Гыркин : За железными дверями

2

Протащившись по лесной дороге минут двадцать, выхожу на поле пшеничное, бескрайнее. Кляну себя. Крепко кляну, основательно хуями облаживаю, за расписдяйство свое врожденное, навигатор дома забыл из-за которого. Возвращаюсь на остановку. Разлаживаюсь на скамейке, закуриваю. Гляжу в карту, убеждаюсь, что остановка нужная, но никакой другой дороги тут не имеется. Допиваю из фляги своей. Размышляю.

Слышу цоканье каблуков.

По асфальту в мою сторону идет барышня: стройна, рыжеволоса, плавна, задумчива. Годов тридцати отроду. Солнце просвечивало ее легкое вечернее платье и сияло в золотых волосах.
На скамейку возле меня садится, туфли снимает, начинает лодыжки массировать, дает плечо свое рассматривать, цветком прекрасным украшенное, ножки ровные, загорелые, шею тонкую, лебединую, сисечки небольшие, правильные. Рассматриваю. Любуюсь. Разговор начинаю:

- День добрый! – подсаживаюсь поближе и карту разворачиваю. - У меня тут, небольшие проблемы с ориентированием…

- В ЛТП? - перебивает меня встречным вопросом барышня.

- Ну, вообщем, да…простите, а откуда вы знаете…, - осекаюсь я, так как ЛТП этот был объектом абсолютно засекреченным и официально функционировал, как общество охотников и рыболовов.

Смеется:

- Не доехал две остановки. Они специально там чего-то в картах напутали, чтоб освоить лишние пару миллионов рублей, проведя их по ведомости, как внедрение инновационной системы конспирации.

- Но, все-таки, как вы узнали, что я еду именно туда? У меня что, « в ЛТП» на лбу написано?

- Нет, на ЛТП написано, что оно для таких придурков, как ты, - смеется она пуще прежнего.

Но быть униженным деревенской фифой сегодня не входит в планы мои. Стряхиваю с себя очарование ее блядское, за плечо хватаю грубо, к себе притягиваю:

- Послушай рыжая, - кричу на нее, - Не знаю, как тут в вашем колхозе принято с мужиками разговаривать, но у нас в Москве за такой дискурс могут и по кумполу настучать, - пытаюсь придать своему голосу максимальную жесткость.

Сразу будто пугается, в лице меняется, а потом, как заржет голосом низким своим, с хрипотцою дьявольской, словно цыганка чистокровная или ведьма потомственная. Теряюсь тут же ее реакцией ошарашенный. Как думалось мне до момента сего, что коли повстречала баба на пустынной дороге посреди леса мужика незнакомого, стодвадцатикилограммового, не смешно должно становиться ей от угроз его нешутошных. Как минимум.

Стою, соображаю, что делать с этой женщиной сумасшедшей, а тут на дороге какой-то странный тип с усиками в спортивном костюме появляется и начинает в свисток свистеть розовый. Дует в него, надрывается, потом к нам подбегает и три строевых почетно, так, перед барышней, по-гусарски деловито подкатывает.

- Что у нас тут? Очередное нашествие графоманов? – обращается к рыжеволосой, руки целует ей.

- Да… это так… мелкая рыбешка. Забавляюсь от скуки. Как сам вообще? Как твои юные дарования? – начала с ним разговоры свойские, непринужденные, как будто и нет меня вовсе на этой остановке чертовой.

Не жду долго.

Разворачиваю тощего в свою сторону, назначаю ему легкий кросс с правой. Не прилаживаюсь, так как весу в мужике примерно, как в руке моей. Но и того хватило с лихвой, чтоб на землю уронить хилого, майку его белую под кофтой красной, спортивной, сделать неброскою. Поднялся физрук на ноги, зажал нос руками и убежал по дороге, напоследок меня в предсказуемости обвинив.

Чертовщина какая-то.

Рыжая, правда, смеяться перестала. Уселась на скамейку, сигарету достала, а подкурить нечем. Мнет ее в руках, крутит, вертит, но спросить огоньку у меня не решается. Боязно ей.

Хорошо то, как стало теперь на душе. Прям, такое мягкое, теплое в груди что-то переливается. Остываю. Успокаиваюсь.

- Как звать, то тебя? – возле нее сажусь, зажигалку протягиваю.

Подкуривает, затягивается.

- Лиля, - отвечает и голову опускает, будто вину свою чувствует. – Ты, это, извини. Просто день сегодня такой, скотский, - оправдываться начинает.

- Это точно, - соглашаюсь с ней.

Сидим молча. Курим.

- На свадьбу ехала к подруге своей.., - тяжелым голосом говорить начала и, оборвалась на полуслове. Лицо руками закрыла.

- Это понятно, по одежке твоей, что не на ферму шла корову доить. Ну, и чего не доехала? – продолжаю допытываться.

Руки с лица убирает, а глаза мокрые, красные. По щекам туш течет черная, по губам. Я платок свой достал, в ладонь ее вложил.
Вытерлась, высморкалась и про отца мне своего рассказывать начала. Про чувства свои к нему, про вину, про письма не отправленные, про то, как перед свадьбой зайти хотела, отношения наладить, прощения попросить…но не успела. Помер батя ее. Помер, о любви дочерней с уст ее не услышавший, слез в глазах ее не увидевший, помер без покоя, помер без радости.

И как же погано мне вдруг от слов ее сделалось, от того, какой я скот нечеловеческий. Не разглядел в смехе ее истерическом, боль души невыносимо-адскую, беспокоясь лишь о своем достоинстве безмерно ничтожном, будь оно проклято! Быть может именно сегодня Бог послал мне этого человека, для испытания главного, чтоб проверить, чего стоит сущность моя людская, а я просрал экзамен Всевышнего. Бездарно просрал! Феерически!

В панике, начинаю в сумке своей копаться, воду отыскиваю. Пою рыжеволосую. Умываю. Начинаю предлагать ей еще что-то: сигареты, деньги, будто откупиться пытаюсь, обнимаю, к груди прижимаю. Плачу.

Какая же она сейчас красивая!

Глажу по голове ее, успокаиваю, волосы золотистые, шелковистые, пальцами своими перебираю, вдыхаю. Чувствую, что просыпается естество мое, кобелиное, буравит стены темницы джинсовой, на волю вырваться просится. Кляну его, окаянного, нетактичного, за помыслы неуместные и не ко времени. Отвлекаюсь на дела посторонние, правильные. Не помогает практически.

Вдруг отстраняется Лилия от груди неожиданно, и давай в глаза мои смотреть затуманенные. Долго смотрит, бережно, как на мужа смотрит любимого, с преданностью, с покорностью. По щекам моим пальцами водит, по губам, по векам… закрывает глаза мои, приближается. Чувствую дыхание ее теплое в ухе своем, улыбаюсь от приятности великой, понимаю в себе, что пропал окончательно. Шепчет мне мягко:

- Отец от матушки свалил, когда та еще беременная мною была. Я этого урода никогда не видела и видеть не хочу, случайно встречу – сама скотину задушу. А ты, наивное, разводящееся, московское чмо, возвращайся домой к своим котикам и забудь про это место, - ударяет в грудь меня яростно и уходит в дорогу немедленно.