Братья Ливер : Чуткур

На этой станции поезд должен был застрять на сорок две минуты. Сидеть в плацкартной тесноте было скучно и вонюче, поэтому пацаны выбрались пошуршать по вокзалу. Разомлевшие от дорожного пива и «Дошираков», они шлёпали сланцами, лавируя среди толкотни перрона.
- Бля. Я зажигалку в вагоне оставил, - процедил Винт сквозь втиснутую меж зубов незажжённую «Оптиму».
Мишаня Климкин проперкутировал карманы:
- Я тоже. Щас стрельнем.
Цепкими взором свинячьих глазок Мишаня ощупал территорию. Ближе всех оказался казаховатый подросток с клеёнчатой торбой.
- Э, сюда иди, спичек дай, а, - подкатил Климкин, одновременно приглядываясь к сумке.
- Нэай, - туманно ответил парень, как-то странно поведя головой.
Узкоглазый и не думал лебезить и заискивать перед дышащей пивным перегаром силой. От этого у Мишани засвербело в носу:
- Слышь… А ты чо, китаец что ли? Неместный, да?
Винт хотел, было, поддержать другана и, набычившись, схаркнул прямо под ноги казашонку. И вдруг отодвинулся на шаг в сторону – в монголоидных зрачках парня разливалось что-то давящее, грозное, как отсвет далёкого пожара в степи. Винт заметил это с болезненной отчётливостью, такую предельность ощущения он испытывал до этого только однажды – когда ему в глаз ткнули тлеющей сигаретой.
- Мих, чё прилип к нему, пойдём, а? – Винт настойчиво потянул корефана за руку. Но тот, вероятно, никаких пожаров не заметил. Когда Климкин начинал быковать, он делался неудержимым и пёр напролом как бульдозер.
- С тобой белый человек разговаривает, чмо аульное, - Мишаня резко дёрнул за ручку клеёнчатой полосатой сумки, подтянув её к себе. – Так, чо тут у тебя?
Внутри оказалось несколько мотков пряжи из верблюжьей шерсти. Поворошив их, Мишаня обнаружил ещё какие-то фигурки, похожие на игрушечных солдатиков, только раз в пять крупнее. То ли всадники на мулах, то ли приземистые кривоногие Кентавры. Пока Мишаня рылся в сумке, узкоглазый стоял, сложив руки на груди, и не проявлял никакого беспокойства.
- Слышь, э… Это всё что ли, я не поэл? – окончательно вспенился Климкин.
А дальше случилось необъяснимое. Парень вытянул перед собой правую руку, упёршись ладонью Мишане в грудь, и гортанно забормотал:
- Тэнгэр хуйсчур мухай аш заытай. Долон зу хоёр. Хушур. Хушур. Хушур.
Мишаня Климкин застыл в столбняке, из уголка его рта пробился ручеёк слюны. Вокруг, как ни в чём ни бывало, мельтешили пассажиры и провожающие. Винт пятился в пароксизме безотчётного ужаса, постепенно ускоряя шаг. Извергнув свою зловещую мантру, монголоид легонько оттолкнул Климкина кончиками пальцев. Мишаня как кукла опрокинулся на спину.


В голове ухало и свистело. Ноги и руки были такими тяжёлыми, как будто к каждой конечности приковали по блину от штанги. Открыв глаза, Мишаня увидел высокое, раскалённое закатом небо. Память оживала, и Климкин со стоном завозился, пытаясь встать - поезд мог уйти без него. А ведь до этого надо было ещё нахлобучить урода, который вырубил его явно каким-то подлым и запрещённым способом. Приподнявшись и скользнув взглядом по сторонам, Мишаня поперхнулся трёхэтажной тирадой. Вместо заплёванного перрона вокруг него расстилалась степь. Верхушки травяных стеблей ходили волнами под насыщенным пылью ветром, далеко впереди переливалась синь озера, высились покатые сопки.
Мишаня встал. Зажмурился и снова открыл глаза. Налепил себе звонких пощёчин. Даже впился зубами в запястье. Ничего не помогло. Он сам был прежним, тем же, что трясся в поезде - шлёпанцы, шорты, растянутая майка с пятнами кетчупа и даже сигарета за ухом. Только вокруг был чужой, незнакомый и от этого враждебный мир.
- Ничо. Ничо. Всё как-нибудь разрулится. Главное – найти людей, - чтобы успокоить себя Мишаня произнёс это вслух, но собственный голос – надтреснутый и хриплый – раздул его страх до размеров паники.
Чуть поодаль виднелся курган, выпиравший горбом над травяной гладью. Ещё дальше темнели какие-то неясные силуэты – Мишаня убедил себя, что это пасущиеся лошади, и сходство вправду было. Где скотина, там должны быть и её хозяева. Поднимая из травы эскадрильи кровососущих тварей, Климкин стал продираться в направлении кургана.
Скоро он вырулил на тропу, вымощенную колобашками конского навоза. Почему-то от этого стало спокойнее, на ходу Мишаня наливался уверенностью, тяжесть в теле рассеивалась. Почти поравнявшись с курганом, он поднял глаза на его вершину и дёрнулся от неожиданности. Наверху, среди разлапого кустарника чернела статуя. Идол грелся в лучах заходящего солнца, над его головой парил ястреб. Шаткое подобие мишаниного спокойствия почему-то снова дало крен. И как это он не заметил чёртову статую издали?
Ссутулившись и стараясь не смотреть на вершину холма, Мишаня прибавил шагу. Он уже выходил к выгону, на котором паслись низенькие косолапые лошадёнки, когда откуда-то сверху долетел отрывистый оклик. Мишаня взвизгнул и медленно повернул перекосившуюся физиономию в сторону кургана. Статуя спускалась по отлогому склону, молодецки перепрыгивая кочки. Чёрные одежды развевались на ветру. Заметив, что Мишаня застыл на месте, идол властно махнул ему дланью. Климкину стало до омерзения стыдно перед самим собой: надо же было так развестись на уловку собственного воображения!
Статуя тем временем спустилась с холма. При ближайшем рассмотрении она оказалась коренастым мужчиной с плоским лицом кочевника, жидкой бородкой и щелками глаз. Одет оживший истукан был в халат, застёгнутый до ворота и подвязанный кушаком.
- Сайн байна уу, - заявил человек и уставился на мишанины шлёпанцы.
- Здрасьте, - выдохнул Мишаня и, жестикулируя, как при разговоре с глухонемым, заорал: - Не скажете: телефон… Телефон тут где? Город, вокзал. Вокзал, поезд, ту-тух-ту-тух…
- Чего орёшь-то? – поморщившись, спросил кочевник на чистом русском. Мишаня вздрогнул. – Нет здесь телефонов.
- А доехать туда, где есть, можно? – промямлил Климкин и поёжился от недобрых вибраций в голосе аборигена.
- Нет здесь телефонов, - вместо ответа повторил узкоглазый, вдруг начав надвигаться на Мишаню. – И звонить тебе некому. И возвращаться тебе некуда. Ты теперь здесь живёшь, здесь.
Мишаня отступал под неожиданным и злым напором. Стало заметно, что по рукавам халата монгола перебегает с десяток проворных ящериц. Климкина затошнило.
- Слышал? Здесь, Мишаня, здесь! Чуткур хочет твою курдючную душонку. Сейчас! – лязгнул страшный тип, по лицу которого поползла трещина кривозубой ухмылки. Сощуренные глаза впивались в Мишаню тысячей иголок.
Заверещав так, как вопил в детстве в минуты абсолютного и бессильного страха, Климкин бросился напрямик через заросли травы. В затылок било горячее свистящее дыхание.


Мишаня бежал. Нёсся, не оборачиваясь и лишь изредка переходя на шаг, чтобы отдышаться. Вокруг темнели холмы, сонно шумело травяное море. Почти стемнело, когда Мишаня разглядел замаячившие вдали контуры каких-то округлых конструкций. Долетали звуки перебранки собак и человеческие голоса.
Перед ним лежало поселение, состоящее из пары десятков войлочных юрт. Стелился горький дым, в ямках с помоями сосредоточенно и молчаливо возились оборванные дети. Как только спряталось солнце, резко похолодало, к тому же начинался дождь. Мишаня представил, как будет ночевать посреди степи в своих шортах и, пересилив себя, решил протестировать кочевое гостеприимство.
Первые две попытки оказались неудачными: хозяева не пожелали выслушивать сбивчивые мишанины речи и выпроводили его, неопределённо указывая куда-то в сторону. Скоро Мишаня добрёл до юрты, на трепыхавшемся занавесе которой поблескивало с десяток притороченных к пологу амбарных замков. Подивившись странностям местного домоводства, он отдёрнул войлочную «дверь» с ничего не запиравшими замками и вошёл внутрь. Хозяйка юрты – старуха с лицом манекена из краеведческого музея – не понимала ни слова по-русски и с подозрением кряхтела, разглядывая надпись «Cannabis» на майке Мишани. Помявшись, всё же ткнула узловатым пальцем в ворох шкур, сваленных на земляном полу. Устроившись ближе к дымившему очагу, Климкин подоткнул под себя кусок овчины и провалился в сон.
Среди ночи Мишаня проснулся от жжения, полыхавшего в области переносицы. Снаружи доносились рулады ветра. В юрте висела густая темень, но каким-то волчьим чутьём Мишаня ощутил совсем рядом чужое присутствие. Кто-то прятался в темноте, прожигая Климкина пульсирующими злыми токами. Мишаню бросило в пот, удушье сковало глотку. Трясущимися руками он выудил из кармана коробок спичек, который перед сном заныкал у старухиного очага. Пламя спички выхватило из тьмы кусочек пространства, и зашедшегося в крике Мишаню подбросило волной ужаса. Прямо над ним нависало лицо, поросшее чахлой бородкой. Та самая плоская физиономия с глазами-щелями. Всё та же каннибальская ухмылка. Наверняка, и ящерицы, сновавшие в складках одежды, никуда не делись.
Существо широко расставило руки, как будто собираясь сгрести Мишаню в охапку, и по юрте вдруг разлился синеватый свет покойницкой. Климкин стучал зубами и пятился: облик узкоглазого упыря стал другим. Его тело было как будто собранным из запчастей немыслимого биоконструктора: угловатое туловище подростка, коротенькие и раздутые вширь ножки-кегли, голова гидроцефала на хрупкой шее. Халат, в который было одето существо, колыхался и трепетал, хотя никакого ветра в юрте не было.
- Хайрласар дугуй улдсэн зэмгуй. Хайран. Бид алдахыг, - пророкотал монстр откуда-то изнутри себя, кажется, даже не разлепив губ.
В исступлении Мишаня взревел и, своротив очаг, ринулся к выходу. Он уже протягивал руку, собираясь рвануть в сторону войлочный занавес, когда невероятной силы толчок опрокинул его на живот, буквально вдавив в землю. Ощущения были такими, как будто Климкин находился не в юрте, а внутри пустого шприца, и кто-то всесильный надавил на поршень, одновременно заткнув выпускное отверстие. Мишаня дёрнулся, пытаясь вскочить, но тело растеклось как желе и не подчинялось вводным мозга. Сверху зашелестело, в ухо ворвалось душное сопение. Скривившись, Мишаня почувствовал, как на затылок легли узловатые пальцы, а внутрь – в самую сердцевину его естества – зондом вторглось инородное и сумрачное. Пол стал вращаться, стены юрты закрутились в уползающую к горизонту степь. Покачивавшиеся вдали фигурки игрушечных всадников на низеньких приземистых конягах приближались, всё увеличиваясь в размерах. И, подобравшись к Мишане, начали смыкать кольцо.


Врачу вокзального медпункта всё было ясно ещё до приезда «скорой». Пульс на сонной артерии молчал, расширенные зрачки не реагировали на свет, на теле наливались тёмно-синие пятна. Винт, которому пришлось сойти с поезда, лязгал зубами о край стакана с водой в линейном отделе полиции, дожидаясь составления протокола. Тот парень с клеёнчатой сумкой растворился в толчее сразу после того, как Мишаня рухнул на перрон. И, готовясь давать показания, Винт решил, что будет лучше, если об этом страшном мальчугане расскажут другие свидетели. Он же будет помогать следствию уклончиво и осторожно. На всякий случай.