Припадок спокойствия : Гребаный экибастуз

Петров передвигал ботинки по щербатому лицу улицы имени Герцена, корректируя их траекторию к колоннам городского драматического театра. Голова его была пуста, никаких мыслей в ней не содержалось. Пойти на прогулку его вынудил телефонный звонок Малькова, прервавший тяжелую вечернюю дрему, напомнив о встрече. Странное это занятие - променад не совсем проснувшегося человека. Петров словно в первый раз наблюдал за борьбой темноты и света на улицах затихающего города, с удовольствием втягивал бодрящий ноябрьский воздух в ошалевшие от кислорода легкие, и совсем забыл о том, что денег в кармане лишь на пару бутылок пива, ну и может ещё на хлеб. Всё выглядело красиво, и интересно, расплывчато и ярко. “А мир удивительный, прямо как в детстве“, - впустил в голову первую после сна мысль Петров, но вместе с ней туда влетел клочок какой-то неясной тревоги, который прилип к подкорке, будто вирус герпеса к хую после посещения проститутки.

Петров посмотрел на часы. Было без пяти семь. Возле театра уже должен был бы топтаться Мальков, человек обязательный. Присмотревшись, Петров заметил далеко впереди маячившую возле афиши серую фигуру в пальто. Пришлось ускорить шаги.

- Как всегда?
- Угу.

Состоявшийся разговор между Мальковым и Петровым касался выбора маршрута. Всего маршрутов имелось два. Сначала к церкви, потом к торговому центру, и сначала к торговому центру, затем к церкви. Чаще выбирали первый. Приятней двигаться от вечного к повседневному, чем наоборот, куда и так все обреченно плывут.

Когда нарезали у церкви, говорили о высоком и бесконечно трагичном - о разводе Малькова. Бывшая, которой достался сын, продолжала доить его так же, как делала это в браке. Она требовала кроме алиментов добавить на доктора, репетитора, тренера, и Мальков думая о благе ребенка, не отказывал. Но потом выяснялось, что отпрыск на самом деле был здоров, глуп, и не знаком ни с беговой дорожкой, ни с шапочкой для плавания. А в гардеробе бывшей уже висела новая яркая вещь. И Мальков страдал, справедливо считая что в подобные приобретения должен был бы инвестировать новый ухажер Вася, по профессии массажист, к которому бывшая ходила убирать с жопы последствия вечерних посиделок с холодильником, а не он, и пытался изо всех сил бороться с этим иезуитским потрошащим механизмом по имени Лена, но в конце концов сдавался, и покорно носил ей в своем клюве пенёнзы.

Петров жалел приятеля, и глядя на колышущееся тело большого пингвина, которое тяжело шагало рядом говорил:

- Просто не давай ей денег, пока не поговоришь доктором, репетитором или тренером, и всё.

- Как она могла опять меня обмануть, ведь мы же близкие люди? - стонал Мальков почти физически ощущая потерю наличности. - Знаешь как она меня называла, перед тем как сосать член? МОЙ КОТИК. А теперь она сосет массажисту, и говорит это ему!

Петрова при этих словах чуть не вывернуло.

- Она не близкий тебе человек, раз сосет массажисту, - сказал он. - Ты во всем себе отказываешь. В кафе не ходишь, одеваешься скромно, если не сказать бедно, хотя зарабатываешь больше моего, из хобби только рыбалка. Я уже и не помню, тратился ли ты когда-нибудь на женщину. Ты даже семью новую не можешь завести оттого, что она, все деньги из тебя вытаскивает. И после этого считаешь её близкой?

- Ты не понимаешь, близкие люди - это...

Мальков взбивал руками воздух, как дирижер на концерте, не в силах объяснить всю глубину и важность понятия близкий человек.

С такими вот разговорами они часто бродили у церкви, до тех пор, пока маска скорби не покидала физиономию Малькова, и тогда корабль разворачивался, и плыл в обратном направлении. Спускались по аллее к гостинице “Централь”, у перекрестка сворачивали направо, и вдоль горящих витрин дрейфовали к торговому центру - огромному зданию, на первом этаже которого находился супермаркет, где Петрову, когда хватало денег нравилось покупать пармезан. Наступал черед Петрова делиться, хотя если честно, его все устраивало, и рассказывал он о так называемых проблемах только для того, чтобы приятель не чувствовал себя единственным пострадавшим в катастрофе под названием жизнь.

- Я тебе как другу, говорю, мне попадаются исключительно идиотки. Я вот ей звоню, спрашиваю, что делаешь? Она говорит - лежу. Я говорю, а потом что будешь делать? Она отвечает - лежать. Я спрашиваю, почему? Она говорит - хочу.

- Может у нее депрессия? - радовался тому, что мир сложен для всех Мальков.

- Хуессия. Это просто ленивая сука, которой все по барабану, даже жратва и ебля. Лежит поле работы с сигаретой и в потолок смотрит. И мне такая досталась.

Мальков сиял. Мир жесток, но жесток для всех. Новая пассия Петрова действительно была странной, хотя все равно она была лучше предыдущих. Предыдущие с ним дрались, полосовали ногтями кожу, предлагали Петрову побоксировать, если не зассыт, обещали отрезать ночью член, и просились за него замуж. Но Петрову на это было плевать, они хорошо трахались и в конце концов от него уходили, а это было главное условие. Семью содержать он все равно бы не смог, живя на съемной квартире, ведь большую часть его зарплаты забирала толстая баба с совиным выражением лица, и цепкими толстыми пальцами в золотых перстнях.

- Я уже не знаю, что мне делать, - деланно жаловался Петров. - Может меня сглазили? У тебя нет адреса какой-нибудь бабки? Я бы сходил. Пусть бы пошептала.

- А в церковь не хочешь?

- Нет. Пока там не будет батюшки, в искренность которого я поверю, не хочу туда идти. Не люблю когда разводят.

Мальков молчал. Неожиданно повернув к Петрову полное, с глазами на выкате лицо, сказал:

- А я квартиру купил.

Петров чуть не поперхнулся воздухом.

- Что?

- В новом доме, на Индустриальной. Одна комната, пятьдесят метров, десятый этаж.

- Правда?

- Да.

- Охуеть.

Теперь уже замолчал Петров. Казалось он ушел в себя, длинно вышагивая и глубоко засунув руки в карманы куртки. Загнанная в дальний угол тревога, вдруг застучала в голове набатом. Должно было что-то случиться, и это случилось. У Петрова не было шансов приобрести себе жилье. Денег он зарабатывал слишком мало, и думал, исходя из услышанного от приятеля, что тот тоже. А тут такой поворот. Несбыточная Петрова мечта была реализована приятелем, что в очередной раз доказывало, что Петров доверчивый идиот, пытающийся лечить того, кто прекрасно, замечательно соображает, как надо жить. Это был удар под дых, не от приятеля, от жизни. Мир был по прежнему ярок и интересен, как в детстве, но похоже Петров до сих пор жил в нем доверчивым глупым ребенком.

Петров зажал в кармане куртки последнюю оставшуюся у него купюру, и сказал:

- Гребаный экибастуз.

Потом развернулся, и пошел прочь.

Мальков посмотрел ему в спину, и зевнул.