Лев Рыжков : Кто убил Яну Д.

4 сентября, товарищи, день рождения Янки Дягилевой. Ей исполнилось бы 49 лет, но, получилось так, что осталось навсегда 24. Не люблю красивых слов, но ее песни, в общем-то, повернули, когда-то, мою жизнь. Притом, в какую-то странную сторону, сообщили ей причудливую траекторию.

Янку я один раз в жизни видел. Это было в новосибирском Академгородке, примерно в августе 1989 года. Мне тогда было 16 лет, и я не поступил в Новосибирский университет. Недобрал какого-то драного балла. А университет, и Академгородок в целом, были очень странным, совсем не-советским местом, а, скорее, каким-то разухабистым Амстердамом. Прямо в здании университета, например, выступала с дикими воплями «Гражданская оборона». Среди сосен бродили и трясли ирокезами (а ведь Советский Союз, 89-й год) и козлиными бородами немыслимые какие-то панки. Общаги представляли собой один сплошной развеселый сквот. На лавочках репетировали в акустике рок-группы. Питаться в столовой можно было на 30 копеек в день.

Вот такое было место. А я мимо него, получается, – пролетел. Но в развеселых общагах оставались сомнительные друзья, и к ним я, время от времени, приезжал погостить – за сорок с чем-то километров от района. И друзья, в одно из гостеваний, затащили меня в общагу на концерт Янки Дягилевой и Ника Рок-н-Ролла с группой «Коба».

Ник зверствовал на сцене и вне ее. Студентки повизгивали, пацаны озадаченно гыгыкали. «Да он же пьяный!» - шептала какая-то старуха лет двадцати трех. Но набухаться по временам сухого закона считалось очень круто. И этот чувак, Ник Рок-н-Ролл, пьян он был или нет, но определенно был очень крут. В какой-то момент стало понятно, что он впал в транс и занимается членовредительским шаманизмом. Хлипкая психика недоабитуриента радостно неслась следом, в ослепительную бездну саморазрушительного угара.

А вот Янка – это было что-то ну, совсем другое. Сначала она мне показалась бардессой. Я принялся зевать в предвкушении отстоя. Но и тут, товарищи, случился шаманизм. Как-то вдруг и неожиданно. Вдруг зарыдали все. Хмыкала носом старуха двадцати трех лет, сама на себя злясь. Вытирали слезинки девчонки неподалеку. А мы, пубертатные прыщавцы, тоже ощущали резь в глазах и странное томление в душах. Из глаз наших рвались слезы, но позволительно было лишь гыгыкать. Поэтому, когда Янка, наконец-то спела про то, что никто не знает, как же ей хуево, мы радостно разразились смехом весьма ослиного качества. Но не потому, что было смешно, а чтобы выпустить тот эмоциональный пар, который эти странные и грустные песни нагнетали в прыщавые башенные отсеки. В Янкином выступлении не было угара. Но душа моя, тем не менее, сделалась истерзана в клочки, а в самую потаенную сердечную глубину вонзился, как в сказке Андерсена, стеклянный жгучий осколок.

Вдвойне проняло уже на свежем воздухе. Вашего покорного вдруг стало бессовестно штырить от Сибири вокруг (хотя всего допинга была бутылка пива на пятерых), от сосен, от холодного, уже осеннего воздуха, от недалекого Обского моря. И эти песни – они очень странным образом вплетались в эту вот Сибирь и заставляли посмотреть на мерзлый сосновый край как-то совсем по-новому.

А товарищи обсуждали концерт. И почему-то в аспекте личной жизни артистов. Один товарищ убеждал, что «эта чувиха» (Янка, конечно же) живет с «очкастым, который про «насрать на лицо» и «по плану» поет». Другие возражали: «А почему тогда с Ником выступает?» И, в общем, чуть не до драки. Лишь бы скрыть то странное смущение, которое зарядило ледяными стеклянными брызгами щенячьи души.

Янка – она умела срывать с душ коросту фальши. Ее нежно и потаенно любили даже самые якобы крутые якобы уебаны. Она в два счета могла добраться до истинной человеческой сути совершенно любого человека, погладить ее, приласкать. Неродной, наносной панцирь осыпался с естества трухой осенних листьев, и песни ты слушал уже настоящим. В истинном своем облике.

И ничего подобного в российской музыке больше никогда не случалось.

Сейчас Янку безбожно замалчивают.* А нас пичкают светской хроникой, и сплетнями про всех мужиков той самой нахрапистой прокуренной и базарной бабищи, цапнувшей под себя шоу-бизнес. Хотя про настоящего талантливого человека нам ведомо чуть больше нулевой отметки. И ни по одному телеканалу нам про Янку не расскажут. А время идёт, и оно безжалостно. Из жизни один за другим уходят люди, которые могли бы что-то к ней добавить.

Слава Богу, Николай Кунцевич, он же Ник Рок-н-Ролл, жив и отметил 7 августа 55 лет. На свой день рождения он устроил рок-фестиваль. Нику и до сих пор свойственно превращать каждое публичное действие со своим участием во взрыв мозга. Не разочаровал и на этот раз. Впрочем, кому любопытно, вэлкам ту май фэйсбук, там все в подробностях и с фотами. Тогда же мы с Ником договорились неспешно посидеть, повспоминать славное время «сибвэйва».

Ну, собственно, и посидели. А Ник повспоминал. И пришел к совершенно неожиданным для самого себя умозаключениям. В 1991 году он обвинял в самоубийстве Янки Егора Летова. Но 24 года спустя версия событий оказалась совершенно иной.

Небольшое предупреждение: на ночь лучше не читать, будет жутковато.

Слово Нику Рок-н-Роллу.

***

Расскажи, как ты познакомился с Янкой и Егором?

В начале 80-х я жил в Симферополе, и ко мне, естественно, приезжали очень многие люди. И через Симферополь очень многие люди ездили в Гурзуф. Там же я когда-то, в 1984 году познакомился с Виктором Цоем, с Витей. Обком партии, обкомовцы – вообще меня ненавидели. Потому что вокруг меня собиралась молодежь. И, естественно, все те, кого потом стали назвали неформалами. А там, в Симферополе, телег, наверное, много приходило в Комитет госбезопасности: «Что это у вас за человек такой, к которому приезжают? Что там происходит-то?» Это же понимать надо – что такое Крым того времени. Это же уклад такой южный. Все отдыхают, солнышко. И тут приезжают совершенно асоциальные хайрастые типы. Обком партии возмущается: «У нас же здравница. Что же это такое?» Забирали всех, кто приезжал ко мне. А некоторые там лепили такое!

Например, кто-то в милиции, спрашивает: «А знаешь Колю Рок-н-Ролла?» - «О! Я знаю Колю Рок-н-Ролла! Он отделение милиции взорвал». Хорошо, что в это время никакое отделение милиции не было взорвано. Но это же все записывалось. «А он что – призывал, что ли, взрывать?» А кто, извини меня, когда его забирали, не говорил: «У, менты! Чтоб они сдохли!» Ну, вот сколько раз в сердцах люди это говорили? «Ага! Если ты так говорил, то ты хочешь – что? Изменить строй?» Но меня не трогали очень долгое время.

И вот приехал ко мне человек в очках. Хиппи такой. Нормально стильно выглядел. Такие очки, как у Джона Леннона. Может быть, как у «Рамонес», не знаю. Пиджак такой, кеды. Все в поряде. Заплаты кожаные на штанах. Яна там – она в галифе каких-то таких, рыжеволосая, смешная.

А мы собирались все на Суворовской горке в Симферополе. То есть, было понятно, где можно кого найти. По «Голосу Америки» про это передавали. А я егоровы записи к тому времени уже слушал. Самиздат – он же быстро распространялся по стране. Вообще была уникальная ситуация тогда. Он представился: «Егор». – «Ну, Ник». Пообщались как-то с ним. Ну, вижу человек такой скрупулезный. Он ездил по городам со своими кассетами. Верил в то, что он говорит. Но сказать, что я вот прямо так вот на нем – ну, не знаю – завис, я бы не сказал. Мне больше, конечно, Яна Дягилева, как-то ближе она была.

И Летов он как-то вовремя появился в моем ареале вместе с Яной Дягилевой. А то, что они еще и автостопом ездили…

Это вот они автостопом к тебе приехали?

Конечно! Меня это вообще купило. По-моему, из Новосибирска они ехали.

Без денег?

Ну, да. Учитывая, что у них с деньжатами не очень было… Но они же не в пустыню ехали, с другой стороны. Учитывая, что у хиппи мир без гостиниц… Это же они все придумали. Они четко все наметили – там они получат и кров, и пищу, и уют. Все, как полагается. Так же, как и я ездил. Я же ездил к своим.

И вот вижу я его в первый раз в жизни, в Симферополе. И тут менты подходят. Я говорю: «Давай, Егор, паспорт свой. Это на рок-фестиваль. Хорош, ребят!» Меня ж там знали все. И я говорю: «Ребят! Ну, этот нормальный. И ко мне в гости лично приехал, ребята!» Не люблю я подобного слэнга. Но отмазывал его. И отмазал, из-за рок-фестиваля.

Что за рок-фестиваль такой?

Началась перестройка. И как так? Везде есть рок-клубы, а в Симферополе – нет рок-клуба. И ко мне подошел такой Филимоновский, которого я, в общем-то, знал, как куратора дискотек – он был с областного комитета по культуре. Он организовал фирму, которая занималась досугом молодежи. А на топе, конечно же, были рок-клубы. Ну, новое веяние, молодежь «Аквариум» слушает. Решили организовать модный рок-клуб и в городе Симферополе. При моем участии.

Стали люди из обкома со мной заигрывать. Организовали концерт моей тогдашней группе «Второй эшелон». Егорка, кстати, потом написал песню: «А в прозрачной грязи беззащитно смеется … Проданной веры второй эшелон».

И мы сделали там концерт. Там – это где? Это где клуб госторговли, а теперь вот центр города. И тогда пришло много народу. Вот реально много народу. Но я ж не знал, что под меня уже копали. Я ж не знал, что обком партии коммунистической города Симферополя, КГБ Крыма уже совсем заинтересовались – что же это за человек такой, в Симферополе, которого все знают, и которому все приезжают. И они, естественно, начали какой-то компромат искать.

То есть, одной рукой делали благодеяния, другой – искали компромат?

Это был конфликт бизнес-интересов. Фирма «Досуг» перешла дорогу обкому партии. В 1987 году, как ирония судьбы, на мой день рождения, эта же фирма «Досуг» сделала рок-фестиваль. Приехали «Звуки Му», «Алиса», Виктор Цой с акустикой, «Объект насмешек». Ну, все! А «Наутилус-Помпилиус» - дебютировали у нас на фестивале. Приехали со всего Союза. И Егорка – он как раз приехал в этот период вот этого рок-фестиваля. Там было 5 тысяч человек зрителей. И они это все связали с моим днем рождения. А для обкома партии, честно говоря, я был так – шут гороховый. Но их задача – обкома партии, властей – была убрать фирму «Досуг». Надо было убрать эту фирму «Досуг», которая делала рок-фестивали, не нужные ни властям, ни обывателям. Потому что это было связано с определенными людьми. Которые приезжают, наводняют город. Нарушался привычный уклад. Это же и в Америке такое бывало…

Обком партии инициировал Комитет госбезопасности. И то только потому, что дальше уже некуда, как я высунулся. То есть, говорю, там все вокруг меня крутилось. А так бы не было этого рок-фестиваля. Комитетчики, как я потом узнал, сами были злые, что им вот это вот, на фиг, навязали.

Ты чувствовал, что тучи сгущаются?

Какое-то чутье у меня было. Я поехал в Москву, собрав формацию «Второй эшелон». У нас усиленно проверяли документы. Потом мне в Москве совсем стало плохо. «Второй эшелон» - они как-то все разъехались кто куда. И вот наступил тот самый злополучный для меня лично декабрь-конец ноября 1987 года. В Москве что-то мне стало совсем нехорошо. Я звоню Яне Дягилевой на телефон. Естественно, мобильных же не было. А она там у кого-то на квартире зависала в Новосибирске. По-моему, это было у гитариста из группы «Путти», у него была своя группа…

Поздняков.

Совершенно верно! Я Яне сказал, что мне очень хреново. А мне и правда – было очень плохо. Что вышла статья в газете, что я объявлен во всесоюзный розыск.

Что за статья?

Это все называлось «За ширмой фирмы" в газете "Крымский Комсомолец", где обо мне со слов написали такое, что, если бы я знал этого человека, о котором написали, я был бы в первых рядах, кто его повесил бы. Но там все было очень грамотно составлено по тем временам. Газета вышла двойным тиражом. Журналист Савченко писал, что на протяжении пяти лет в Крыму действовала под личиной рок-группы банда фашиствующих молодчиков. Истязала граждан на остановках общественного транспорта. Там такое на нас понавешали! Ну, там столько ляпов было! Со слов все было составлено. А у нас это игра была некая. То есть, некая асоциальность, провоцирующая неприятие обывателей. Я их раньше вообще на дух не переваривал. Ни мещан, ни обывателей. Ну, разве прикола ради, разве что. Поесть, попить за их счет. Это ради Бога.

И возвращаться домой стало нельзя…

Да, я решил поехать в Новосибирск. Яна говорит: «Приезжай!» Никогда не забуду, как здорово она меня встретила в Новосибирске. Мы сразу – с корабля на бал. Мы – это Уксус (ну, такой человек, «Уксус-бэнд»), некий Патрик из «Стрит-культуры», дринч-команды. Втроем приехали в Новосибирск. На вокзале нас встречает Яна в этой своей… Ну, у нее там ракеты. Шапочка такая, свитер еще. Делегация нас встречает. И мы сразу едем на день рождения к Позднякову. Потом появляется такой Андрей Кагановский, который снимает нам квартиру, вызывается быть нашим директором – Уксуса и Ника Рок-н-Ролла. И мы раза четыре или пять с Янкой хорошо общаемся.

У меня Яна Дягилева была наипервейшим другом, наипервейшей такой сестрой, с ней всегда было очень комфортно лично мне. Я тогда слыл человеком экспромта, импровизации, перформанса. То есть, я на ходу придумывал, сплетал что-то, а потом все это, естественно, забывал. Что-то она во мне увидела, что-то я в ней. И мы как-то очень сдружились. Очень ранимая она была глубоко внутри. Вот. Очень остро воспринимала мир, как мне кажется. Я ее, наверное, пару раз плачущей видел.

Напитки у нас были – неразбодяженные. Вино было настоящее у нас. И мы могли просто обменяться, как я это называл, баннерами. Обменяться впечатлениями, простебать ту ситуацию, иную ситуацию. Обняться, спеть песни (например, «Веселись, старуха!»). Отметиться на каких-то фестивалях. Нас хорошо принимали, Яну особенно. Она же мне тогда спела в Тюмени. Тюмень тогда была некоей цитаделью, некой Меккой, я был просто потрясен, как они работают со словом. Я был потрясен, что в городе Тюмени – одна гитара на все группы. Вот этот вот братство неубиваемое, гостеприимство. Какая-то своя музыкальная волна.

У Янки была тогда премьера песни «От большого ума лишь сума да тюрьма». Говорит: «Коля, я тебе хочу спеть песню». И никто не говорил, что сама Яна самому Коле песню спела. Мы были как-то вне этого. Но ее песни легли на пространство. Потому что ментальность того пространства, где мы живем, она все-таки мелодичная. Песни там вообще выносили, как сейчас говорят мозг. Она охотно делилась своей энергией с людьми, с которыми она считалась. Чувство дружбы было абсолютное. Егор там – все-таки закрытое предприятие. Человек недоступный, скажем так. Яна – его противоположность. Они, наверное, друг друга дополняли. Ну конечно, он на нее имел влияние, как старший брат. По всей видимости, у них так строились отношения. Ну, по моим личным наблюдениям.

Потом произошел у нас конфликт…

По поводу?

Я говорил вещи, которые, скорей всего, ей были неприятны. Я говорил (как сейчас помню), что не понимаю тех людей, которые пишут для себя. Потому что человек все делает ради славы или денег – и что в этом плохого? Все зависит от качества. Я говорил о том, что человек, который занимается всем этим, подспудно мечтает, чтобы его заметили. Когда он кого-то ругает (того же Борю Гребенщикова) – значит, завидует. И хочет еще большей славы. Яна тогда мне сказала: «Это ко мне не относится». – «А почему ты решила, что я о тебе это говорю?» Но мне же тогда было 27. Я, наверное, как-то грубовато сказал – черт его знает. «Зачем вы с Егором боль на конвейер ставите? Мне, - говорю, - в таком случае вообще ближе «Ласковый май». Вы собираете вокруг себя сирых и убогих, а себя – возвеличиваете». А мне такой тип людей никогда не нравился. Короля делает его свита. Я говорил: «Рок-одежды куплены! Это все принадлежит нуворишам. Нет больше рок-одежд!» Ну, и ее моя энергетика, похоже, очень сильно накрывала. Говорят, что, если я начинаю что-то такое говорить, у меня сильная энергетика появляется. Может быть, я сейчас умею управлять ею. Но тогда она… Нет-нет, мы не ссорились. Просто она не захотела больше быть в моем ареале. А у меня в Новосибирске начались новые встречи, новые знакомства. Я стал обрастать новыми, мне гораздо более интересными людьми. Это «Путти», Александр Келемзин, гитарист "Путти".

Там меня и арестовали 11-ого декабря. Наручники, группа захвата, дубины – все там было. Избиения на улице. Мною занимался Игорь Иванович Сухов – следователь по особо важным делам. Были допросы, были те люди, которых я знал, как мне казалось, как себя, которые такое про меня наговаривали. И все это записывали, фиксировали. И мне Игорь Иваныч давал понять, с кем я вообще нахожусь. «Ну, шо, Коля? Понял, кто твои друзья?»

В чем тебя обвиняли?

А тогда была директива меня посадить. За что угодно. Лишь бы посадить. И при этом я не пел тогда песен таких вот, как пел Егор Летов. Просто я такой асоциальный фикус был. Меня обвиняли в том, что при мне якобы торговали ворованными магнитофонами. А туда, где мы собирались, - на Суворовскую горку – туда кто только не приходил. Мы же не могли всех фильтровать. Ну, я и говорю: «Стоп! Минуточку! Извините! Я не знаю, какие такие ворованные магнитофоны. Я видел ребят!» Ну, глупо отрицать, если эти ребята тоже меня там видели. Они попросили продать этот магнитофон. Вот. Кому-нибудь. И я не знаю, что там дальше – продали они его, не продали. Никаких ворованных магнитофонов я не видел. Потому что, как мне сказали, если бы я согласился, подписался бы под этим, получалось бы, что я – соучастник, что ли? В ворованных магнитофонах?

Я после некоторых допросов терял сознание. То, что эти ребята из Комитета госбезопасности владели какими-то технологиями – это к гадалке не ходи. Они умели, так сказать, воздействовать на психику человека. Заходить в подкорку. Они люди образованные были. Для того времени. И я могу допустить, что к нам применяли, ко мне, в частности, применяли какие-то такие вещи, о которых я тогда не мог знать…

Гипноз, что ли?

Ну, не гипноз. Но когда я выходил после допроса, я чуть сознание не терял. Заходили в сознание твое. Потому что был я. И были они. И естественно я делал какие-то свои энергетические заслонки. Ну, то есть, лучший способ – это смех. А потом ты начинаешь понимать, что тут слишком все серьезно, и за каждым словом своим ты начинаешь следить. А они там на своем поле находятся – следователи. Для них это, может быть, какое-то развлечение.

После этого следствия я приехал в Москву и я везде видел вышки с лазерными прицелами, и они меня убить готовы. Я приехал к Филу, другу своему. Это был 1988 год. Филова мама должна была уезжать в Америку, а Фил жил в квартире на 9 этаже. Я подумал о том, что если сейчас меня здесь убьют, и будет здесь труп, то его маму никуда не отпустят. И еще спровоцируют так… На следствие спровоцируют. Потому что это не просто был какой-то там бред, расшатанная психика. А это были их методы работы.

Я не выдержал, вернулся в Крым, в Симферополь – попить портвейна. Портвейн – напиток хороший, если не напиваться. Вот надо знать Симферополь. Ты бывал в Симферополе? Есть там такое старое местечко, татарское. Там вообще никого никогда не бывает в черте города. Ну, просто там никогда никого не бывает. Ну, сейчас, может, бывает, а тогда никого не бывало. Тут откуда ни возьмись, появляется какая-то девочка навороченная. «О, привет, Рок-н-Ролльчик!» А я ее знать не знаю. Это провокация какая-то. А она – явно подросткового возраста. Я убежал. А откуда я знаю – вдруг там стояли? А у них была установка – меня посадить за что угодно и любой ценой.

Но в Новосибирск, где тебя в 1987 году «приняли», ты возвращался. И не один раз.

Да, как-то летом в Академгородке жил. Потом альбом записывал, «Полночный пастырь», в 1990 году. Тогда я Янку в последний раз и видел. Она в записи чисто символически участвовала, колокольчиком звенела. А музыканты из различных групп были – «Бомж», «Путти», "Закрытое предприятиея". «Студия-8» была такая в Новосибирске. Вот Яна пришла молча совершенно. А я с Бертом туда приехал, который тоже в очках, вы, кстати, чем-то внешне похожи…

И Яна была тогда, ну… Я не думал – в депрессии, не в депрессии. Но потом мы с Бертом пошли к ней. Но не домой, а в общагу у площади Калинина. Я еще с Яной решил попеть, у меня было хорошее настроение после записи. И было что выпить. Мы хотели просто пригласить Яну погулять там.

В общем развеселые пришли…

Ну, да. Я был очень доволен студийным экспромтом а-ля группа «Japan». Я открыл для себя новый стиль вокала. И мы поднялись к Яне на четвертый этаж. Она открыла дверь, и тут же закрыла. Она вообще ни с кем не разговаривала, как мне сказали. Вот и в общем-то, мы в последний раз с Яной и увиделись. В общем, вот. Я могу сказать – это небо и земля по сравнению с тем, какой я ее увидел в 1987 году.

И почему по-твоему Яна стала такой?

Потом я уже узнал, что такое «ангедония», что это за болезнь, когда я на себе это испытал. В моем случае это было связано с моими алкогольными экспериментами.

Яна выпить любила?

Ну, скажем так, не отказывалась. Но я как-то не замечал, чтобы она сильно пьянела, ибо и сам… У нас же все это сублимировалось в песни. В горлопанство. А когда ты что-то выдаешь энергичное, ты же трезвеешь моментально. Ну, то есть, энергию отдаешь туда и трезвеешь.

Наркотики?

Наркотики, я предполагаю, что… Я знаю, что такое ЛСД. Я понимаю, что там, наверное, присутствовали эксперименты у мужской половины, скажем так. Но я не представляю, чтобы она экспериментировала. Она больше иллюстрировала, скажем так, хиппистскую культуру.

А Янка ведь группу перед гибелью собирала. Как-то не вяжется это с равнодушием к жизни.

Яна хотела очень группу, музыкальную, классную группу. И я ее очень понимаю. Потому что у нее были мелодичные песни. Но все время излагать материал на этом звуке «Гражданской обороны» невозможно. Это мог делать только один человек. Понятно кто – Егор Летов. И ей Сергей Фирсов, вроде бы, нашел группу, вообще кайфовую. И они приступили, вроде как, даже к репетиции. И тут раздался звонок. Оттуда.

Откуда?

Ну, из Омска. Скорее всего, наверное, разговор строился: «Ты чего, предаешь панковские идеи? Мегаполисы давно мертвы». Ну, Егор Летов, скорее всего, звонил.

Я не хотел бы, чтобы это все снова превращалось в какое-то обвинение. Я не хочу никого обвинять в этом. Значит, наверное, ей просто не хватало любви к людям. Они жили, наверное, в своей субкультуре, а там – любую песню бери. Там же просто слепок с социума создавали. Ну, и, скорее всего, она не выдержала этого, на мой взгляд. Потому что уж больно разительная перемена была. Совсем была перемена разительная.

Многие люди считают, что смерть Яны была насильственной. Что смерть – весьма странная. Те, кто видел ее в последнее, скажем так, время. Я ж все-таки рассказал о том, как я ее увидел, а я видел в то время многих, и Яна не была рядом со мной все время. Я вот лично Яну не представляю в роли самоубийцы. Вот хоть тресни. Нет, я могу допустить, что депрессия, ангедония. Я могу допустить, что, если она немножко была выпившая, она просто так решила: «Эх, в воду!»

А вот смотри… Если тебя преследовали за какую-то фигню, уже в конкретно перестроечные годы, то ведь и Яну могли? Тем более, градус протеста у нее был повыше.

(Мысль оказывается неожиданной. Мы с Ником выходим курить в подъезд. Он размышляет, кивает головой. В голове явно складывается некий пазл. Перекурив, продолжаем под запись.)

Я знаю только одно – что формацию «Гражданская оборона» - гасили не по-детски. Кто его знает, что могло произойти там, в той формации? Кто что сказал? Об этом знают только кгбэшные архивы. А человек, по природе своей, может совершать какой-либо поступок и потом себя корить, самокопанием заниматься. А вдруг вот Яна Дягилева столкнулась с этим? Ладно там – мужики с этим сталкиваются. Психика в чем-то покрепче, да? А Яна-то она что – поэт, музыкант. С совестью все в порядке. Я имею в виду – с этим вот понятием «дружба» и «братство» все в поряде было. Я свидетельствую. А вдруг вот что-то произошло? И вдруг она с этим не смогла жить?

Ну, мало ли – вдруг она чего-то там сказала идиотам из Комитета госбезопасности, чего не надо было говорить? И потом она поняла, что она не то что-то сказала. Ну, все же бывает в этой жизни, где есть власть, и где есть все, что связано с подавлением. Я ведь не знаю. Но уж больно странно. Потому что их гасили очень жестко. Им хватало.

На каждого было заведено дело. На каждого! И тот человек, особенно нынешнего времени, который прикоснется к этим архивам, я даже могу предполагать, что камня на камне не оставит от тех, кто когда-то являлся рок-бунтарями. Потому что там наверняка такое есть! Поэтому то, что там у них произошло, в «Гражданской обороне» - одному Богу известно, что там за водка была, от которой Егор Летов умер.

Но ведь до сих пор неизвестно, что случилось с лидером группы «Россияне» Жорой Ордановским. Ну, я, как человек, бывавший в психиатрических больницах, могу сказать, что… Я во многих отделениях лежал. Там в каждом отделении есть человек, которого называют «глухарь», к которому никто не приходит. Никто не приносит ему передачки. Откуда он взялся – непонятно. А Жора Ордановский, если говорить, как он исчез…

А как он исчез?

А очень просто. Он в электричке ехал к кому-то на новый год. И все. У него не было никаких социальных текстов. Но все хиппи, и все асоциальные элементы того времени вокруг него собирались. А пропал он в новогоднюю ночь с 1983 на 1984 год. Его так ведь и не нашли – ни в живых, ни в мертвых. А искали сурово.

Думаешь, стал «глухарем»?

Да, я думаю, что можно сделать такой укольчик. Это точно совершенно. Это я уж могу точно сказать. И ты, в общем-то, теряешь ориентацию абсолютно. А, по-моему, пятый отдел, или какой там, меня могут поправить, занимался нашим братом – не такими, как все. И вот идет в штатском человек. А откуда ты знаешь – кто это такой? И все. Бум! Документов нет, ничего нет. Сошел со станции, идет себе человек. Как подбирали потеряшек-то? Потеряшки их называли. И все! Ни в живых, ни в мертвых.

А после 1991 года прессинг прекратился?

Прекратился полностью. Но началось другое, даже в чем-то более худшее – замалчивание. Это новая технология подавления.* Вот это стрем, да? Вот 55 лет Нику Рок-н-Роллу. Герой! Есть, что рассказать. Есть! Хоть бы поздравили. И на этом фоне прославляют людей, которые никакого отношения к рок-музыке не имеют. А кто дал такой заказ – что слушать там, а что не слушать? Та же «Гражданская оборона», о которой мы сегодня очень много говорим, как о явлении, как о формации. Ну ладно – не ставили на радио. У Егора там мат. Ну, а Янку Дягилеву почему не ставят на радио? На «Нашем радио» ее не послушаешь. А там же есть песни, и мелодичные. «Нюркина песня», например. Ну, что там такого вот такого? Чем Земфира, так скажем, угодила больше, чем Яна Дягилева? С моей точки зрения, если сравнивать вокальные данные, Яна гораздо интереснее.

Но дело даже не в нас, тех, кого словно бы и нет, по мнению хозяев эфира – этих FM-фашистов. Дело в будущих поколениях. У них же нет рок-героев, которые могли бы представлять угрозу обществу. Вместо них есть плюшевые кастраты. Всякие там «Би-2», «Агата Кристи», «Пилоты», «Кукрыниксы». И есть FM-фашизм, который нам не только навязывает кастратов, но еще и выхолащивает будущие поколения.

Или вот этот товарищ Шнуров, который с точки зрения, скажем, искусства, - вообще никакой. Но который прекрасно иллюстрирует состояние общества. Он же не является индивидуальной единицей. Манера пения – один в один Федя Чистяков. Я долгое время путал. Думал: «Что такое? У Феди, вроде бы, умнее тексты были. Что это такое вообще звучит?» А это Шнур. Ладно, я там петь не умею. Но я и не парюсь на этот счет. Но это же – вообще кошмар какой-то! Но зато этот человек вписывается очень хорошо. Замена произошла! А, может быть, кому-то выгодно? Именно так прорисовывать портрет российского рок-героя? А, может, это вообще пятая колонна? Ну, а почему бы и нет?

Молодые хотят своего места под солнцем. И самое страшное, что нет никакого уважения к людям, которые по возрасту им в деды годятся. Никакого нет уважения к какой-то заслуженности. Как там Боря Гребенщиков спел: «Мы выросли в поле такого напряга, где любое устройство сгорает на раз». Вот я могу сказать этим всем молодым (а я в фэйсбуке много чего читаю): «Старый, глупый осел!» там у кого-то, я не буду называть имен. «Да он же старый! Пробухал все!» И прочее. Слышьте вы, молодые шавки и пожилые ваши родители, блять. Вы хотя бы частично пройдите то, что прошли те, на кого вы гоните. Это я вам говорю, Ник Рок-н-Ролл.