Шева : На смерть Тимки

Я встретил их утром. Возле лифта.
Соседка по этажу стояла вместе с младшим, двенадцатилетним сыном. В руках он держал средней величины сумку. Сумка была не застёгнута, внутри виднелась коробка из-под обуви.
- Мало ли что, - подумал я, - Не труп же!
Второй раз я встретил их вечером. В том же месте - возле лифта.
Я выходил, они заходили. С той же сумкой, с такими же озабоченными, чтобы не сказать - печальными лицами.
Я слегка удивился - что, мол, за хрень? Вроде как целый день тут простояли, хотя я чётко помнил, что утром вместе ехали вниз.
Ясность внесла жена.
Кот соседки, молодой чёрно-белый котяра двух лет от роду вчера вечером на балконе бросился на голубя и не рассчитал.
Голубь взлетел, а вот кот улетел.
С двенадцатого этажа.
Летальный исход.
Поплакали, погоревали, но потом нашли подходящую коробку и сложили туда кота. В смысле - остатки, то бишь - останки.
Утром, когда я их первый раз увидел, пошли хоронить. В лесопарк рядом с домом.
Выкопали ямку. Положили.
А зарывать руки не поднимаются.
Вынули, положили кота обратно в коробку, коробку в сумку, и вернулись домой.
Дома коробку открыли и поставили посредине кухни.
Лежит он, красавец пушистый, будто живой.
Но - лето. Жарко.
И во второй половине дня они почему-то почувствовали, как бы это точнее и деликатней сказать, - ну, некий дискомфорт, когда заходишь на кухню.
Оно понятно, что «дым Отечества нам сладок и приятен», но не до такой же степени!
Поэтому под вечер решили они его таки предать. В смысле - земле.
Вот такая трагедия, а точнее - трагикомедия, а может быть, даже драма.
Послушал я жену, и вспомнил вдруг, как я как-то хоронил одного кота. Тоже трагическая, а в чём-то - даже поучительная история.

Звали его Тимофей. В быту, сокращённо - Тимка.
Хозяйкой его была моя бывшая сотрудница. Хотя это не имеет ровным счётом никакого значения и вряд ли пригодится в дальнейшем, но, на всякий случай, скажу, что звали её Эльвира.
Вот такая парочка - Эльвира и Тимофей.
Тимофей возник в жизни Эльвиры ввиду отсутствия наличия рядом настоящего мужчины. Типа суррогатная особь мужского рода, которую нужно кормить, с которой можно играть, и которую можно и нужно ругать. Иногда даже бить. За особо гадкие проделки.
Одним словом - почти настоящий муж. Да, без секса, но зато - не пьёт и не курит.
Как меланхолично говорил в известном культовом фильме Филдинг Третий, - У каждого свои недостатки.
Прожили они душа в душу…а не знаю даже, сколько прожили. Знаю только, что очень много. Лет пятнадцать.
Но - ничто не вечно в подлунном. И взяли ангелы душу Тимки и унесли в райские кущи. Ибо своим практически примерным поведением Тимка, безусловно, заслужил это.
Но возникла одна, причём нельзя сказать, что неожиданная или непредвиденная, заковыка. Напротив, увы, проблема была более чем прозаична, обыденна и, в прямом смысле этого слова, приземлена.
Бренные останки Тимки надо было предать земле.
Поскольку живём мы с Эльвирой в одном доме, более близкого знакомого мужчины у Эльвиры не было. И не мысля даже о каких-то возражениях с моей стороны, заранее заклеймив их как несостоятельные и несерьёзные, в грядущей похоронной процедуре Эльвира определила мне роль гробокопателя.
За ней были «гробик» с телом усопшего и лопата, за мной - физический труд и соответствующее случаю выражение лица.
Встретились внизу, у подъезда, и двинулись в лесопарк.

Думаю, со стороны мы выглядели импозантно.
Женщина в чёрном с постно-печальным лицом и большим чёрным пакетом в руках, рядом - скучный мужик похмельно-шального вида с лопатой.
А надобно сказать, что чувствовал я себя тогда действительно неважно, ибо количество выпитого накануне вечером, усугублённого разнородностью продукта, а точнее, предательским дуализмом белого и красного вина вызывали такую флуктуацию и даже интерференцию в верхней, оконечной части туловища, именуемой головой, что окружающий интерфейс, то есть мир, выглядел не то что недружелюбным и неприветливым, а просто до тошноты противным и омерзительным.
К тому же было жарко и душно, из-за чего пересохший, еле ворочающийся язык требовал от его владельца ну если не пива, то хотя бы воды.
Которой не было.
Эльвира почему-то хотела совершить обряд подальше в лесу, чему я категорически воспротивился.
Как чувствовал.
Наконец нашли подходящее место. По мнению Эльвиры.
Мне было глубоко…
Я воткнул лопату. Земля была сухая и твёрдая. Пришлось прикладывать усилия, напрягаться.
Почему-то вспомнилось бессмертное: нелёгкая работа - из болота тащить бегемота.
И тут неожиданно я первый раз почувствовал это.
Оно проявилось вроде как и незначительным, едва ощутимым и слышным бурчанием в животе.
Эльвира еще удивлённо вскинула брови. Я сделал индифферентное лицо - мало ли какой звук может быть в лесу?
Почему сразу я?
На беду, это был только эпиграф к дальнейшему процессу.
Нажимая очередной раз на лопату, я почувствовал первый позыв.
Вам, читатель, наверняка человеку тонкой души и внутренней конституции, наверное, тоже хорошо известно это исконно животное чувство, когда еще ничего вроде и не произошло, светит солнце, поют птички, кто-то рядом что-то увлечённо рассказывает, но ваша душа уже замерла в тревожном ожидании и предчувствии чего-то нехорошего, ненужного, непотребного, гадкого и уж точно - неуместного в этой ситуации.
Перед следующим нажатием на лопату я насторожился.
И не зря.
Ибо второй позыв недвусмысленно дал мне понять - неумолимо близится чудовищная развязка.
И никакая сила воли меня не спасёт, ибо цунами, поднимающееся внутри моего естества, увы, неподвластно разуму. Ибо homo sapiens хоть и разумный, но в первую очередь - человек, то бишь - животное, а точнее даже - скотина.
- Пусть и скотина, но не срущая где попало! Тем более - на похоронах, - возмутился внутренний голос. Но что я мог ему возразить?
В лесу я не мог. Знаете ли - не привык как-то под кустами. Да и потом - чем? Мы же интеллигентные люди, вы меня понимаете. Нечем! Домой, только домой!
Одна мысль долбила как дятел - Успею? Не успею?

Я бросил лопату, Эльвире бросил, - Ой! Мне же срочно позвонить надо! А мобилку дома оставил. Я мигом!
И рванул к подъезду. Но аккуратно - чтобы не растрясти, а точнее, судя по остроте участившихся позывов - не расплескать.
В ожидании лифта я переступал как цапля - то на одной, то на другой ноге. И тихонечко подвывал.
Уже в лифте меня объял липкий ужас - а вдруг я не выдержу? а вдруг лифт застрянет? а вдруг кто-то еще подсядет и эти лишние секунды окажутся роковыми? И на фоне того, что может произойти, булгаковские роковые яйца покажутся невинной детской забавой.
Отрезок пути от раскрывшихся дверей лифта до двери квартиры, а затем финальный бросок со спускаемыми на ходу джинсами до такого желанного и родного фаянсового дивайса я помню плохо.
Скажу одно - как говорят в героических пендосских боевиках, - Мы сделали это!
Я успел. Более того - испытал неописуемое блаженство и чувство глубокого удовлетворения, когда процесс опорожнения и дефекации был успешно и бесповоротно завершён.

Когда в весёлом, беззаботном и приподнятом настроении я подошёл к месту погребения, там всё было кончено.
Эльвира стояла над свежим холмиком, опираясь на лопату.
На лице - грусть и печаль утраты, мокрые дорожки от слёз.
Я стал рядом, смиренно скрестив опущенные руки. Как в фильмах делают католические священники. Красиво, знаете ли.
Я не ханжа и не лицемер, поэтому придать соответствующее текущему политическому моменту выражение фэйса для меня - что два пальца…
Для убедительности я даже поднатужился и попытался выдавить подобие слезы.
Внезапно в животе что-то подозрительно ёкнуло.
Я вспомнил ужас, пережитый в лифте.
И понял - не надо.
Не надо.