Случайная : что бывает, если оставить открытыми форточки

Я знаю её всю свою жизнь.

Чем старше становлюсь, тем более становлюсь на неё похожей.
До такой степени, что в солнечный день, бывает, гляну на собственную тень и обомлею на мгновение – это ж она идёт рядом!
Её осанка, разворот плеч, походка.
Только старомодной халы на затылке не хватает.

Или, к примеру, когда ем борщ на кухне, оперев книжку о кастрюлю, то облокачиваюсь на стол в точности, как она.
За тем исключением, что она за едой книжек не читает – считает это дурной привычкой.
Да и кастрюлю на стол ни за что не поставит – суп и по сей день подается только в супнице из сервиза Мадонна.
Даже, если за столом сидят двое.

Из серванта обязательно вынимаются пирожковые тарелочки, даже если к обеду не ожидается гостей и пирогов.
А под приборами лежат не пластиковые аляповатые подложки, как у меня на кухне, а туго накрахмаленная, скользкая, как ледяная горка в морозный день, скатерть.
В знакомые мне с детства мельхиоровые кольца вставляются белоснежные полотняные салфетки – бумажных в доме не держат.
В плоском фарфоровом лотке тускло поблёскивают пупырчатыми боками хрустальная солонка и перечница.

…Это трофеи, оставшиеся после папиной службы в Германии.
Как и прекрасно сохранившееся пианино фирмы Блютнер, предмет моих мучений в детстве.
Как и коротенькая дамская котиковая шубка, выкрашенная под леопард.
Кстати, шубку я успела сносить прежде, чем она досталась мне по наследству.
Дело в том, что в детстве, оставаясь одна дома, я регулярно наряжалась в неё.
Перед этим я просовывала руки в тяжеленькие мельхиоровые кольца, вставляла хрустальные емкости для специй в капроновые чулки, чтобы было похоже на каблучки, натягивала чулки до самого пуза и подвязывала их верёвочками, чтобы не сползали. Потом красила губы алой помадой.
И шла гулять.

Гуляла недалеко от подъезда.
Ну, как гуляла – прохаживалась туда-сюда.
Завидев приближающуюся фигуру редкого в военном городке прохожего, скоренько удалялась в подъезд и пережидала там, пригнувшись под лестницей.
Не совсем, значит, дура была.
Понимала, что в таком виде любопытных взглядов не избежать.
А огласки мне не надо было.

Иногда цепляла на локоть старинный кожаный ридикюль с плетёной ручкой.
Мама его почему-то прятала в глубине платяного шкафа.
В нем хранились какие-то бумаги и бумажки.
Я рылась в бумажках тоже. Играла с ними в деньги.
Но бумажки меня не интересовали так, как ридикюль.
Однажды я увидела, как мама, присев на корточки, с расстроенным видом смотрит в него. Последовал допрос – обнаружилась пропажа одной бумажки.
После чего я перестала прикасаться к ридикюлю...

Мы давно живем в разных городах.
Когда она звонит мне, то непременно интересуется, не обрезала ли я волосы. У женщины должны быть длинные, ухоженные волосы, внушает она мне, они - главное украшение женщины.
Нет, успокаиваю я, не обрезала. И это правда. Я тоже так считаю.

Мы во многом похожи.
Например, так же, как и она, я терпеть не могу незаправленной постели и грязной посуды в раковине.
Если иду по улице, а у меня дома беспорядок, то мне кажется, что у меня на лице это написано – её слова.
На моем лице, конечно, ничего такого не написано, но постель я заправляю даже, если опаздываю на работу.
Глупость, наверное, но всё же.

В ванной комнате, персонально для всех членов семьи ею еженедельно меняются индивидуальные комплекты полотенец – одно для тела -побольше, второе для лица - поменьше, третье для рук, четвертое для ног, пятое, чтоб подкладывать под ноги, когда вылезаешь из ванны. Шестое, самое маленькое – бог знает, зачем.
Как в гостинице.
Слов нет, мне это по душе тоже.
Только в количестве полотенец, пожалуй, я, лично, не так щепетильна, как она.

Утром она не появится, не подкрасившись и не соорудив на затылке вечную халу. Без косметики и прически - как без одежды. Её слова. И я полностью солидарна с ней в этом.
А выходя на улицу, долго выбирает между удобной и красивой обувью.
Нет ли у тебя, спрашиваю, и красивой, и удобной.
Так не бывает, отвечает она. И неизменно надевает красивую. На каблуках.

А лет ей немало.

Мы давно не живем вместе.
Но я знаю и помню её очень подробно.
Каждую интонацию, каждый жест, каждый поворот головы или всплеск рук. Могу просчитать её реакцию на любой житейский случай.
Но однажды она меня удивила.
До такой степени, что я часто размышляю о том, что стало причиной того дикого поступка.
И ответа не нахожу.

А дело было так.

В свой очередной приезд я отпустила её к родственникам.
На три дня.
Перед отъездом мне были даны подробные инструкции касательно поливки цветов, мест хранения круп и заготовок, дней привоза молока в местный магазинчик, ну, и так далее.
При этом мне было строго-настрого наказано не отворять форточек. Признаюсь, я легкомысленно отнеслась к последнему указанию.
Стояло лето, и было жарко.
Форточки стояли нараспашку все три дня. И три ночи…

Я нашла маму, задумчиво стоящей у окна. Босой.
Она приехала в мое отсутствие. По всей видимости, только вошла.
В прихожей стояла дорожная сумка.
На звук шагов она обернулась и, молча, поманила меня рукой.
Гляди, сказала она мне. Я подошла.
Вдруг как-то резко и совсем по-молодому нагнувшись, она сделала несколько росчерков пальцем по полу.
Потом выпрямилась и торжествующе посмотрела на меня.
Я недоумевала.
Посмотри, посмотри, пригласила она меня.
Приблизившись еще на пару шагов и наклонившись, я оторопела.
На пыльном полу отчетливо было написано: ХУЙ.

Видишь, сказала она, что бывает, если оставляешь открытыми форточки.