Илья ХУ4 : Привяжи своего бультерьера

Oldskul

Наше время:

- Обещай мне, когда я сдохну, вложишь два пятака в глаза.
- Ладно.
- Я тебе тоже слово даю. Вдавлю их прям в изподлобье. Или плюну и приложу. Два старинных пятака и крест грешника.
- Хорошо, я согласен.
- Где он только не был этот крест…
- Как преставлюсь, так и понесу его.
- Если обманешь меня, и я раньше уйду, а ты не положишь, смотри! Я там подготовлю почву, подговорю всех…
- Хорошо сказано: «Подготовлю почву». Всё, давай, короче…
- Да, надоел мне тоже, не звони больше никогда. Вечером заеду.


…


Прошлое:

Коля, помимо прочих качеств, типа безжалостности, беспринципности, бессовестности и отмороженности, обладал еще одним полезным свойством – страшной мордой. Может быть из-за этого, а возможно из-за чего-то еще, на улице, да и в тюрьме его дразнили «Бультик». Уменьшительно-ласкательно, от названия пса.

Расскажу немного про него, ладно? Одно время он отвечал за небольшую тюряжку, в одном северном городишке. И там пригрел угревшегося, извиняюсь за каламбур, по статье «мошенничество» успешного человека, возможно, с эффективным разумом. Некого топ менеджера нефтегазовой компании. Держал его рядом и доил. Как домашнюю козочку.
Когда Коля освобождался, тот подарил ему хороший крепкий мерседес, представительского класса. На нем Бультик и прикатил в Москву.

…

Мерседес мы, кстати, потом продали.

У меня была уйма таких знакомых. И все они, помимо того, что уже горят в аду или им скоро там гореть, так еще и горели желанием со мной поработать. Наверное, потому что я к тому времени еще неплохо соображал. И не успел растерять чутья и хватки.
Не горевал особо, хотя и знал, что тоже буду гореть в аду. И мнил себя десницею господней. Люблю об этом повторяться. Как-то бодрит до сих пор.

…


В тот день я приехал к набойщику, в клан постсоветских маклаудов, что давно таится на юге Москвы.
Появилась работа. Вроде не пыльная…

Помню, тот чувак сказал:

- Поедете с Бультиком.
- Хорошо, - ответил я, и скромно добавил, - с Мультиком, так с Мультиком.
Это потому что мне послышалось. Или померещилось. Но я скорбно думал тогда – «как надоели уже эти мультики»

…

В большом трехэтажном доме Димы, вернее, в доме, который Диме оставил по наследству дед, а еще вернее, в доме, который дед оставил по наследству Диме, и жене Великана – Свете – родной сестре Димы, так вот в этом доме, когда мы в него вошли, воняло бомжатиной и уксусной кислотой. Что в принципе одно и то же. А сам Дима в полуспущенных штанах и невменяемом состоянии эпикурейски возлегал на вонючих тряпках, должно быть являющих собой постельные принадлежности его дивана.

Нас было четверо: я, Вася, Бультик и Великан.

Диму надо было взять. Зафиксировать. Потом отвезти на бывший полигон, где когда-то давно мусора пристреливали свои пукалки. А теперь бандиты держат заложников.
Мы так и сделали. Подробностей не привожу, ибо всё и так ясно, да и завершилось быстро.

…

А суть была вот в чем. Помимо того что Дима делил наследство с женой Великана – это важно, так он еще и существовал опустившимся наркоманом, и умудрился проколоть велосипедик ребенка Великана! Маленького розовощекого великанчика. Любимого карапузика. Великан пришел в бешенство, и сначала, в порыве ярости, хотел замочить Димку. Но, когда мы приехали его брать, тот уже поостыл, и на чьё-то предложение «зарезать и утопить в Волге» среагировал не аутентично: «Нет, он же родственник. Брат моей жены. Жалко как-то»


В здании на полигоне, после гастрольной работы в столице отдыхал коллектив тружеников севера. Почти Бультиковых земляков. Но поскольку он бескрайний, не Коля – а север, то не совсем.
Диму мы оставили им. На пару-тройку дней. Пока решалась его судьба. Великан собирался его пристроить либо на несколько лет в зону, либо в наркологичку закрытого типа. Немножко поторчать на аминазине.

Уже в тот вечер начал накрапывать дождь.

…

Через три дня мы опять собрались на полигоне. В здании стоял запах спиртного. Все ребята – очень уставшие - спали. Димы нигде не было. Пришлось разбудить одного из гастролёров.

- Где Дима?
- Какой…?
- Которого мы привозили.
- А-а-а, наркоман этот… Перекумаривает. Пойдёмте, покажу.

Он проводил нас на задний двор. Там не было ничего, кроме сгущенной, влажной темноты и огромной кучи щебня, похожей на груду зубов гигантской акулы. Сверху кучи зачем-то стояло пластмассовое ведро. И дождь по нему барабанил регтайм.
Гастролёр снял ведро и заулыбался:

- Вот он.

Из кучи щебня торчала рожа Димы. Он был ни жив, не мёртв. Он молчал. Конечно, молчал. Ведь три дня на опийной ломке он просидел заваленным в кучу щебня. Где под тяжестью обстоятельств ссался и срался внутрь себя. А все три дня шел дождь. И долбил, словно тысячей пальцев по его ведру.

Великан потом говорил, что он еще долго молчал.

На этом мероприятии я и познакомился с Бультиком. Но не подружился.

…

На время пока Коля будет в Москве, мы поселили его у Инночки. Она приехала из Беларуси и работала в Мордоре маникюрщицей. Потом менеджером. Потом еще кем-то… И вот к ней заселился Бультик. Стал, вероятно, и сожительствовать. К этому выводу я пришел, когда одолжил им дрель. Зачем дрель двум людям разного пола в полусъёмной квартире? Ну конечно - обустраиваться. Вить любовное гнездышко…

…


Тоже прошлое:


Через пару месяцев я сел.
Еще через пару лет доехал до Урала. А там узнал нечто про Колю Бультика. В общем, что он блядь и нелюдь. Что жмуров на нём целое кладбище, а на войне он не был никогда. И его самого надо бы убить крайне жестоко, а не холить и лелеять.
В клан маклаудов, что таится и сейчас на юге Москвы я передал. Только Колю не убили. И он и дальше работал с ребятами.

Да, преступный мир не тот, что раньше. Да и раньше был не лучше. Нынче просто состав поизмельчал. Поистерся - как гондоны в жопе.

…


Почти настоящее:

Срок мой на две трети истек, когда я узнал, что многих уже нет с нами. И они, как я обещал в начале – горят в аду. Оттуда были сообщения.
А вот Коля жив. Странно, правда? Убил Инночку, своего друга Рому, там же, на той квартире, куда мы его пристроили. А еще подмотал двадцать миллионов общаковых денег, и был таков.

«Я же говорил!» - не скорбил, а радовался я. Хотя Инночку было жалко. Рому нет. И на общаковые деньги я тоже клал, потому что ничего, ни крохи, от них не видел пока сидел. Да, я радовался. Ухмылялся внутри, что эта нелюдь и нежить так объегорила бедных маклаудов.

«Нет, а я же говорил»

Ходил по камере и повторял. «Говорил им, еще когда говорил!»
И с хитрым ленинским прищуром улыбался.
Все думали, что я спятил. Но это была не правда. Спятил я еще давно. Наверное, когда под кайфом забивал молотком двух негров, и они валились на земь, как мешки с говном, а в тупой башке крутилось воинственное: «джихад!». Лет в шестнадцать. А может еще раньше.

…

Колю до сих пор не нашли. След его теряется где-то в Питере, причем в Крестах. Наверное, сменил пару масок и имен, и теперь где-то в Тверской губернии встречает этапы, - киянкой по голове. Или ебёт на пересылках. В жопу, в рот, ссыт в глаза, и пытает, прыгая по хребту, выбивая показания или еще какие признания. Короче, двигается по старой схеме.
Да, всем привет передаёт. Наверное. Я точно не знаю. Я бы передавал.

…

Настоящее:

Словами про «привет…» я и хотел закончить. Это же часть, типа, книги. Но пока писал, да и вообще, проживал эти последние дни, решил рвать строку по-другому. Да и на кой хер кому эта книга?

Мы все - такие как Коля. Мрази. Это я про себя и таких, как я. Не про Вас же, дорогой читатель! А я, к тому же, совершенно не нужная никому, поломанная, безумная и утратившая связь с реальностью тень… Призрак парня с гитарой. Вурдалак с протезами клыков.

Надо было ласты клеить в Срок.

И, если в ближайшие дни или месяцы, мир каким-то образом не избавится от меня или я от него, что скорее; то, есть вероятность добавки грехов, как гороха в миску. Или, если удобнее, чернил в список. И без того длиннющий, воняющий гнильём и болотными миазмами, поросший сфагнумом и покрытый струпьями.

Но мир… Мир… Он так лицемерен, так готов дарить фальшивые улыбки, за которыми сплошное ничего, так рад окатить пустотой, выкрашенной во все цвета радуги, что на него никакой надежды…


Мразям почему-то всегда отмерено больше. И они бессмертные какие-то, неубиваемые. А чистый гений, талант или просто просветленный – горит ярко и умирает быстро. Не хочу оставаться мразью.

Поэтому сам. Как всегда - сам. Только сам.

И чтоб никого рядом.

Может быть потом, вот так, как в виршах того, еще живого недочеловека:

Ты опять умрешь под вечер...
Поминальный звон разгонит
Тощим эхом ветер в кронах;
И обычный дождь картечью
Марш урежет похоронный.

Свалят труп толпе на плечи,
И растащат, да утянут,
Словно жив и снова пьяный,
А похмелье - бесконечность
Мыслей чистых, без изъяна.

Напустив слюны по гробу,
Бесы, с блеяньем овечьим,
Две монеты вложат в оба:
Мол, держи-ка, змей аптечный,
Купишь проездной до бога!

На волнах сулящих вечность,
Ждёт,
качается пирога.