Лев Рыжков : Поэзия (часть IV)

7. Сам себе агент Смит

Леха жует картофан и размышляет о том, что до работы – два часа. Идти – ну, минут десять. Если по прямой, не сворачивая.
Два часа – чуть меньше – надо убить. В принципе, можно посмотреть какой-нибудь фильм, они с Ксюхой всегда так делали, когда не спешили. Но комп остался у Ксюхи. Да и вообще - она его покупала. А то и, может оказаться, что и вовсе Ряпа.
Можно посмотреть ящик. Но он в их с матушкой комнатушке один-единственный. И матушка какое-то говно смотрит. А потом, когда Леха уйдет, Малахова начнет смотреть. Отпадает.
Можно пошататься по улице. Там-сям по дворикам и лавочкам знакомых повысматривать. Это-то всегда можно, бесплатное удовольствие. Только вот как быть, если пивасом, например, угостят? Даже если Леха мало выпьет, то придет – с запахом. И тогда Генка-племянник Леху с работы выпрет. Нет. Гулять тоже не вариант.
Остается только… Леха опасливо косится на «Мерзость». Вот реально открывать страшно. Это же каким надо быть задротом, чтобы тысячу страниц написать? Процесс непредставимый. И мало того, что написать, так еще и так вот назвать.
Леха раскрывает книгу. Движения его пропитаны подозрением. Последняя книга, которую он читал, называлась «Устав караульной службы». И Леха, насколько помнит, тем чтением – не наслаждался. С тех пор, может, бессознательно, но вид печатного текста на бумаге вызывает у него четкие ассоциации с вечным льдом, пиздецким холодом. Леха служил на Баренцевом море. Здесь же на обложке – тоже лед, снег. Хуйня какая-то мерзлая, короче.
Леха начинает читать.
***

- Лешенька! Алексей! Тебе на работу надо выходить.
- А?
Леха выныривает из текста. И не понимает, что это с ним только что было. Как-то случилось так, что он – потерялся, растворился в этих страницах.
Вот он читал, читал про трех чуваков, которые решили взойти на Эверест, чтобы найти пропавшую экспедицию. И в какой момент его, Леху, выключило? Выключило и перебросило в тот вот мир 20-х годов прошлого века. И Леха реально был там. Блять, да он реально все это своими глазами видел. И как альпинисты на скалах тренировались, и как к фашистам-альпинистам ездили. И не нравились Лехе фашисты. Падлы они – Леха это чувствовал.
Но Леху выключило. Может, с какой-то наркоты так и бывает, но Леха не сталкивался. Не было ни идиотского смеха, ни стрема всепоглощающего. Лехе рассказывали про одного чувака с Тимирязевки – тот мешал спайсы с дихлофосом, и его как-то с мультиками крыло. Но все эти спайсы и дихлофосы – такая все же хуйня по сравнению с обыкновенной книгой.
Леха чувствует себя очень странно. Его давно не штырило так глубоко и так, наверное, интересно.
Уже по пути на работу Леха размышляет. Писал явно не задрот кабинетный, а чувак, который знает, как по скалам лазать. И как вот у него получилось так написать, что все видишь. Если бы Лехе сказали: «Пиши про альпинизм», Леха бы смог написать ровно два слова. Первое – «полез». Второе – «пизданулся». Но вот этот чувак американский, Дэн Симмонс – он красава, реально. И пишет хоть с терминологией, но так, будто сам по скале той лезешь. И дух перехватывает.
Леха берет с собой «Мерзость» на новую работу. Ночь в их городе – не самое горячее время. Наверняка будет время почитать и снова нырнуть в то, совершенно не знакомое Лехе ощущение, которое, как оказалось, дает чтение книг.
И самое интересное – Леха уже не рад отдавать эту книжку Арсентию, пускай даже за пятихатку. Но, с другой стороны, у дрыща стопудово другие интересные книжки есть.
Говорят, на героин подсаживаются с первого раза. Леха не пробовал, хотя варианты были, конечно. Но с ним случилось другое – он с первого раза подсел на чтение. Пацаны, конечно, не поймут. «Да и посрать на них», - думается вдруг крамольное и ранее не мыслимое.
***

- Вовремя, - говорит Генка-племянник. – Красавчик.
Размашисто жмет Лехе лапу. Водит носом. Обнюхивает, но результатом доволен.
- А что в пакете?
А в пакете – все то же самое. Даже статуэтка Чехова. В общаге Леха решил ее не ставить. Потому что единственная полка, где ему есть место – над матушкиной кроватью. И оттуда Чехов вполне может пиздануться. Потому что штукатурка с потолка падает? Падает. Да еще как, на самом деле. Вдруг Чехова зацепит? И свалится в ночи Антон Палыч прямо на голову. Кому это надо? Никому. Или под полочкой сетку тоже крепить? Но жирно это для одного Чехова.
Генка вынимает из пакета Чехова, крутит в руках, смотрит подставку – тайник для чекушки ищет – подбрасывает в руке, ловко ловит, вручает Лехе:
- Держи, боец. Обживайся. Пойдем, с напарником познакомлю.
Они проходят на мойку. В беретике выходит напарник, вытирая руки тряпкой.
- Так мы знакомы! – говорит Леха. – Здорово, Денис!
Это – тот, второй дрыщ, который тогда, на Тельмана, упер Толяныча. Но если Арсентий был тогда похож на ебанько лохматое, то этот – на скелета из кабинета биологии. Хотя по беретке тогда Леха мог бы догадаться, что сфера деятельности у дрыща – не умственная.
- Хо-хо! – говорит поэт Денис и словно бы распахивает костлявые свои объятия. – Алексей! У нас, что ли, будешь работать?
- Ну, это как начальство скажет, - усмехается Леха.
Рукопожатие у дрыща крепкое, хотя и костлявое. Леха ему, на самом деле, рад.
Лехе показывают подсобку. Кресло, стол, чайник, чай-кофе-сахар на столе. Кружку выбирай любую. Или свою неси. Вон там в углу раскладушка, мало ли.
Над столом книжная полка. Имена-названия на корешках ни о чем Лехе не говорят. Леха ставит на полку Чехова. Антон Палыч встает, как влитой. Закатный луч влетает в окно подсобки, поверхность Чехова бликует, и на пару секунд помещение словно озаряется сиянием.
***

Генка уезжает по делам или домой. А Леха с дрыщом остаются.
Лехе хорошо и спокойно. Ведь на новых местах всегда как бывает? Неуютно себя чувствуешь. Что где – не знаешь. А еще старички начинают подъебывать, типа прописку устраивать. Тоже бывает, чего там. Вон, на окнах Леха края бархоткой полировал часа полтора, пока не понял, что пацаны над ним угорают.
Но от дрыща подляны почему-то не ждешь.
- Ко мне на «ты», - говорит Денис. – Не покусаю.
- Ко мне тогда тоже,- отвечает Леха.
- Хорошо, что ты здесь появился, - Скелет сверлит глазами Леху.
Сто пудов сейчас накатить предложит. Потому что хитро, со значением, смотрит. Леха не знает, что ответить. Так-то он не прочь компанию поддержать. Но хозяин может попалить, а на фиг надо? Здравствуй, мама, я снова безработный?
- Да я тоже типа рад, - осторожно отвечает Леха.
Может быть, это – тоже проверка на вшивость. Сейчас Леха скажет: «Ну, давай, конечно, накатим». А тот – ага, запомнит. И потом Генке сдаст.
- Не люблю о людях плохо, но предшественник твой был – так себе человек. Он любил пиво, рыбалку, футбол, «Формулу-1», рассуждал про автомобили. На самом деле – ни одной общей темы…
«Или гомосек?» - думает вдруг Леха. Осторожней, друг мой.
- Предыдущий – отличался только лицом и ростом. Но внутри – ровно то же самое. Штампованное сознание, Алексей. С минимальной разницей, но – штампованное. И я хочу понять, Алексей, ты – такой же?
«Такой, а какой еще?» - хочет ответить Леха. Но вместо этого вслух произносит:
- Я не знаю.
- Штампы сознания – страшная вещь, - продолжает дрыщ. – Поведенческие установки, уровень запросов, сферы интересов – все это вбивается в головы. И, на самом деле, при помощи насилия тоже. Насилие – не обязательно физическое. Если тебе нравится не такая музыка, не такое кино, любые книги – ты становишься если не преступником, то изгоем. «Матрицу» ведь смотрел?
- Да я на ней практически вырос, - отвечает Леха.
- А ты не думал, что мы в ней практически живем?
- Да ну на хуй.
- А разве нет? – Дрыщ впивается цепким взглядом в Лехины зрачки. – Разве нет?
***

Они стоят, курят у въезда. Скелетик в беретике объясняет, что почем. Но Лехе от его слов вдруг делается хуево.
- Ты думаешь, что сам формируешь свое сознание. Думаешь ведь? – Слова дрыща назойливым клещом пролезают в уши.
- Ну, а кто еще? – Леха наивен, это становится понятно.
- Ну, хорошо. Возьмем среднюю школу. Кто тебя там учит?
- Учителя.
- Нееет, - тянет Денис, зло отшвыривает окурок. – Одноклассники. Вернее, даже самый тупой, самый дебильный и самый свирепый из них. Это ведь он – он! – любит тупую попсу, говно по телевизору. А если ты такой – приходишь в футболке с Виктором Цоем…
Познания дрыща о школьном детстве не блистали, конечно, свежестью.
- Приходишь с Цоем. А весь класс «Ласковый май», скажем, любит. Что с тобой будет в таком случае?
- По ебалу, что ли, дадут?
- Не всегда. Но девчонки, например, могут тебя обхихикать, пацаны – как-нибудь подъебнуть. Но непременно будет произведено некоторое действие, чтобы вернуть тебя в русло нормы. И ты снимешь майку с Цоем. И наденешь то же, что и все.
Дрыщ костляво тыкает в «Мансечтер юнайтед».
- Если тебе повезет, ты трансформируешь под норму лишь внешние проявления себя. Но, в основном, трансформация протекает более глубоко. Многие начинают жить, подчиняясь матрице, абсолютно не отдавая себе отчета. А матрица заключается в чем? А в подражани самым тупым, самым злобным дебилам.
- Я, например, Арнольду Шварценеггеру подражаю, - пытается Леха перевести все в шутку.
- Оттого, что подражать Шварценеггеру не возбраняется. А тот дебил, которому подражаешь ты, в свою очередь подражает олигофрену из класса старше. А тот – копирует имбецила-папашу. Получается пирамида, понимаешь?
- Да.
- А ты понимаешь, что твой образ – всего лишь отражение отражения отражения какого-то неведомого тебе тупого и злобного… э-э…
- Уебана, - подсказывает Леха.
- Именно. Копируя внешние проявления, вкусы и пристрастия, ты тоже – становишься им. Не полностью. Но становишься. А подлинное твое «я» - оно напугано. А у главуебана – длинные руки, много проявлений, бесчисленные агенты Смиты. А на самом деле – Кольки, Васьки, Димки. Они не индивидуальны. Их индивидуальность – это отражение главуебана, который тоже не является индивидуальностью, но, в свою очередь, тоже – лишь отражение.
Конечно, замудрил дрыщ, но пока все понятно.
- А ведь человечество развивалось не потому, что кто-то подражал кому-то. Оно развивалось вопреки. Всегда вопреки. Не по воле матрицы.
- Но подожди, - говорит Леха. – А как матрица может влиять на мои вкусы?
- Да очень просто. Например, возьмем футбол.
- А что футбол?
- Ты его любишь? Вот только по правде скажи.
- Нет, - признается Леха.
- Скука ведь смертная, согласись? Двадцать два дебила гоняют мячик. Часто без результата.
Это да. Леха как раз об этом сегодня думал.
- Казалось бы, футбол и футбол – дело вкуса каждого. Но, согласись, если ты не любишь этот самый ногомяч – доступ в коллектив обрастает затруднениями?
- Ну, в общем, да.
- И не проще ли имитировать эту любовь? – продолжает дрыщ, закуривая еще одну сигарету. – Вот как проститутки – экстаз имитируют.
- Скажешь тоже.
- И скажу! Только проститутки пять минут имитируют, а ты – всю жизнь.
- Но футбол-то я могу в итоге и полюбить…
- Можешь. Но я вот, что тебе скажу. Любовь к унылому виду спорта в себе воспитать можно. Но откуда берется любовь к самым унылым говноедам из мира спорта?
- Это ты о ком? – пока не понимает Леха.
- Это я о сборной России, например. Играют ведь плохо, чудовищно. Почему их любят?
- Потому что главуебан так сказал?
- Потому что посредством футбола манипулируют верховными уебанами. Например, выиграет сборная России у Голландии – это знак рядовым уебанам: вами довольны, наслаждайтесь жизнью. Ну, а просрет сборная России какому-нибудь Лихтенштейну – это значит: «Ша, по норам!»
- Они что, договариваются?
- А думаешь – тех же испанцев или бразильцев переиграть сильно сложно?
- Ну… да…
- Если захочешь – их сможешь обыграть даже ты, с дворовой командой. Если задашься такой целью. Это не гениальную симфонию написать. Полегче будет.
- Да ну, Денис! Что-то ты хуйню понес.
- Может быть! Не стану спорить. Я тебе просто пример привел. А там сам думай. Хотя… Была на чемпионате мира 1990 года сборная Камеруна. Тоже дворовая, по сути, команда. С ней никто ни о чем не договаривался, ее вообще в расчет не брали. А она – как пошла играть! И стала матерых игроков выбивать из чемпионата. Только в четвертьфинале остановили.
Леха тоже закуривает. Он молчит. Денис тоже замолчал. Леха думает.
- А, слушай! – произносит он. – Вот, допустим, мы, в России, копируем какого-то главуебана, так?
- Так, - согласен дрыщ.
- А в Европе?
- У них – свои уебаны. Только с гомосексуальными наклонностями. Так что нам, в России, попроще.
***

Подъезжает до крыши заляпанная «нива», за ней пыльный «рено-дастер», а там и грязненькая «киа». Разговор Лехи и дрыща прерывается на неопределенное время.
Леха моет машины и думает: «Как же так?» Думает: «Я не хочу быть чьим-то отражением».
Память подбрасывает ему пример. Самый отвратительный уебан на районе – кто? Понятно кто – Толяныч. Он и в городе самый жуткий тип. И не зря ведь Леха поймал себя на мысли, что подражает Толянычу, когда требовал с Арсентия деньги. Это что же – получается, Леха и сам – уебаново отражение?
Наконец, часов в одиннадцать, когда в работе намечается перерыв, спрашивает Дениса:
- Ну, допустим, поверю я в твою теорию. Но скажи тогда - может быть, то, что мы копируем и отражаем от уебанов – это мораль?
- Ни в коем случае, - отвечает дрыщ в беретике. – Мораль – это заповеди. Это «не навреди», «не убий». Мораль – внутренний стержень человека, ядро. А уебаны – могут и убить, и навредить…
«Это правда», - понимает Леха.
- Уебаны, которых мы отражаем, аморальны, - говорит Денис. – Полностью и беспрекословно.
- Может, тогда они – злые волшебники?
Дрыщ смеется, переламывается пополам, хлопает себя по мослам коленей.
- Ну, типа, сверхъестественные существа?
- Да вовсе нет, - отдышавшись и откашлявшись говорит Денис. – Самые обычные. Из плоти и крови они.
- Но почему тогда они всех подчинили?
- А как в стае обезьян. Все копируют вожака. Если вожак – хитрый и кровожадный, все ему подражают.
- А если не кровожадный?
- Тогда стая терпит поражение и перестает существовать.
- А если индивидуум не хочет подражать?
- Он становится изгоем. Его убивают. Или изгоняют из стаи.
- Но мы же не обезьяны!
- Разве? – хмыкает дрыщ.
- Но какой тогда выход?
- Да только один, - говорит Денис. – Убей в себе уебана.
- Но это же… больно.
Леха пытается представить себе последствия. Не выходит.
- Вот! – говорит дрыщ, помахивая костью пальца. – Но стоит знать, что самые страшные, самые свирепые охранники такого положения вещей – это мы сами. Разве ты не одергиваешь сам себя: вот это нельзя делать, а вот так пацаны никогда не поступят. В книжный магазин, например, никогда не зайдут. Тебе же никто не говорит: «Нельзя так делать!» Ты же сам себе это говоришь.
- Ну, да, - признает Леха.
- Ты сам себе агент Смит. И притом говоришь ты себе это не потому, что это нарушает какие-то моральные нормы. Например, читать книги – это ведь совсем не плохо. Гимнастика для ума. Но отражение уебана в твоем сознании – это образ, на который ты неосознанно равняешься, которому стремишься соответствовать, говорит тебе, что этого делать – нельзя.
- И что же делать?
- Перестать слушать уебанские фантомы. Стать собой. Копируя отражения уебана, ты становишься говном. Но на самом деле ты – человек. Яркий, светлый. Но ты хоронишь себя в футляре из говна. Понимаешь?
«Конечно, такого разговора за жизнь я никак не мог ожидать, - вспомнит Леха, когда две крайние цифры в календаре его жизни значительно увеличат свое значение. – Можно сказать, это – был один из первых умных разговоров в моей жизни. Мне не читали нотаций, не говорили пустых словес о религии. Но Денис виртуозно, всего несколькими ударами разрушил мою картину мира. И я стал смотреть на жизнь совершенно новым взглядом».