мара : первый поцелуй или райские яблочки

Делалось это так: в густеющих сумерках подкарауливалась жертва. Лучше - баба. Желательно - одиночка. На худой конец - две, так как известно, что поодиночке бабы не ходят даже в школьный сортир.
В отсутствие баб не брезговали и пацанами, но в этом случае азарт был чисто спортивный. Малолетних баб, то есть, младше седьмого класса, старались не трогать: ссыкухи. Да и стрёмно - ведь кайф был в том, чтоб ошеломить именно, а не напугать.
Застать врасплох.
Чтобы рот до ушей, в глазах восторг, и - чёртики танцуют.

Нападали вчетвером и сзади: так легче было взять в оборот.
Позволив жертве удалиться на приличное расстояние от школы, неслышно выметались из-за угла. Цеплялись локтями и разгонялись рысью, скользя подошвами по утоптанному до писка снегу. Поравнявшись, переходили на галоп и молниеносно брали жертву в кольцо. Не сбавляя скорости и не давая опомниться, безжалостно гнали вперёд. Немо скалились зубы, жарко дышали перекошенные рты.
Всё - без единого звука.
И только снег визжал под каблуками.
Шарахалась, утопая в сугробе, случайная дама в каракуле. Захлёбывалась лаем, припав на грудь, седая такса в клетчатом пальто. А жертве ничего не оставалось, как только мчаться со всех ног, увлекаемой весёлыми погонялами. Глупейшее положение, если вдуматься: бежишь, как дурак , выпучив глаза – ни выпасть, ни прорваться… Но есть, есть спасение! А именно: подпрыгнув, раскинуть руки, обхватить мучителей за шеи, повиснуть и, хохоча, предаться удовольствию гона.

Лидка так и сделала…
Рядом сосредоточенно бежит, не разжимая губ, толкаясь и бухая отечественными сапогами, низкорослая Пшеничная.
У ней плачущее выражение лица. Цепляйся, дура, кричит ей в ухо Лидка и показывает взглядом на свои поджатые, в валенках ноги.
Пшеничная подскакивает, виснет тяжёлым камушком на шее у одного из мучителей и тут же гадливо выворачивает голову со съехавшей набекрень шапкой: ей ещё не доводилось видеть мальчишечьи прыщи так близко. Да что прыщи! Её и на медляк-то ни разу в жизни не приглашали! Пшеничную стряхивают и, поддав коленом, придают скорости - работай ногами, ишь, чего! А Лидке весело: вот это катание!
Искрится снег, шуршат машины, мелькают пятна фонарей.
Но вот, Лидку с Пшеничной заносит куда-то вбок, гаснут искры, глохнут звуки, и впереди обозначается тёмная коробка хоккейной площадки. Лидка холодеет.
Сейчас защупают, догадывается она.
Что может быть страшнее, когда тебе тринадцать?

Пшеничную отбраковали – она низенькая, и у неё нет талии. Но она - молоток! - не смылась, отбежала за ворота, скачет там и скандирует звонко и требовательно : “Дураки!…Пустите её!...Дураки!...Пустите её!...” Но они ничего особенного и не делают – выдохлись. Утомлённо похохатывая, перебрасывают Лидку от одного к другому.
Она узнаёт их: некто Никишин, Звягин, Сопочкин и Маруков. Все из 9-го.
Все двоечники, прогульщики и матерщинники. Блатная элита школы.
Обессилев, Лидка поскальзывается и падает.
Барахтается, растрёпанная, на льду.
Её хватают за шкирку, ставят вертикально, но от слабости ноги разъезжаются, и Лидка снова валится, как пьяная… Пытается прорваться к энергично жестикулирующей Пшеничной, таранит, рыча, оборону... Пшеничная, воспряв духом, сучит ногами на одном месте... Но, нет, радость преждевременна - инициативой завладел Маруков. Он не отшвыривает Лидку в этот раз, а, наоборот, обхватывает её, крепко берётся пятернёй за лицо. Открой, говорит, ротик, покажи, говорит, зубки, нет ли, говорит, ёбаных брекетов.
И добавляет тихо и ласково: золотце….
Лидка обмерла, рванулась, забилась, не на шутку струхнув, но Маруков не пустил. Встряхнул хорошенько, да так, что Лидка, клацнув зубами, прикусила себе язык, потом стиснул в объятиях, разжал ей рот и, впившись своим, шершавым, залепил холодный, кислый от дешевого яблочного портвейна и солёный от крови, поцелуй.
Первый в её жизни.

Так, на хоккейной коробке, она навеки отдала свое сердце Марукову.
Этот поцелуй был первым в её жизни актом любви, и ничего более потрясного в будущем она уже не испытает. Всего обидней Лидке было то, что Маруков её не запомнил. Она поняла это по тому, как равнодушно он скользил глазами мимо, когда она, с бьющимся сердцем и пылающим лицом, караулила его на переменках.
К слову сказать, он страданий её не стоил. Хорошего в нём были: цыганские кудри, бараньи глаза, да белые, как отборная фасоль, зубы. Но Лидке было всё равно. После таинства любви на хоккейной коробке она была готова ползти за волочащимися голенищами его сапог.
К счастью для Лидки, ей не пришлось никуда ползти, так как Маруков и компания сгинули после выпускного – кто на нары, кто на иглу…
А Лидка, отревев положенное в подушку, стала жить дальше.

Ну, а Маруков…
Марукова обрили и отправили на пушечное мясо - исполнять интернациональный долг. Перед этим он, неожиданно для всех, женился на белокурой тихоне-однокласснице, с невнятным именем Нина и миловидным лицом юного Ленина. В отсутствие супруга, она разродилась недоношенной девочкой - уродцем. Спустя три месяца благополучно похоронила её, безымянную, и устроилась работать в районный суд, секретарём. Там она завела себе любовника, из ушлых, судейских, который - как потом люди болтали - и подучил её избавиться от мужа, преждевременно вернувшегося из армии - без одного глаза и дырой в черепе. Наняв киллера, она убила постылого, но опять не до конца - а наградив его ещё одной дырой в голове. После чего отправилась с судейским по этапу.
Больше её не видели.

Лидка иногда встречает Марукова. Его мятый череп почти совершенно гол, он смотрит на белый свет одним глазом и Лидку не узнаёт. Последний раз она видела его на старушечьем рынке – он покупал, кажется, малину и ещё что-то. Притормози, велела Лидка мужу, я сейчас. Выскочила из машины, потом вернулась, сняла и кинула на сиденье нарядный, канареечного цвета шёлковый плащ.
Замедлила шаги, подошла и встала тихо рядом.
Машинально купила ведро ранеток.
“Что будешь с ранетками делать, милая?” - спросила её торговка.
Лидка молчала. Смотрела куда-то в сторону, вывернув шею.
“Слышь, милая, свари варенье,”- коснулась её руки торговка.-“ Называется райские яблочки. Делается это так…. “