Загатин : ПОБЕГ

Ночью, зимой, на Литейном, не выдумать лета; оно не миф, не фикция, не сон – непредставимо, просто – нет его. Ну нет его и всё: чисты и мысль, и память. Что есть – всё здесь, обмылком мира, вереницей кадров, а в каждом кадре – сто квадратных метров: и снег в лицо, тепло цветных витрин, на перекрёстках липнет «каша» к сапогам, асфальт тепло блестит – не греет, и редкие шуршат машины, и дребезжат трамваи-одиночки; туманна перспектива и бескрайна. И нереальна. Питер – это тайна, а зимний – тайна вдвое. Здесь и сейчас, здесь – весь Литейный, весь, весь целый мир – но весь перед тобою: все десять зримых метров. А дальше? Дальше – ха! А дальше – даль, невнятным полотном психостенического импрессиониста, как будто Джармуш снял унылый фильм, в котором Ренуар – маньяк-убийца. Шаг влево, шаг вправо – побег, прыжок на месте… В этой липкой «каше»?! И конвоирам – сумрачным домам по обе стороны проспекта, и надзирателям в витринах – манекенам, войскам оккупационных армий – GANFRANCO FERRE, BALTMAN, GUCCI, PRADA – им всем смешно!
Ну а тебе?
Она вздыхает, и вытирает снег – со лба, со слипшихся волос, ерошит волос – короткие лихие прядки, прихваченные тонким лаком льда. Они едва-едва скрывают уши лишь наполовину, и те уже вполне замёрзли напрочь, – а мочки ушей наверное уже заиндевели.
А руки? Одна теперь мокра, другая – затекла, замёрзла, задубела – её пора менять. За пазухою вытерев одну, берёт в неё пакет, а мёрзлую её товарку к губам подносит – как котёнок лапку. От холода и снега присутулясь, и семеня смешно – пакет назло тяжёл и неудобен; она пытается согреть дыханьем, прикосновеньем еле тёплых губ, затёкшую, несчастную конечность, - и вид её настоль сентиментален, что смех и грех! – приводит в заблужденье суровые громады конвоиров, границы предлагаемого мира.
Так, кажется пора! До самого момента не выдавая ни одним движеньем своих преступных мыслей, она внезапно – как-то вдруг, вдруг делает два шага, два быстрых, резких, хлестких – шага, – ныряет в проходняк, в отрыв! Лишь каблучки стучат по чёрным трубам, в дворах-колодцах, в чреве городском; опять – Литейный с носом!
Лишь каблучки стучат в дворах-колодцах, во чреве города, где есть места таие, что там не только не пройдёт машина, – и человек не всякий-то пройдёт – завянет, испугается, зачахнет… А каблучки стучат… Кого бояться, кого страшиться в чреве?...