Mr. Bushlat : Тихая охота часть 4

Глава 4
Очутившись в теле, Конфеткин ощутил пренеприятнейшее жжение в области желудка.
Он попытался осмотреться, но веки слиплись. Сжав занемевшие руки в кулаки, он принялся неистово тереть глаза, с удивлением прислушиваясь к низкому рычанью, раздававшемуся в непосредственной близости от него. Приложив немалые усилия, Павел Евгеньевич наконец разлепил веки и с изумлением и ужасом уставился на худого и плешивого волка, голова которого почти исчезла в огромной дыре в его животе.
- Кыш! Кыш! - слабо пробормотал он, отметив, до чего неприятным стал голос.
Волк поднял испачканную морду и уставился на Конфеткина, выпучил жёлтые глаза. Рыкнув, он мотнул головой, будто прогоняя морок, и нелепо попятившись, сел на землю. Его тощий хвост нервно постукивал по хвойному ковру, то и дело натыкаясь на огромный белый гриб-переросток.
- Ты это… не балуй, - прохрипел Павел Евгеньевич. Он подумал, было, что должен удивиться и испугаться. А потом и вовсе умереть от шока. Отчего-то все эти мысли показались ему глубоко вторичными на фоне некоего, не оформившегося пока, но уже достаточно мощного чувства, глодающего его изнутри не хуже давешнего волка. К его удивлению, боли в животе не было, несмотря на ужасающего размера дыру, в глубине которой он явственно разглядел какие-то белесые трубочки и темно-бордовую дрянь, напоминающую кусок говяжьей печени.
В этот момент хитрый волк, воспользовавшись секундным замешательством Павла Евгеньевича, сделал резкий выпад вперёд и, дерзко ухватившись за что-то внутри Конфеткина, попятился, живо перебирая худыми, дрожащими лапами. В зубах он крепко сжимал одну из жирных белесых трубочек, в которой Павел Евгеньевич к немалому сожалению признал кусок кишки.
- Фу! - только и прокаркал он, с ненавистью замахав руками на волка. Тот припал на передние лапы и, внезапно отпустив кишку, тонко и жалобно заскулил. На мгновение Конфеткину стало жаль несчастного зверя, и он даже подумал о том, что неплохо было бы оторвать немного кишок и дать волку полакомиться. При мысли о еде его челюсти свело такой сильной судорогой, что он услышал, как они скрежещут. При этом, зубы, словно не помещались во рту, они казались куда больше и … острее…
Волк тоже услышал. Прижав уши, он отполз на несколько метров и совсем лёг на хвойный наст, со страхом глядя на Конфеткина.
Павел Евгеньевич, не задумываясь, потянул длинную кишку на себя и постарался упаковать её обратно в брюшную полость. Несмотря на героические усилия, упрямая плоть выскальзывала из положенного места, более того - прочие внутренности, потревоженные нежелательным вмешательством, теперь грозно колыхались - того и гляди, выпадут.
Внезапно Конфеткин почувствовал незнакомую ему в прошлом звериную ярость. Взревев, он погрузил сразу обе руки в дыру в животе и, ухватившись за что-то скользкое и неприятно влажное, с силой потянул. Раздался мокрый треск, и груда кишок упала на землю, погребя под собой два отменных груздя.
Павел Евгеньевич ощутил, как в теле образовалась приятная пустота. Попытался было вздохнуть с облегчением, но к удивлению своему обнаружил, что в этом нет никакой надобности. Дышать более не хотелось.
Крохи рационального в мозгу Конфеткина вопили истошно, однако его новая сущность, в которой было куда больше от зверя, нежели от человека, отмахнулась от истерических мыслей, как от назойливой мухи. Возрожденным Конфеткиным двигали простые, сиюминутные желания. Сохранив в полном объеме память и способность к мышлению он, восстав из мертвых, стал рабом инстинктов быстро формирующейся тёмной плоти.
- Вот, покушай, - брезгливо подтолкнул он груду кишок в сторону волка. Тот облизнулся, но не сдвинулся с места, настороженно следя за Конфеткиным. Павел Евгеньевич уставился на него в ответ, прикидывая, сможет ли он единым усилием свернуть шею окаянной твари и отведать ее теплого мяса. Почему-то он был уверен, что сможет. Впрочем, мысль о том, что следует отобедать волком, показалась ему неаппетитной. Одновременно, с каким-то внутренним щелчком он осознал природу того сосущего чувства, что не покидало его с самого пробуждения. Это был голод.
Ему хотелось есть, невзирая на то, что он только что избавился от своего пищеварительного тракта. Отчего-то этот факт показался совершенно незначимым. Отчаянно хотелось жрать, пережевывать крепкими острыми клыками (потихоньку он ощупал зубы языком и в изумлении закатил глаза), рвать на куски сопротивляющееся, живое мясо.
- Нельзя, опомнись! Кадавр, урод! - кричали остатки человеческого внутри него, -Отведай грибов, питайся кореньями!
А что, и в самом деле, отчего бы не попробовать грибочков? Порыкивая, он встал на четвереньки, а потом с некоторым усилием и на ноги, чем привел ошеломлённого волка в состояние полнейшего ужаса. Отряхнув иголки и листья с куртки, сделал несколько шагов вперед, наклонился и не задумываясь более о том, чтобы не повредить грибнице, с хрустом вывернул крупный подосиновик. И запихнул в рот. Несколько секунд Конфеткин сосредоточенно жевал, прислушиваясь к ощущениям. К удивлению, он не ощутил и толики вкуса -складывалось впечатление, будто он жует пластилин. С некоторым усилием, Конфеткин все же проглотил грибную массу и тотчас же сообразил, что скорее всего - она выпадет из дыры в животе. Однако, ничего подобного не случилось. Заинтересовавшись, Павел Евгеньевич засунул руку поглубже и нащупал у самого позвоночника плотный пульсирующий мешок. Он постарался было ухватиться за него и в первый раз после воскрешения ощутил отклик - всплеск свирепой злой боли, исчезнувшей, стоило ему отпустить мешок.
Конфеткин вытащил руку и с подозрением уставился на покрывавшие ее комья черной слизи…
- Хм-м, - автоматически, он вытер руку о штаны и снова прислушался к своим ощущениям. Голод не прошёл, напротив, он положительно усиливался. Мысль же о том, чтобы полакомиться ещё одним грибом, вызвала внезапный приступ тошноты. Более того, теперь и грибная полянка казалась ему отвратительной. Да и что может быть приятного в омерзительных белых выростах, гнойных образованиях грибницы, выпроставших из-под земли свои тонкие щупальца? Сама земля, на которой он стоит, мягкая, черная земля отравлена этими гнусными опухолевыми отростками.
Конфеткин рыгнул. Рыгнул и волк, роняющий голодную слюну, но все так же лежащий поодаль от аппетитной кучи кишок.
- Эх, брат, - развел руками Павел Евгеньевич, - нет правды на земле. И в аду. Всякий тебя надуть стремится. А что делать? Куда идти?
Волк нервно выгрызал между пальцами.
- Ты кушай, кушай… - ласково реванул Конфеткин, - а я пойду, поди, матушка заждалась, волнуется!
При мысли о матери, о её аппетитных больших руках, о её полном стане у Конфеткина исказилось лицо, и потекла слюна. Мама! Ему как можно скорее следует вернуться и успокоить её, прижать к себе, быть может игриво куснуть!
Взревев, Павел Евгеньевич метнулся к тропинке, сначала бегом, а потом, всё больше и больше припадая на четвереньки. Он нёсся с невиданной доселе прытью - деревья то и дело хлестали его по распалённой морде, с клыков тополиным пухом слетали клочья пены.
Уже почти достигнув опушки леса, он вдруг услышал чьё-то тихое хныканье в кустах. Остановившись как вкопанный, повёл ушами и безошибочно определив источник звука, дробной рысью направился к бурелому. Во рту бурлила и пенилась слюна, голод, неистовый голод, толкал его вперед.
Впрочем, чаяньям его не суждено было сбыться. За несколько метров до вожделенной цели, он ощутил сухой запах давней мертвечины. Что-то сгнило здесь в лесу давным-давно и это что-то сейчас продиралось сквозь кустарник с тихим плачем.
Конфеткин остановился и, поднявшись на ноги, в изумлении уставился на червеобразное крошечное существо, выползшее на тропинку. На лысом черепе, в обрамлении лоскутков гнилой плоти горели два огромных яростных глаза. Маленький ротик то открывался, то закрывался, исторгая блеющие звуки. Ни рук, ни ног у твари не было - иссушённое тело младенца передвигалось, сокращаясь, подобно кольчатому червю.
- Дя-а-дя, - протяжно зевнуло существо.
Павел Евгеньевич не удивился и не испугался. Было ему досадно, что мёртвого уродца нельзя съесть, и было ему жаль немного бедного дитятю. Подумав, он поднял существо на руки. Младенец уютно посокращался и улыбнулся, обнажив крошечные, но на диво острые чёрные зубки.
- Ты что за мальчуган? - почему-то Конфеткин был абсолютно уверен, что перед ним именно мальчик, несмотря на то что половых органов у малыша не было.
- Игоша я, - мурлыкнул малыш. У него был приятный, хоть и несколько скрипящий тембр, - из мёртворожденных.
- Вона как, - протянул Павел Евгеньевич, - а звать тебя как?
- Говорю же - мёртворожденные мы, - в голосе малыша проскальзывали интонации профессионального попрошайки, - вот, мамку ищу.
- И я … мамку… - Павел Евгеньевич облизнулся. И давно ты здесь обитаешься, малый?
Существо посмотрело на него с вызовом.
- Вот уж тридцать два годика, дядя. Мамка-то меня как родила, так и прикопала. Я всё лежу и жду, чай, вернется… - он картинно закатил глаза.
Остатки человеческого в Конфеткине взвыли.
- Ну вот что, Егорка, - определился он, - пойдешь со мной. Мне только одно дело сделать нужно и все, баста, в город. Определим тебя в детский дом или там в приют, - он с некоторым недоверием посмотрел на гнилую тварь, - чай, не средневековье. Не пропадешь!
Существо, казалось, не возражало. Оно сомкнуло горящие глазки и, причмокивая, засыпало прямо на руках у Павла Евгеньевича.
- Ишь какой! - буркнул Конфеткин. Сделав несколько шагов в перед, он остановился, осененный идеей, расстегнул куртку и примостил сонного игошу в дыру в животе. Малыш пробормотал что-то, но не открыл глаз.
- И чтоб не баловал, - строго пробасил Павел Евгеньевич и застегнул куртку. Теперь он мог идти и даже бежать, не опасаясь за судьбу своего конфидента.
Солнышко уже припекло вовсю, когда Конфеткин, истекая слюной и смертным потом, подошел к калитке материнского дома. В животе уютно похрапывал мёртвый младенец, что придавало ему некоторых сил - голод становился невыносимым.
Он оглянулся кругом. По обе стороны тянулись аккуратные палисады и домики, утопающие в зелени, будто сошедшие с картин Поленова. К удовольствию Конфеткина, людей не было - что-то подсказывало ему, что так лучше.
Тихонько отворив калитку, Павел Евгеньевич на цыпочках вошел в сад. Теперь его выдавало лишь бурчание внутри живота, столь громкое, что окрестные птицы, рассевшиеся тут и там на черешне, провожали его круглыми пустыми глазами и ёршили перья.
Мать он обнаружил почти сразу и застонал в разочаровании. Эхом отозвались острые иглы голода, пронизывающие всё его нутро. Заворочался в животе игоша, взметнулись потревоженные птицы. Казалось, даже небо, безоблачно-пустое, потемнело на мгновение, вторя его горю и голоду.
Она лежала подле вырытой ею же ямы, неловко подогнув ноги. Судя по лопнувшему и расплескавшемуся животу, она умерла давно, быть может, вскорости после его ухода в лес.
«Уж месяц прошел» - эхом отдались в голове слова Сабнака. Месяц!
Горе Павла Евгеньевича не передать было словами. Он повалился на землю, подле гниющего трупа матери и взвыл, подобно волку, раздирая лицо.
К стыду и омерзению своему, горевал он не по почившей маме, а по неудовлетворённому желанию отведать её сочного свежего мяса.
- Ничего, ничего, - прошептал он, немного успокоившись, - сейчас пойду к соседке, к тете, как ее, к Любе пойду и поем, вот и все, и делов-то!
Однако слова эти не привели к желаемому результату. Конфеткину не стало легче - напротив, представив себе рыхлую и крикливую соседку, он ощутил, как нервно и болезненно сокращается новообразовавшийся мешок внутри него и тошнота подкатывает к горлу. Нет, не Любиной плоти он желал. Быть может, в будущем, когда-нибудь… Но не сейчас. Неистовый и безжалостный инстинкт вурдалака тянул его к семье. Только семья могла наполнить горящую адским пламенем бездну в его мертвой утробе.
- Тя-ать?
Он угрюмо расстегнул куртку и уставился на любопытную морду игоши. Тот проснулся и, судя по всему, позавтракал остатками его печени, а может, и почкой -все его лицо было измазано чем-то коричневым.
- Ну что, - пискнул он, - в город-то скоро? Там, поди, мамок видимо-невидимо для меня.
Конфеткин нахмурился. По уму, надобно было выдвигаться в город незамедлительно. Мысли о жене, сладкой и любимой горе нетронутого мяса, равно как и о детях, вызывали в нём пароксизмы страсти, однако логика подсказывала, что в таком виде в автобус могут и не пустить.
- Пешком пойдем, околицами, - буркнул он безрадостно, - если не сдохну с голодухи по пути.
Игоша тоненько рассмеялся:
- Зачем пешком? Давай на Встречнике! Вмиг домчит!
Павел Евгеньевич нахмурился. То что гнусный малец знал поболе него, вызывало неприязнь.
- Что за Встречник? - наконец спросил он, постаравшись вложить в интонацию как можно желчи.
Игоша снова хихикнул.
- Из наших. Как покойник где злой объявится, так жди Встречника. За душой чёрной, стало быть, охотник. Быстро бегает.
- Погоди-ка, погоди. Помнится, Сабнак говорил…
Игоша присвистнул с уважением.
- Сам Сабнак! Ну ты, тять, даешь. Такими знакомцами козыряешь. Так это он тебя, значить…
- Ну, ты, не дерзи, окорок, - озверел Павел Евгеньевич, - а то живо по обочине поползешь! Сабнак говорил, до Страшного Суда…
- Мало ли что твой трупоед говорил, - обиделся игоша. - Есть такие души, тять, что ни один из кругов ада их не удержит. Вот и приходится отдавать их Темным на пропитание. Стало быть, Встречник нам нужен - найдем, договоримся по блату, он подкинет.
- Где же мы его найдем? - Конфеткин решил не спорить с наглым младенцем. По здравому размышлению, попутка не помешает.
- Он все больше по дорогам проезжим, - разулыбался игоша, - туда и пойдем. Я его за милю учую, а уж как учую, так и остановлю.
- Ну пошли, пошли к твоему Встречнику.

***
Сонно бредя вдоль обочины пустынной трассы, Павел Евгеньевич в который раз за день вопрошал себя - стоило ли оно того? По здравому размышлению, он отказался от попыток найти ответ на этот поистине риторический вопрос. К тому же, здравые мысли, подобно мухам с оборванными крыльями, ползающие в его сознании, были оттеснены давящим как пресс голодом, скручивающим его нутро в тугой жгут. Он задыхался и пускал слюну, то и дело огрызаясь на проносящиеся мимо машины, ощущая запах человечков, запертых внутри раскалённых металлических коробов. Пару раз он даже припустил было за изрыгающими смрадные газы автомобилями и видел, отчетливо видел, как расширялись от ужаса глаза водителей, стоило ему припасть на четвереньки. Впрочем, преследовать машины было столь же скучно, сколь и бесперспективно. Павел Евгеньевич испытывал страсть к строго определенному мясу. Игоша в его утробе нервно икал и ёрзал - он придерживал его когтистой рукой. Собственное состояние не казалось ему ни диким, ни странным. Он воспринял как должное и огромные узловатые пальцы свои, оканчивающиеся стальными когтями, и клыки, наподобие кабаньих, что росли теперь из нижней челюсти, и верхние мощные резцы, способные, как ему казалось разгрызать металл. Не удивляло его ни обострившееся зрение, ни звериный слух, ни способность обходиться без внутренностей, с одним лишь омерзительным мешком, пустым и стенающим от неистового голода мёртвых. Когда игоша тонким, ломающимся голоском спросил, не откажет ли он ему в чести отведать кусочек сердца, Конфеткин лишь буркнул что-то нечленораздельное и без сожаления прислушивался к грызущим звукам внутри себя.
Солнце пекло безжалостно. Асфальт буквально плавился под ногами. Над дорогой висело колышущееся марево, напоминающее неведомым образом разлитый в воздухе бензин. То тут, то там на дороге вдалеке виднелись призрачные лужи, исчезающие, стоило приблизиться к ним.
Сонно потупив голову, Павел Евгеньевич и не надеялся уж на спасение. Один раз ему пришлось остановиться по малой нужде. Он равнодушно смотрел, как корчится пожухлая трава под напором черной густой жижи, вырывающейся из его подросшего и покрывшегося острыми шипами члена.
Внезапно заворочался игоша.
- Ну что там? - сердито осведомился Конфеткин, застегивая ширинку.
- Едет! Едет, тятя! Тормози-и! - последнее слово было произнесено пронзительным, дребезжащим голосом, что отразился от дрожащего воздуха и рассыпался на тысячу отголосков.
- Стоооооооой! - верещал уродец. Павел Евгеньевич торопливо расстегнул куртку, и мальчонка высунулся из его живота, заливисто крича.
На горизонте появилось быстро растущее черное пятно. Как ни пытался Конфеткин разглядеть форму несущегося на огромной скорости объекта, ему это не удавалось. Потрясенный, он отступил в сторону. Буквально через секунду в облаке пыли возник Встречник - угрюмый, полуголый мужик в шоферской кепке. Он твердо стоял на трех жилистых ногах с гигантскими, плоскими почти ступнями, причем задняя нога просунута была в дыру в щегольских тренировочных штанах «Adidas».
- Я спешу, - вместо приветствия, буркнул мужик.
- Нам бы до города, тять,-жалобно пискнул игоша. Мне и, этому вот, упырю.
Встречник задумчиво посмотрел на Конфеткина.
- Этот сильно жирный будет, - протянул он, - надобно бы ему ноги подрезать.
Павел Евгеньевич возмущенно зарычал.
- Он легкий, тять, - примирительно сказал игоша. - И молодой совсем. Пропадет ведь! Того и гляди, найдут его охотники. Не порезвился ведь ишо!
- Ну, не знаю… Ладно…. Бес с вами, - Встречник хохотнул, - адрес какой?
-Собственно… я,-внезапно засмущался Конфеткин,-Домой бы, семью повидать.
Встречник и игоша заржали.
- Это понятно, - донеслось до Конфеткина сквозь смех монстров, - адрес давай!
- Э-э… Колонтаевский спуск, семнадцать! Комплекс «Радужный»! Да я…
- Садись уж. Смотри, мальца не потеряй, - Встречник пригнулся, подставив Конфеткину широкую волосатую спину - его мощные ноги нетерпеливо загребали асфальт, крошащийся под давлением чудовищных пальцев. - Звать меня Лёва.
Подумав немного, Павел Евгеньевич подошёл к Встречнику и уселся ему на закорки, крепко ухватившись за шею. Лёва взбрыкнул нетерпеливо, заржал и понёсся по дороге, с какой-то совершенно умопомрачительной скоростью. Его ноги крутились наподобие мельничных колес, тогда как задняя корректировала курс. Посадки, дачные домики, машины и редкие прохожие слились в единый туннель, похожий на тот, что явился Конфеткину в момент смерти. Мимо то и дело размытыми тенями проносились другие Встречники - кто налегке, а кто и с попутчиком - извивающейся, ломкой и орущей чёрной тенью.
Поначалу Павел Евгеньевич очень боялся упасть и разбиться, однако через некоторое время понял, что их окружает некий невидимый кокон. Он даже позволил себе полихачить немного, осторожно подскакивая на Встречнике, как на рысаке.