Тоша Кракатау : Порка 20

Когда меня представили Михалкову, он был уже глубоким стариком. Встречу устроила Маринка - толстая нимфоманка с неопределенным цветом волос. Она долго пыталась затащить меня в постель или задействовать другую мебель с достаточным запасом прочности, но я каждый раз увиливал. На майские праздники Маринка напоила меня ирландским виски и долго ломала моим безвольным телом кровать, оглашая квартиру истошными криками. Маринкин папа владел теле-радио холдингом и у них дома постоянно крутились знаменитости; актеришки, продюсеры и прочая неблагонадежная пьянь. Само собой в половом ключе богема Маринкой брезговала, а я как малоизвестный поэт и еще менее известный прозаик мог себе позволить этот вертеп, потому что даже если обо мне пошли бы слухи, то далеко бы они не ушли.


Утром Марину накрыло порывом благотворительности, и она решила меня осчастливить. “Поедем к нему на дачу завтра, пупсик, знакомиться.” - сказала она, и потянулась, было, ко мне, но я ретировался в душ.


Мэтр сидел на веранде большого дома в кресле качалке с пледом на ногах, у него в руке была книга, а между бровями суровая складка. Маринка подбежала к креслу, рассыпалась в комплиментах и торопливо представила меня молодым и перспективным поэтом. Я изо всех сил постарался изобразить молодого поэта и сделал несколько осторожных замечаний насчет книги, которую мэтр отложил на журнальный столик на время разговора. Михалков попросил меня прочесть что-нибудь свое из последнего. Я поклялся, что давным-давно бросил писать. Он похвалил меня за это и неожиданно велел зайти к нему в следующее воскресенье уже без Маринки.


В воскресенье я застал его в том же кресле. Он говорил взвешенно и коротко, как человек, у которого немного времени в запасе. Он сказал, что им нужны новые люди, что за культуру надо бороться. Будущее страны, говорил он грозно шевеля усами, зависит от песен и стихов, которые услышат в детстве россияне. Мы должны уже сейчас посеять в наших детях зерно непреходящих ценностей и так далее. Можно сколько угодно писать статьи и снимать телепередачи, увещевал меня седовласый мэтр, но толку не будет. Пока мы не станем наказывать лично недобросовестных поэтов и певцов, количество ядовитого словесного мусора на радио и телевидении не сократиться. Потом он сказал, что парень я, судя по всему, надежный и не лишен литературного вкуса, и предложил мне возглавить небольшую рабочую группу по надзору за стихотворными произведениями. Я подумал секунды три и согласился. Михалков посулил мне беспрецедентные полномочия, дал телефон человека по имени Иван Сергеевич и пожелал успехов.


Я связался с Иваном Сергеевичем, и он пригласил меня в свой особняк. В назначенный час я позвонил в калитку усадьбы на рублевке и охранники проводили меня в сауну. Пересекая участок, я заметил на зеленой лужайке садовых гномов. Садовые гномы были такого размера, что если бы, к примеру, на участок случайно зашел садовый великан, то гномы наверняка забили бы его до смерти. Охранник отрыл мне дверь в симпатичное двухэтажное здание из толстого бревна. В просторном до неприличия предбаннике восседал толстый розовощекий Иван Сергеевич и другой чиновник с худым изможденным лицом, которого звали Иван Андреевич. За маленьким столиком сидела девушка в короткой деловой юбке и на каблуках, обнаженная выше пояса. На столе перед ней красовался дорогой ноутбук.


Иван Сергеевич жестом пригласил меня садиться за длинный накрытый стол.
- А почему, спрашиваю, - дама у вас без верха? Иван Сергеевич объясняет, что это новый закон наша Дума приняла, чтобы секретари в саунах исключительно с обнаженной грудью работали.
- Правда? - подмигивает он Ивану Андреевичу.
- Правда, - смеется тот, - большинством голосов приняли на заседании.
Я сказал, что это правильно, потому, что в сауне жарко и секретарь в пиджаке или блузке может перегреться, а это без сомнения навредит его производительности.
Секретарь подошла к накрытому столу и разлила водку по рюмкам, а затем пиво по кружкам. Выпили за поэзию. Потом сразу за здоровье Михалкова.
- Полномочия у вас будут очень широкие, - строго заметил Иван Андреевич и постучал воблой по столу, - но и ответственность большая.
Выпили еще по одной и толстый Иван Сергеевич довольно крякнул.
- Сейчас будем закон писать. О нормировании и стандартизации поэзии. Кристиночка, вы готовы?
- Конечно, - блаженно улыбнулась секретарша и отложила зеркальце с начатой полоской белого.
- Слушай, - поразмыслив, вдруг предложил Иван Сергеевич пристально глядя на меня заплывшими глазками, - может, ты сам закон напишешь? Тебе же его блюсти, так сказать, в народ с ним идти, вот ты и сочиняй. А мы с Иваном Андреевичем попариться сходим.
Я сказал, что это отличная идея. Что законодательная власть должна стать ближе к исполнительной, и обе эти власти вместе должны стать ближе народу. Чиновники меня похвалили за сообразительность и чуткое понимание курса руководства страны, и пошли в сауну, а мы с Кристиной принялись сочинять закон.


Кристина, оказалось, имела огромный опыт в подобных делах, и мы быстро набросали текст. Я сказал, что она виртуозно формулирует и прекрасно владеет юридическим языком. Она мне почесала за ухом и говорит:
- Они как напьются, постоянно законы пишут. Сергеич работает в администрации президента, а Андреич в Думе имеет большой вес, хотя сам тощий как швабра. Один держит нос по ветру, бывает на совещаниях с Главным , а второй во время проталкивает законы. Недавно случай был. Сергеич в деревне у родственника гостил и увидел козлов-педерастов, расстроился почему-то и мы тут же настрочили закон, предписывающий самцов держать строго в разных загонах. Андреич вынес закон на голосование в думе. Все бы ничего, но один депутат оказался фермером. Сказал, что лично у него все козлы - натуралы. И вообще по области большинство животных правильные и дерут коз, как и полагается. Потом при всех предложил Андреечу приехать к нему в хозяйство, походить по загонам и на личном опыте убедиться, что козлы к нему никакого полового интереса не проявят. В общем, закон не приняли. Сергеевич неделю злой ходил и даже по пьяному делу соседу забор из пистолета испортил. Кстати, ты если миньет хочешь, то снимай штаны, а то у меня смена через двадцать минут кончается.


Тут вернулись чиновники, и Иван Сергеевич начал наш закон читать. Бегая глазами по строчкам, он сначала одобрительно кивал, но вдруг нахмурил брови и гаркнул:
- Что такое?! Как это порка? Отставить телесные наказания!
Иван Андреевич испуганно замер с рюмкой у самого рта.
Я стал торопливо объяснять, что полномочия мне были обещаны самые широкие, а штрафы, по-моему, эффекта не дадут. Тут надо чтоб на всю жизнь запомнили. Чтобы неповадно было поганые стихи впредь сочинять. Ну не в тюрьму же за дурной вкус сажать? У нас свободная страна, в конце концов.

Иван Андреевич наконец опрокинул рюмку и назидательно произнес:
- У нас, молодой человек, не “в конце концов” свободная страна, а самая настоящая свободная страна.
Иван Сергеевич задумался. Было заметно, что этот процесс ему неприятен.
Тут из-под стола раздался Кристинин голос.
- Нет, вы как хотите, а я ничего переписывать не буду. Я и так уже на йогу опаздываю!
- Ну, хрен с вами, - сказал Иван Сергеевич, - порка так порка.



Итак, я приступил к своим обязанностям. Мне выдали красивое удостоверение и зачем-то свисток. Я нашел себе помощника. С ним мы познакомились в спортзале. Его звали Феликс, раньше он был профессиональным борцом, а теперь ничего не делал. Он был немногословным, сдержанным и в меру сообразительным. Финансировать нашу рабочую группу государство на первых порах отказалось, но мы решили стать на страже духовности безвозмездно, разумеется, надеясь использовать служебное положение. По радио мы услышали песню певицы Лерки. Так ее и звали - Лерка, как маленькую девочку, но ей тогда уже было под тридцать. Текст припева, навсегда запавший мне в душу был следующий.

Я рассвет увидела на постели лежа
Ничего не думала никому не верила
Но на джипе черном прилетел Сережа
И тогда я поняла как его ждала.

Я спросил Феликса, что он об этом думает. Он на секунду задумался, а потом дал критическое заключение: “Шмурдяк”. Как было не порадоваться, что мой помощник обладает не только крепкой шеей, но и тонким поэтическим вкусом.
Мы раздобыли адрес певички и встретились, чтобы составить план операции. Брать решили утром, вялую и сонную. Это Феликс посоветовал. Его прадед работал в НКВД, чем, по его словам, уже опять не зазорно гордиться. Когда стратегия была согласована, мы подняли тост за успех. Поэтому оба проспали и явились на место только часам к десяти. Нам открыл белобрысый парень в трусах-стрингах. Он был накачанный и голубоглазый, от него пахло ароматическим маслом.

- Вам чего? - недружелюбно спросил качок.
- Мы к Лерке, - сказал я, - отойдите от двери, у нас ордер.
- Какой ордер? Вы кто такие вообще!?
Он сделал попытку захлопнуть дверь, но Феликс подставил ботинок, распахнул дверь и с ювелирной точностью двинул кулаком блондину в подбородок.
- Что же ты делаешь, Феликс? - сказал я укоризненно. Ладно, затащи его внутрь и положи где-нибудь в коридоре.

- Кто там, Эндрю? - раздался приятный женский голос из комнаты.
Мы вошли и увидели обнаженную девушку на массажной кровати. Тело ее блестело от масла. Она лежала на животе и смотрела на нас круглыми от удивления глазами.
- Валерия, вас приветствует комиссия по надзору за этикой и художественной нормативностью текста, - на ходу придумал я, и довольный своей изобретательностью шагнул к массажной кровати.

- Вы что курили, уроды?! - завопила певица уже совершенно неприятным голосом и попыталась, не отрывая груди от кровати, пнуть меня ногой.
Я поставил блок коленом и скомандовал: “Феликс, скотч!”
Мы примотали Лерку к кровати, надежно зафиксировав ее конечности. Она не унималась.
- Эндрю! Ты где?! Какого хрена ты пустил сюда этих идиотов?!
- Твой эпилированный качок оказал сопротивление и временно лишен сознания, - сказал я, доставая из сумки секцию от спининга.
Дело в том, что розги нам достать не удалось, и Феликс предложил взять на вооружение спиннинг его дяди, у которого в прошлом году получилось утонуть на рыбалке, рухнув лицом в воду после мощного замаха.

Лерка кричала и страшно ругалась, а я предупредил ее, что если не замолчит, то мы заклеим ей рот. Она пожелала нам сгореть в аду и притихла. Тогда я попросил Феликса огласить приговор. Он достал из заднего кармана джинсов сложенный в несколько раз лист бумаги. Я пожурил его за то, что он так неаккуратно обращается с документами, на создание которых я трачу много времени и сил. Феликс виновато пожал плечами и прочел:

“Настоящим приговором обвиняется Старикова Валерия Сергеевна певица, известная под прозвищем “Лерка”. Старикова В.С. публично исполняла произведения аморального содержания, выражающие корыстный взгляд на взаимоотношения между полами (т.е. мужским и женским), пропагандирующие потребительский и циничный подход к восприятию социальных процессов. Так называемые песни обвиняемой составлены с нарушением основных законов стихосложения, содержат отклонения от стилистических норм и в целом являют собой грубую низкосортную поделку из слаборифмованных строк, записанных в столбик”.


Я остановил Феликса жестом и посмотрел на Лерку. Она лежала смирно, и смотрела куда-то в пространство совершенно ошалелым взглядом. Довольный произведенным эффектом, я сделал Феликсу знак продолжать:
“В соответствии с постановлением правительства за номером №XXX от 27.05.2020 г., Старикова В.С. приговаривается к десяти ударам розг в область ягодиц. Приговор будет приведен в исполнение немедленно после оглашения”.
С первым ударом Лерка зарычала. Ее лицо налилось краской стыда и бессильной ярости, а ноздри раздулись как у дикой кобылицы. Она сообщила нам, что мы уже покойники. Я продолжал размеренно наносить удары. После пятого удара она неожиданно обмякла и заплакала. Теперь она и в правду была похожа на девочку по имени Лера. Маленькую и несчастную девочку. У меня почти опустились руки, но я вспомнил про Серегу, который прилетит на черном джипе и продолжил экзекуцию.

- Ну, вот и всё, - сказал я глядя на красную Леркину попу. В другой раз неповадно будет.
- Можно я ей еще сливу на носу сделаю, - выступил с инициативой Феликс, - очень уж вредная девка.
Я возразил Феликсу, что мы должны действовать в рамках закона и убрал орудие возмездия в сумку.
- Козлы, - прохрипела Лерка, шмыгая носом и глотая слезы. Меня любят, понимаете? Мне такие письма шлют! Мои песни девченкам помогают поверить в себя. От самоубийства иногда спасают. У них в провинции ничего в жизни нет кроме моей музыки. Только драные обои, вид на загаженный пустырь и вечно пьяные одноклассинки.

- А тебе не приходит в голову, - ответил я, - что этим несчастным могла бы помочь и более одухотворенная музыка? Тебе не кажется, что они при всей своей ограниченности способны к восприятию настоящей поэзии. Нет, возможно, Мандельштама с Анненским они не осилят, но Есенин же им понятен. Почему не писать хотя бы в размер, почему не уйти от избитых и корявых рифм? По какому праву ты кормишь их этой низкой примитивной лирикой? Ведь когда тебе в магазине продают паршивую еду, жесткую, неочищенную или плохо пахнущую ты же возмущаешься? Ведь возмущаешься же ты! А эти девочки тоже деньги платят, скачивая твои песенки, покупая диски твои. Так по какому праву ты им брак подсовываешь? Что ты смотришь на меня как баран на новые ворота? Да, да в искусстве тоже есть более-менее четкие критерии оценки. Если ты считаешь, что “верила” и “ждала” это допустимые рифмы, то тебя надо пороть! Понимаешь ты или нет? А посыл, елки зеленые, что это за посыл?! Приедет парень на джипе и разрешит все экзистенциональные проблемы? Этим ты хочешь утешить их в трудную минуту? Так, по-твоему, ведут себя современные девушки?
Вот скажи мне Валерия мать твою Сергеевна, почему я взрослый образованный человек должен это терпеть? Я сажусь в маршрутный микроавтобус, и на меня из динамиков льётся твой ритмизованный компост, твои сиплые вокальные потуги с глагольными рифмами в сопровождении звуковой дорожки из трех нот. Я захожу в магазин и что я слышу? Я слышу опять ту же лабуду про Сережу и его внедорожник. Ты понимаешь, что для моего уха это хуже, чем если ногтем водят по доске, чем карканье ворон в шесть утра под окном, чем скрип ржавых петель, понимаешь? А ведь у меня выбора нет, мне приходится это слушать, не затыкать же мне уши, в самом деле.


От самоуверенной наглой девицы теперь не осталось и следа. Она была подавлена и молча роняла слезы на ковролин. Мне стало жалко певичку, и я унял свой гнев.

- Ну что ты ревешь, Лерка, что ты? Во всем, пойми, во всем надо уметь находить хорошее. Даже если бы, представь на секунду, ты была приговорена к расстрелу, то и в ночь перед казнью можно не унывать. Вот поведут тебя по коридору, а в нем окошко: увидишь зеленые деревья, неба кусок - всё то, что, представь, полгода уже не видела. И потом расстреливают обычно в первый и последний раз, а значит - новые ощущения, новый опыт. Это же так интересно. Мы тебя только отшлепали и все. Ты иначе не усвоишь. Если когда-нибудь ты соберешься пошлятину исполнить, то попа сразу напомнит тебе о нашем разговоре.
Лерка всхлипнула. - Это не мои стихи, - сказала она тихо. Это Магаладзе пишет. Мне холодно, дайте халат… пожалуйста.
- С твоим Магаладзе мы разберемся, - сказал я, накрывая ее теплым байковым халатом.
Я наклонился к ней, и, засунув руку под халат, крепко схватил ее за ягодицу. Лерка взвизгнула и замерла как кролик перед удавом.
- Я теперь буду писать для тебя стихи. А ты занимайся вокалом, учи музыкальную теорию и никого не бойся. Все у нас будет “водка с колой”. Мы тебя еще рядом с Пугачевой похороним.



Леру с тех пор словно подменили. На ее милом лице теперь было меньше косметики, а взгляд ее прелестных глаз стал более осмысленным. Я подкидывал ей простые аккуратно сложенные песенки. Ее менеджеры пытались было протестовать, но один мой звонок Ивану Сергеевичу настолько изменил их понимание новейших веяний эстрады, что в их лице я немедленно обрел надежных единомышленников. Леркиными поклонницами теперь были не только двоечницы из провинции, но и образованные молодые девушки. Ее стали приглашать в приличные места и показывать на государственных каналах, чему она искренне радовалась.


Мы с Феликсом ощутили, что дело наше приносит пользу и воодушевленные ринулись в бой с поэтической похабщиной и музыкальным примитивом. Будто коса, очищающая поле от вредных сорняков, свистел в воздухе спиннинг покойного дяди Феликса и десятки фальшивых “звезд” визжали под его ударами. Нередко в домах знаменитых деятелей попсы нам противостояла вооруженная охрана, поэтому нашу команду пополнили опытные бойцы из бывших спортсменов, которых рекомендовал Феликс. Бывало порка превращалась в захватывающую операцию с выносом дверей и зрелищным проникновением через окна. Иногда доходило до перестрелок. Но закон, написанный в сауне неотразимой Кристиной защищал нас надежней любого бронежилета.


Денег от государства за наш благородный труд мы так и не увидели, зато я теперь писал для десятка эстрадных исполнителей, и этих денег хватало, как говорится, на безбедную жизнь. Кстати Магаладзе - бывший Лерин автор, оказался на редкость толстокожим. Он до последнего считал свои стихи “изысканными” и “ультросовременными”. Мы прописали ему дополнительную десятку розг и только после этого он наконец осознал что, “пошел” и “пришел” - это не самые оригинальные рифмы. Встреча с нами так сильно повлияла на Магаладзе, что он решил вернуться к роду занятий, который давно оставил ради сочинительства. Теперь, когда я приезжаю на рынок, то по личному распоряжению нашего восточного друга мне отрезают лучший кусок мяса.