Кохареш Лечхумский : Финальная сцена романа

«Бесы» взломали дверь, и вбежали в комнату полную лунного света, и крикливого тумана. Им предстала картина, которая испугала их, и привело в замешательство. Они такого оборота явно не ожидали. Увиденное поразило их страшным и неожиданным зрелищем.
Савелий стоял на подоконнике лицом темному небу, и решался слететь вниз с седьмого этажа. Он был одет во фрак, а на голове поверх длинных и белых волос, торжественно был водружен венок из фиалок. Тот самый, в которой Верочка, «его возлюбленная женщина», как часто он сам её называл, играла в Афелию в бессмертном «Гамлете». Играла довольно неуклюже, не ловко, точно так, какой была на самом деле. В больших и мужских ботиночках, в ледяных и промёрзших до костей руками и ногами. Неповоротливая, и бесформенная Верочка, была его настоящей Афелией, так же страстно любящая его «беленького» Савелия, как Гамлета Афелия. Играла и не замечала, что именно это любили в ней, как в человеке, как в актрисе.
Зрители, актёры, все без исключения, знали, что она играет от души, и по детской впечатлительности и веры своей, верила, что она уж точно, очень хороша, чуть ли ни в каждой сцене. Но, то во внешнем проявлении своего мастерства, а вот в глубине, внутри, там, где располагается, душа безвинная, Верочка верила, каждое слово каждое движение Офелии, это, некий гимн любви, всех истинно любящих. Так было и для своего Савелия Платоновича Ларина. Любила она искренне, и всем разумением. Молча, глядя человеку, любящему в глаза, широко и с наслаждением.
Конечно же, любовь у них была огромная. Но, на протяжении всей это истории в размер их жизни, они так и не поцеловались. Она так и не подарили ему тепла восторженности, а он не прикоснулся своим ласковым взглядом, к ее тонкой душе и не вывел сердечко ее из доброго и теплого детства.
Бесы были близко, каждый старался схватить его за рукав, и стянуть бунтаря с подоконника. Что бы тот ни приведи, не сотворил чуда, в полете своем. Савелий же, взирал на этих тварей, и светился лицом, словно солнце восходило из его головы, и выбивала сжигающие лучи, из зениц очей, ровного и приветливого лица.

- Не смей, Савелий Платонович, ну что же ты так! На балу не вкушал нашем ни хлеба, ни воды, а теперь так безжалостно нас покидаешь? - Возгласил впереди стоящий упырь, махая кривым и лохматым пальцем.

Савелий ответил.
- Я глуп, во причина моего голода. Да, вы правы, я не вкушал вашей пиши, ибо я стесняющийся. И вот еще что, когда я в духе я не вкушаю ничего. Сложной и красивой пиши тем более. Насыщаюсь наукой и словом. Хлеб ни что, слово все.

- Не смей взлетать, ты не сумеешь. Споткнешься о камень, и разобьешься. А вот спрыгнув к нам в низ, получишь одобрение. - Побледнев кикимора, и зажмурила глаза, покрытие тиной и водорослями, провизжала.

Савелий ответил задумчиво.
- Ну, за это можете не беспокоиться. Что мне ваше одобрение? Я как физик, могу сказать, что силу гравитации можно преодолеть. Первая космическая скорость, и есть та сила, преобладающая над тяготением сникать вниз. Не мудрено для любящих, для мнимых и пошлых же, страсть не выносимая, повязывающая поручи и ввергающая в ад не преодоления. Ибо любить, как стремление всех желаний — это сделать, и есть сила, выталкивающая в полет как минимум птичьи, если и не Ангельский.

- Не смей! Верный человек, ты нам нужен, ты и твоя светлая душа нам нужна. Ты можешь себя спасти, и всех нас спасти. Ты наш, ты из чудесных. Так почему же ты не вторишь это благое дело. Положи душу за нас. Приди к нам. Войди в наш мир, через прочные ворота. – Взвыл леший и сложил пальцы, для свиста. Что бы со злобой выпалить свое мертвецкое дыхание.

Савелий, которого покрывал сложный пот, взмахнул руками, чтобы не упасть, еле удерживаясь от падения. Перевёл дух, и произнёс, всё тем же размеренным голосом.

- Не ведаете, что просите у меня. Мы разного духа, вы от мира красивого и искристого, мой же мир прост, как деревянные, узкие ворота, зачем мне ваши гламурные врата, яко железо со звонкого пустого кимвала. Двери же моего мира древесные на Пасху отверстые.

-Не смей, дурак человек. Что в твоём упрямстве лежит, только смерть лютая, да гниение. Падешь в землю, чем обернешься? – Прошипел, маленький и двухголовый чёрт, который постоянно косился на упыря
Савелий закрыл глаза, вспомнив слова из спектакля, произнёс их монотонно.
- «Гамлет умер, вопрос исчез
Перебирать! Быть иль не быть» нет причины.
Он в душу правдою своею влез
И показал, как покоряются вершины.
Его остывший труп присыпан бугорком
В глазах Афелии фиалки потускнели.
У предателей, застыл несносный в горле ком.
Его слова умами овладели»!
- Да хоть тыквой обернусь, тебе то что. Зато сколько семечек для щелканья произойдёт…И павшая пусть даже одна, даст плод, для последующих тыковок.- Закончил с улыбкой Савелий.

- Не смей издеваться. Ты, что святой? Сходи с подоконника. Смельчак, а ну ка покажи, кто ты коли так силён. Мы вот знаем, что ты маменькин сыночек, и никогда от её юбки не отходил, как же ты нам можешь в смелости доказываться? Нет в тебе никакой силы, ты просто хохотун. Помню, погладила она тебя по голове, когда тебя забирали, а ты «мтя, мтя» да произнес. Головастик был, а сейчас вот в смелости да святости с нами соревнуешься. - Произнесла мертвецки холодная и сухая старушка, с кривыми и чёрными когтями.

Савелий ответил.
- Да, как же то соревнуюсь. С кем с вами? Нет, не могу, я так. Мне легко и свободно хочется жить. Ибо я человек, сын матери. Вы мне никто. Вы мной не владеете…
У меня сердце светлое,
У меня любимая вечная.
Дни сосчитать не выходит,
Мой покровитель, небеса не млечные
Я человек, душа при распятии.
Стойко стоящее,
Коли пою, умираю.
Таков в состояния
Я дите.
Нечисть разящая

И кто-то выкрикнул из толпы топчущий переднего,
- Слышите, что она сказал…Горе нам…
- Слышали, слышали…Это нам в укор и в погибель…
И толпа нечисти заорала, разлетаясь по всей комнате, кто куда, исчезая со скрежетом и воплями.
-А у него сердце светлое, и у него любимая вечная.
У него дни сосчитать не случается,
Над куполом!
Испокон веков, лик водружается.
А у него покровитель в Небесах, значит нам им не овладеть.
Стоит человек ростом вышел,
Его стояние ветер слышит,
И пение ветвь не колышет.
Горе нам, великое горе…

И сказал Савелий, на сие поражение бесов.
- Я просто ребенок, мое время пришло. От сего величественного состояния я и лечу...