду, осторожно обмыли. Несмотря на ужасающий вид, ободранную кожу, сплошные синяки, ожоги от сигарет, резаные раны на сосках и паху и явные следы жестокого насилия, других, угрожающих жизни повреждений, у нее, на удивление, не было. Василиса с Сашей щедро раскрасили ее зеленкой, переодели и уложили в большую, пустующую комнату в просторном доме деда Андрея.

Уже на утро она пришла в себя и заговорила. Подозвав Василису, попросила сорвать в лесу ей несколько разных трав, детально описав их с точностью до листика. "Я Ангелина"- прошептала она, глядя в упор пронзительными черными глазами. " Спасите меня, не выдавайте".

Сходка в деревне состоялась тем же вечером. Бабы орали, что надо сдать эту сучку куда следует, мужики решили однозначно - погодим. "Пускай поживет" - веско закончил дед, тяжело опустив свинцовый кулак на стол- " Там поглядим!"

Ангелина поправлялась на удивление быстро. Каждый день она варила свои травы, взяв у Василисы старинный, еще прабабушкин, чугунный котелок, который давно забросили на чердак за ненадобностью. Варила во дворе, распалив маленький костер, среди уложенных колодцем, булыжников. Мешала варево какой-то деревяшкой, выструганной маленьким странным изогнутым ножом, невесть откуда у нее взявшимся, кидала в огонь сухую полынь и что-то быстро бормотала, гортанным, каким-то птичьим клекотом. Потом шла в баню, выливала варево в кадку, разбавляла водой и подолгу сидела в ней, черпая раствор ладошкой и плеская его на лицо и голову.

Очень странной была эта изящная женщина. Все в ее теле было как-то не так. Слишком тонкие руки, слишком узкие бедра, сутуловатая спина. Стройная талия была бы красивой, если не была бы такой худой.
Глаза, яркие, черные и большие были странны и красивы, но узкие тонкие, поджатые губы и чуть горбатый, нос с чувственными ноздрями портили впечатление. И только высокая, пышная грудь и нездешней густоты темные, кудрявые волосы были красивы . Когда она надевала свою тщательно отстиранную, цветастую юбку, кофточку, обтягивающую ее, как перчатка, и откидывала назад свою тяжелую гриву, гордым, изящным движением маленькой головы, то становилась похожей на породистую лошадь, и от нее нельзя было оторвать взгляд.

Прошло совсем немного времени, и Ангелина совершенно окрепла. Она на равных работала с Василисой и в огороде и дома. Стремительный полет темной гривы, можно было видеть одновременно в разных концах деревни, легкая как стрекоза, быстрая как девчонка, она ловко выполняла любую работу. Казалось, она совершенно не вспоминает о том кошмаре, который с ней произошел и абсолютно не стесняется своего странного положения среди жителей деревни. Очень быстро она нашла общий язык со всеми, легкий характер и веселый нрав помог ей подружиться даже с Галой, которая вначале не переваривала новую, да еще такую молодую жительницу деревни. Какие тайные струны хитрой хохлушки удалось затронуть Ангелине, одному богу известно, однако однажды, теплым вечером, Галя притащила ей огромную сумку! "На бери, тебе надеть нечего, а я все равно это не ношу. Раньше, то я худая была, щас не лезет ничего". " Вот спасибо-то", радостно пропела Ангелина и схватила сумку, и только острый, режущий всплеск темных глаз неожиданно и резко обжег толстуху.

Подошел к концу жаркий июль. В деревне сладко запахло ранними летними яблоками, перезревшей малиной и флоксами, густой аромат плыл, кружил голову и обволакивал сонные улицы. Однако осень уже ощущалась, вернее в тяжелом воздухе угадывалось ее предчувствие. Птицы стали чуть суетливее, легкие, белые облака постепенно тяжелели, темнели и плотной чередой плыли над рекой, которая разбухла от теплой, поросшей желтыми головками кувшинок, воды.

"Вася, скажи, а в доме у реки, кто- то жил? Может у него хозяин есть, там сад такой красивый, и мостки, как в сказке"- как то вечером, когда они сидели на лавочке с семечками, спросила Ангелина.
"Да сто лет там никто не живет, сколько себя помню, пустой он"- удивилась Василиса- "А тебе зачем?"
- Да вот жить там хочу. На хозяйство стану, поможешь? Не вечно же мне у вас жить.
- Да помогу, конечно! Мы все поможем!

Закипела работа, и уже к середине августа, в чистом, аккуратно побеленном доме поселилась новая хозяйка.
Работала она не покладая рук, завела и кур и уток, Василиса подарила ей молодую козочку. "Будешь хорошо себя вести, я тебе телку в аренду сдам", смеялась она - Будешь растить, молоко пополам".

... Вечера! Как только спускалась ночь, в доме Ангелины тихие огни толстых свечей озаряли окна. Тяжелые, похожие на тряпки, карты, которые она вырезала из картонных коробок, собранных по всей деревне и раскрасила углем и свекольным соком, были настоящими, цыганскими. Долгими августовскими вечерами, еще очень теплыми, женщины собирались в темной комнате старого дома и слушали рассказы о своей судьбе, звучащие, как песни, одновременно напевные и гортанные. Комната тонула в дурмане сладкого дыма, который Ангелина поддерживала, укладывая в огонь длинные сухие стебли неизвестной травы. Сознание туманилось, образы становились яркими и ощутимыми. Тонкие руки лили воск, втыкали острые иглы и из белых, корявых фигурок сочилась кровь. Особенно частой гостьей была Ирина.

С Ириной они подружились сразу и очень близко. Женщины шептались часами, Ирина стала часто оставаться ночевать и долгими вечерами, Ангелина нашептывала ей, что-то на ухо, подливая в чашку ароматную смесь необыкновенно вкусного чая, собранного и высушенного по секретному рецепту.

В тот день стояла душная, тягучая, предгрозовая, совершенно не свойственная этому времени лета, жара. Все изнемогало, тяжелые кусты золотых шаров сникли и прижались к земле, запах полыни и чернобыльника кружил голову, тело наливалось свинцом, и даже ноги было трудно передвигать по горячей уличной пыли.

Под вечер, Ангелина постучалась в высокое окно нарядного домика Катерины. "Ира, пошли купнемся, я тебе одну траву водяную покажу, ее только перед грозой собирают. Будешь в бане отвар на камни кидать, ой! Потом скажу чего будет".
Стройная фигурка цыганки (все таки она была очень похожа на дочь Ромале) вся изогнулась, вытянулась. Тяжелая плеть толстой косы соскользнула с груди и мотнулась назад, как хвост породистой кобылы.

Из-за придорожных кустов, жадный, тоскливый взгляд ощупывал ее, касался груди, круглой попы, проникал под длинную юбку, прожигал насквозь тонкую маечку.
Ангелина, ойкнув, спустила лямку, нечаянно показав, упругую, как шар грудь с темно- розовым соском. "Укусил, гад"- и хлопнула по плечу, метнув быстрым взглядом темных злых глаз, в сторону дороги...

Выскочила Ира и они быстро пошли в сторону реки. У них было свое место для купания, довольно далеко от деревни, скрытое от посторонних взглядов, среди густых плакучих ив.
Никто не знал об этом месте, вернее почти никто. Женщины свернули с дорожки, нырнули на тропинку, виляющую среди зарослей и вот, уже, их заветный уголок.
Кинув огромное полотенце на траву, Ира сразу бросилась к реке. Она обожала заплыть подальше, лечь на воду, раскинув руки и долго-долго смотреть в летящие над рекой облака.

Ангелина не признавала купальников, да и плавать не умела, поэтому плескалась у берега.
Обнаженное смуглое тело было гладким и складным, и, казалось, горело от жгучего взгляда, спрятавшегося в кустах человека.

Черная туча налетела вихрем. Бешеный, сорвавшийся ниоткуда ветер, рвал тонкие ветви ив, вздымал пенящиеся буруны, на тихой и спокойной, обычно реке. Ирина быстро, широкими взмахами сильных рук, поплыла к берегу, как вдруг, уже недалеко, уже в тени старой ветлы, что-то потянуло ее на дно.

Казалось, скользкие и толстые стебли кувшинок оплели ее ноги и резко рванули вниз. Она беспомощно взмахнула руками, попробовала освободиться, но вода, тяжелая и сладкая, как мармелад хлынула, забила рот и нос, и через секунду, на поверхности, бурлящей от дождя, не осталось и следа.

Когда Ангелина прибежала в деревню, мокрая, задыхающаяся, бледная до синевы, было конечно поздно. К вечеру следующего дня, Ирину прибило к берегу, изломав тело среди кряжистых корней черемухи, километра за три от деревни. Молодой полицейский, захлопнув дело, назидательно процедил - "Купаться надо осторожно, особенно в грозу!".

Когда Иру хоронили на старом деревенском кладбище, женщины рыдали в голос, Ангелина билась в истерике, захлебываясь и крича что - то на своем птичьем наречии. Катерина не проронила ни слова, не уронила не слезинки. А через день, ее нашли в лесу, сняли с петли и похоронили рядом с дочерью.

Всю ночь, на мостках старого дома, горела свеча, тонкая фигурка с рассыпавшимися почти до земли волосами, до утра мерно раскачивалась над водой, и плыли странные звуки, похожие на журавлиный крик...