Шева : Учитель

…Вот ты, Митрич, говоришь, правнучку букет купил, ко Дню учителя.
А я вот почему-то своего учителя вспомнил. Самого главного в моей жизни учителя.
Учителя по жизни. Куда там Сухомлинскому или Макаренко!
Да если бы не он - сгинул бы я не за понюх табачка. И не вспомнил бы никто.
И неизвестно еще, в могилке бы захоронили, или, как многих тогда - в общую яму бы бросили.
И было бы, - …и зовут его никак.
Не, не - собаке собачья смерть, - это ты уж слишком, того…Ты, брат, не балуй.
Да…А что поделаешь? Время было такое. Строгое. Не чета нынешнему.
Когда меня, тогда уже отличника боевой и политической, направили на специальное медицинское обследование, я было расстроился - чего это вдруг?
Да и обследование странное какое-то было. Анализы я почти не сдавал, кишку не глотал, буквы одним глазом не читал.
Всё больше на вопросы отвечал. Вопросов, правда, было много. И странные они были какие-то.
За религию много спрашивали. Не было ли в роду священнослужителей, как доказать могу, что настоящий атеист, почему - опиум.
Как сейчас говорят, и провокационные вопросы были: какие молитвы знаешь, сколько всего заповедей, назови несколько, каким Бога представляю.
Ну, я это дело с сызмальства не переношу. Отвечал, видно, убедительно.
Это я потом только понял, что психологи да невропатологи со мной, да и с другими, такими, как я, работали.
Да, молоточком по колену били. И с закрытыми глазами надо было то до кончика носа дотронуться, то до уха. Это было.
А через три дня мне объявили, - Вы, товарищ Карнаухов, направляетесь на службу в особое секретное подразделение.Что, с одной стороны, для вас большая честь, с другой - такая же большая ответственность.
Подписку о неразглашении дал. На двадцать пять лет.
Сейчас-то я почему тебе рассказываю? И срок минул, да и страны той уже нет, тайну которой обещал хранить.
Вот так и попал я в команду Михалыча.
Это промеж собой мы его так называли. А так-то - как и положено по команде, - Товарищ генерал!
Располагались мы в Варсонофьевском переулке. Сначала, конечно, очень тяжело было. Думал - не выдержу. Но потом втянулся.
Работали, обычно, с обеда и до позднего вечера.
Да-да, я не оговорился, понятно, что на самом деле это была служба, но между собой мы называли её работой.
Потому что это как в цеху - каждый день рано утром проходишь заводскую проходную, включаешь станок, и целый день обтачиваешь болванки. К вечеру глядишь - их уже куча поблёскивает.
А назавтра приходишь - и опять. Конвейер, йопта.
Как в цеху работаешь по технологии, так и у нас - инструкция. Утверждена генералами, которые над Михалычем генералы. А написана потом и кровью тех, кто до тебя был.
Если честно - скоро понимаешь, когда втянулся, что тебе инструкция, на самом-то деле, уже и не нужна. Делаешь всё «на автомате».
И движения и действия твои выверены все до мелочей.
И всё-равно - руки-то делают, а в голове - раз, и мыслишка подлая, ненужная какая выскочит, а за ней - вторая, такая же.
И ходишь потом сам не свой.
Или ночью - лежишь с открытыми глазами, а заснуть не можешь.
Купаешься в этих своих мыслях, как в говне плаваешь.
Две основные беды с нашим братом происходило. Кто спивался, у кого - крыша ехала.
Пили каждый день. По-чёрному, до потери сознания.
После. Те, кто покрепче.
Кто послабее - с утра.
Вечером обязательно одеколоном обтирались. До пояса.
Запах специфический - он же едкий, зараза. Бывало, идешь по улице, так собаки даже шарахаются. Лают - и то издалека.
Да, так вот, - о Михалыче.
Он-то, как раз, по-отечески, и наставил меня - расслабляться можно. Даже нужно.
Но - после. На работе - ни-ни. И сам пример подавал.
На дело - только трезвым. Наоборот - чайку попьёт, книгу о лошадях почитает - любил он это дело очень, кроссворды поразгадывает.
Как вспомню его в рабочей одежде - длинный кожаный плащ, коричневые кожаные перчатки с крагами выше локтя, высокие хромовые сапоги - красава!
А моральный дух нам как поднимал!
Контингент-то обычно высокообразованный был. В сердцах как скажут тебе что-нибудь эдакое.
Один, второй, третий. Поневоле задумаешься.
Михалыч такие вещи сразу подмечал. Вызовет тогда к себе, погуторит с тобой.
И как он слова нужные находил? Чтобы до сердца достучаться.
Выйдешь от него - и в голове вроде прояснилось у тебя.
И генеральная линия становится предельно ясной и понятной.
А что же ты хочешь - он сам был с высшим, без отрыва от работы закончил архитектурно-строительный институт. Московский, ясное дело.
А еще Михалыч очень строго следил, чтобы инструмент был в порядке. Чтобы смазан был, почищен. Чтобы во время работы никаких сбоев, никаких осечек не случилось.
У него у самого целая коллекция была, выбирай что хочешь.
Но он больше всего любил, чтобы во время работы инструмент не перегревался сильно.

Поэтому основным, а может - просто любимым, был у него «Вальтер».
Из него он лично, сам рассказывал, и Тухачевского, и Якира, и Уборевича, и Кольцова, и Бабеля, и Мейерхольда, и Ягоду, и Ежова.
А общий счёт у него был, как потом говорили - до семнадцати тысяч.
Но после смерти Виссарионовича лишили его звания генерал-майора, отобрали все восемь орденов, персональную пенсию тоже отобрали.
Вот он через два года, в пятьдесят пятом, и ушёл.
Говорят, на могильной плите Григория Сковороды - был в Малороссии в восемнадцатом веке такой педагог и философ, написано - Мир ловил меня, но не поймал.
У Михалыча так не получилось.
Хотя, хотя - кто его знает?
Всё-таки сам ушёл.
Не так как…