rak_rak : Собственность.

Дом стоял на отшибе от признаков цивилизации, которую из окрестного ландшафта являла собой только уходящая за горизонт линяя электропередач, сопутствующая узкой разбитой дороге. Внешность дома полностью соответствовала личности своего владельца: старый вековой сруб, потемневший и местами рассохшийся, но сохранивший былую прочность благодаря честному труду своих созидателей, а перечень мелких повреждений не влиял на его основную функцию – быть жилищем и укрытием от непогоды для своего хозяина, функцией которого соответственно было поддерживать в этом состоянии сам дом.
Хозяин его хоть жил вдали от населённого пункта, но не чурался принимать гостей, равно как и покидать свой дом на длительное время, посещая коллег по работе, а порой просто отбывая на неделю в неизвестном направлении. В своём преклонном возрасте он сохранил способность думать и говорить, с каждым годом утверждая уважение со стороны почитателей его авторского таланта. Но старика отличало от остальных писателей то, что издавая очередную книгу, он придумывал новый псевдоним, используя в его качестве какой-нибудь аксессуар хоккейного спорта. Выходили книги под авторством «Клюшкина Шайба», «Краги Щиток», а то и просто «Конёк», «Шлем» и «Булит». Редакторы деликатно не обращали на эту странность – во-первых, его книги пользовались коммерческим успехом, а во-вторых - почти все в редакции знали о несчастливом прошлом автора.
Сам же автор никогда его не вспоминал о нём, по крайней мере - замечен в этом не был, и лишь его очередной чудной псевдоним сообщал окружающим, что память старика о днях своей молодости ещё жива.
Кто бы мог подумать, что увлечение хоккейным спортом, а вернее – посвящение ему полжизни, и лишение его в одночасье, способно стимулировать рождение писательского таланта. Впрочем, что оставалось делать человеку, у которого отняли способность координировать движения. Отняли весело, шутя, как минуту назад до этого отняли мобильный телефон, в ту минуту он даже не почувствовал боли, только удивление, когда девочка, остановившая его, шедшего с тренировки, на пустыре, и вежливо спросившая время, вдруг изо всех сил ударила коленкой ему в промежность. И отскочила в сторону, как кошка, уступив место здоровому детине, дебильное детское лицо которого явно не соответствовало размерам туловища и конечностей. Рожа гопника расплылась в тупой злобной улыбке, и обладатель её с размаху нанёс согнувшемуся в поясе Виктору удар, по динамике схожий с предыдущим, но с большей амплитудой. Облитый грязью тяжёлый ботинок воткнулся жертве в солнечное сплетение, лишив её на время способности дышать и производить какие-либо активные противодействия. Выпавший телефон был немедленно подобран девчонкой, а её подельник принялся бить упавшего ботинками по голове. Виктор не успел закрыться руками, и первый же удар в висок сделал его тело лёгким и бесчувственным, голова дёрнулась, как кукольная, отскочив от окованного железом носка «гриндерса», и только после второго удара, в переносицу, боль вернулась, встряхнув оцепеневший мозг Виктора. Но тело по-прежнему было бесконтрольным и ватным, позволяя грабителю невозбранно трудиться над ним своими тяжелыми ботами. Он так и не успел запомнить лица напавших, и очередной пинок в лицо перепутал названия сторон света, закрутив сознание в чёрную воронку небытия.
Он очнулся в медицинской палате, с повязкой на голове, правый глаз заплыл сплошным синяком, дико кружилась голова. Виктор с трудом сел на кровати, свесил ноги и попробовал встать, но тело занесло в сторону, и он упал на пол. В больнице он провёл около месяца, и врачи ему советовали забыть о карьере хоккеиста: был сильно повреждён вестибулярный аппарат, и было неясно – восстановит ли он свою функцию в полной мере. В конце концов Виктор смог самостоятельно передвигаться, но о продолжении занятий спортом не могло быть и речи. Девушка его бросила, только узнав о том, что её любимый стал калекой, и даже ни разу не приехала в больницу навестить его. Его родители, питавшие надежды на блестящее будущее сына, были очень опечалены его нынешней несостоятельностью, и тоже постепенно отвернулись от него. Виктор был в шоке он такой неоправданной перемены отношений со стороны близких, но долго переживать не стал: он с ненавистью проклял их всех в своих мыслях. Бога он тоже проклял, глядя ему в лицо разбитым и заплывшим кровавым бельмом глазом; и начал писать книги.
Любой жанр, любой стиль, были для него доступны также легко, как недавно было доступно умение виртуозно владеть шайбой на ледяном поле. Это стало его единственным ремеслом, и вскоре он смог скопить достаточно денег, чтобы купить старый дом и машину, и уехать из города. Его не обременяла ни семья, ни бизнес, и он вполне довольствовался общением с коллегами, часто приглашая их к себе в гости. Будучи в доме Виктора, они дивились изысканному и дорогому интерьеру, обилию самой современной техники, никак не вписывающейся во внешний образ дома. Многих из гостей при виде всего этого великолепия одолевала зависть и досадливое недоумение: откуда у простого писаки столько денег? Удивляла и его щедрость: очень часто он одалживал знакомым крупные суммы наличными, не ставя никаких сроков возврата. И хотя Виктор просил гостей не распространятся об этом, вскоре многие в городе узнали про богатого старика-писателя. Ходили слухи о спрятанных в доме старика сбережениях, пробудившие здоровый интерес мелких грабителей и воров.
***
Мишка и Васька были друзьями с детства, и в свои неполные шестнадцать лет они предпочитали охотнее продавать мелким оптом дурную траву, нежели просиживать штаны на уроках. Не чуждо им было и дать кому-нибудь по голове с целью наживы, а то и просто для развлечения. Для удобства перемещения они использовали «копейку» Мишкиного деда, который отошёл в лучший мир не без помощи внука, которому хоть и завещал машину, но пользоваться ей не давал. И они теперь с большой эффективностью использовали неожиданно образовавшуюся мобильность, гораздо прибавив их промысел, соответственно которому возросли и требования, и их обоих совершенно не волновала форма его достижения. Будучи к тому же физически гипертрофированными дебилами, они грабили в подъездах, избивали в пустынных переходах одиноких прохожих, насиловали в кустах и подворотнях баб, и частенько забивали до смерти тех, кто оказывал активное сопротивление.
Когда эта информация о богатом одиноком писателе достигла толстых, мясистых как маслята, оттопыренных ушей Васьки, он воспринял её как божий дар, и принятие этого дара Василий частенько замаливал в церкви, которую в мыслях он произносил не иначе как «черкви» умышленно «шкваря» в своём сознании священное слово, справедливо предполагая, что бог мыслей читать не может, и потому только смотрит вниз на людей, и молчит, чтобы не выдать своего присутствия. Но Васька верил, что бог слышит его, и поэтому каялся искренне, не раз пускал крокодилью слезу умиления, бубня слова раскаяния, глядя на тающую свечку косыми глазами, и всегда успешно вымаливал прощение у бога, которого в мыслях считал мягкотелой, трусливой скотиной; и после покаяния мысленно дико костерил его по матери, легко сбегая по ступенькам, чтобы показать этой небесной крысе, что полностью очистился от тяжести греха. Бог верил ему и отворачивался, предоставив просветлённое чадо своей судьбе, а чадо-Васька подходил к пивному ларьку и, отшвырнув первого из очереди, рыгал в окошко, бросая продавщице полтинник:
- Девятку!
Бутылка была суетливо вручена в протянутую, растопыренную и короткопалую ладонь, и Васька, с хлопком открыв бутыль о край прилавка, угодил пробкой в лоб парню, стоявшему рядом. Тот вздрогнул и толкнул Ваську в плечо:
- Эй бык, ты не охуел сам?
- Ты чё сказал, дядя? – набычился Василий, кося глазами противнику в переносицу. В ухо, в горло, по яйцам, - сформировал последовательность движений его головной мозг, и передал управление тела спинному. Через секунду недовольный обращением человек корчился, хрипя, на полу, а Васька, дав для забавы кованным ботинком отца в лицо упавшему, развернулся и пошёл вразвалку к своей синей «копейке» без задних номеров. Он торопился к Мишке, уже ждущему его в десяти минутах его привычно быстрой езды.
До этого они не грабили дома, но даже начальный этап нового уровня их профиля они себе представляли простым, «как в жопу поебаться», любил шутить Мишка: он слыл пассивным педерастом, только слыл, пока однажды Васька, сильно напившись водки у него в гостях, стал злобно подтрунивать над другом относительно его скользкой репутации, и у Михаила в пылу пьяной полемики сползли спортивные штаны, обнажив гладко выбритые бёдра и ягодицы, при виде которых Василий зарычал, бросил сигарету, и, схватив полуобнажённого приятеля за руки, прижал к стене. К его удивлению, ещё пока способном проявляться в затуманенном алкоголем мозгу, Мишка не стал вырываться и драться, а лишь нежно потёрся упругим животом о Васькин пах, от чего тот шумно запыхтел табачным перегаром, и, за секунду содрав с друга трусы, перевернул его как куклу на живот, и перегнул через валик подлокотника дивана.
- Скорей, скорей!.. – визгливо шептал пидар-Мишка, а Василий, окончательно обезумев от вида пленительной задницы товарища, расстегнул ширинку, достал свой болт, и всадил другу-пидарасу по самые помидорки, разорвав девственное очко по шву, как тухлую портянку, заставив Михаила дико вскрикнуть и потерять сознание.
Вот так появился у Васьки друг-универсал, готовый помочь ему во всех без исключения жизненных трудностях, и друзья очень ценили друг друга.
Мишка стоял на остановке, со спортивной сумкой за плечом, похожий на возвращающегося с вечерней тренировки спортсмена, физическое отличие с которым у него состояло только в содержимом сумки и раздолбанном очке. Полчаса друзья молча и не спеша ехали по раздолбанной тракторами асфальтовой дороге, потом свернули на грунтовку, широкие колеи которой местами были залиты огромными подмёрзшими лужами. Вдали замаячил тёмный силуэт дома старика, чётко вырисовываясь на фоне тусклого горизонта. Окна были темны, свежие следы колёс писательского джипа отсутствовали.
Дождавшись полной темноты, друзья осторожно форсировали забор, и, намотав на предплечье толстые ватные тряпки, с фонариками быстро проверили сад на наличие четвероногих друзей отшельника. В дом проникли, даже не вскрывая дверь: через незапертое окно террасы. Они стали методично обходить комнаты, исследуя их на наличие разумной жизни, и весьма детально, заглядывая под кровати, и внимательно освещая тёмные углы. Каждый из них держал в руке разложенную «бабочку» и фонарик: до начала операции они пришли к согласию, что свидетелей оставлять не нужно. Дом был действительно пуст, и грабители могли сконцентрировать свои усилия на поиски ценных вещей. Разбредясь по комнатам, они переворачивали их вверх дном, но наличных денег пока не находилось. Этот досадный факт был смягчён найденными коллекциями старинных монет, и приличным набором статуэток из золота – подарок деду на какой-то юбилей. Обшарив дом, они встретились у кабинета, в котором была запертая, смежная с соседней комнатой, дверь. Васька извлёк комплект отмычек, и стал умело ковырять «личинку» замка, прислушиваясь к тихим щелчкам. Замок провернулся, и Мишка распахнул дверь, высветив фонарём проём, и держа наготове нож. Но внешность интерьера помещения сообщила отморозкам, что они попали на кухню старика, которая также пустовала, как и весь дом.
Было маловероятно, что здесь можно было чем-нибудь поживиться, кроме столового серебра, но друзья всё же решили провести обыск, уповая на удачу в награду за своё усердие. Василий методично выдвигал ящики, и вываливал их содержимое на пол, а Мишка рылся по шкафам, бегло осматривая стопки тарелок и кастрюль. Они очень увлеклись делом, которое сопровождало шуршание и треск распарываемых ножами пакетов и коробок, в каждой из которых обуянным алчностью грабителям грезились пачки долларов, и по этой причине не обратили внимание на то, что дверь, которую они оставили нараспашку, теперь оказалось закрытой.
В темноте раздался лёгкий щелчок, чётко выделившийся из звуков кухонного разора.
Васька прекратил шарить в шкафу и прислушался, но мишкина возня мешала сосредоточить внимание.
Щелчок повторился, явно напоминая звук взводимого курка.
- Гаси фонарь! – пшикнул Васька Мишке и спрятался за холодильник, выставив перед собой нож. Михаил же просто замер на корточках, возле кучи разорванных пакетов, и тоже беззвучно раскрыл «бабочку», готовую привычно воткнуться в человеческое тело. Поскольку окна были занавешены плотными шторами, тьма была почти кромешной. Василий осторожно выглянул из-за холодильника, вглядываясь в темноту, и сделал пару осторожных шагов к двери.
- Что крысята? Думаете - обворуете? – ласково осведомилась темнота, и сгинула, уступив место сиянию роскошной и неуместной на кухне люстры, в свете которой заблестели покрытые липким потом страха лица подростков. Когда их органы зрения мучительно справились со световым шоком, то разглядели стоящего у двери возле выключателя старика, в полном облачении хоккеиста, включая коньки, а в руках дед держал ружьё, нацеленное на воров. Зеркальные очки, закрывающие половину лица Виктора, отразили вытянувшиеся в безмерном удивлении и страхе физиономии воришек.
- Что, хотите обворовать? – повторил вопрос дед.
Малолетки молчали, заворожено глядя на ствол в руках старика.
- Не обворуете, - уверенно предсказал писатель, и со сноровкой бывалого солдата разрядил по-очереди им обоим берданку в яйца. Глядя сквозь дым на корчащихся в муках, и тонко вопящих на полу кастрированных воров, старик внимательно запоминал этот прекрасный образ: всё-таки он был писателем. Скулёж и возня на полу продолжалась минут пять, а потом старик выключил свет, и прямо в коньках с грохотом протопал в свой кабинет до компьютера, и описал эту зарисовку со всеми подробностями. Когда он вернулся и снова включил свет, один из парней тяжело дышал, отползши и прислонившись к стене, и стонал, ничего не соображая от боли, и повторяя как заклинание «мама, мама, мама...», трогая при этом попеременно окровавленными ладонями то белоснежный пластик стенки холодильника, то свой изувеченный пах. А второй оказался проворнее – согнувшись в три погибели, он ковылял, держась за стену, к окну, заливая линолеум кровью, струящийся из разорванных крупной дробью артерий.
Схватив за шкирку стонущего Ваську, старик выбил кулаком из его ослабевшей ладони нож, и отволок вора в занимавшую половину дома просторную комнату, белую стену в торце которой заливал лунный свет, оставляя во власти тьмы образ перевёрнутого православного креста, вмонтированного в оконный проём. К стене были прикручены примитивные распинающие колодки для рук и ног, древние на вид как сам дом; и Василий, ранее пребывавший в недоумении о надобности в доме писателя этих приспособлений, сразу понял их суть.
Дед неторопливо зафиксировал конечности грабителя в колодках, сориентировав его тело на стене вниз головой, и вернулся за Мишкой, с которым проделал то же самое. Васька кряхтел, извиваясь на стене, кровь из развороченного паха стекала ему на лицо, капая со слипшихся волос на пол. Обезображенные кровяными потёками лица подростков в свете луны казались старику абстрактными символами справедливого наказания, один из которых, видимо осознав всю безысходность своего положения, вдруг пронзительно закричал, разбавляя черные ручейки крови на лице слезами боли и ужаса.
- Повизжи, повизжи ещё, ебаный вомбат, – процедил Виктор, и без замаха пнул лезвием конька Мишку в глаз. Тот дико заорал и забился в колодках, звеня цепями, а дед тут же принялся бить ему по голове коньками уже в полную силу, быстро превращая плоть лица Михаила в рубленный фарш. Очень скоро хрипящий визг уступил место мокрому хрусту костей, ломающихся под ударами заточенного железа. Васька, наблюдая расправу, вконец обезумел от ужаса, и принялся бессвязно и сбивчиво умолять палача пощадить его, вызвать скорую, и что «он всё вернёт». Виктор прекратил бить ногами изуродованный череп обмякшего в цепях подростка, и с интересом повернулся к Василию, который, всхлипывая и отплёвываясь от затекающей в рот крови, бормотал какую-то дикую чушь, в которой среди бреда повторялась фраза «я всё верну».
Старик присел на корточки, оказавшись вровень лицом с окровавленной физиономией вора, и поинтересовался у вора:
- Что вернёшь?
- В...в...всё... Всё верну, - прошептал Васька, тяжело дыша.
- Всё? – удивился дед. – А вот ЭТО тоже вернёшь?!!
И старик оттянул пальцем веко, являя взору Василия выпученный, покалеченный глаз с бельмом.
- Ну? Сможешь вернуть? – рявкнул дед, выпрямился и, не дожидаясь ответа жертвы, заключил: - Не сможешь, тварь!
Через секунду Васька, забиваемый коньками по лицу, забыл про боль в простреленных яйцах, визжа и корчась на стене, перечеркнутой тенью перевёрнутого креста.
***
Старик вышел на крыльцо, тихо и плотно прикрыл дверь, и, закурив папиросу, опёрся на поручень из дубового массива, который полтора века палило солнце, и обливали ледяные дожди. После адских, пронзительно-надрывных визгов тишина гулко давила в уши. Дед слезящиеся глаза к небу, закрыл один здоровый глаз: сквозь бельмо луна мутно разливалась во всё небо.
- Ну что, глист? – обратился Виктор к богу, которого представлял в виде толстого, плотоядного червя, живущего где-то там, в этой белёсой небесной жиже разбитого глаза.
Бог потемнел, наливаясь чёрной кровью изуверского стыда, и стал извиваться, проявив своё уродливое, пупырчатое тело в жёлто-сером месиве неба. Писатель открыл здоровый глаз, предполагая увидеть наползшее на это пятнистое зеркало солнца облако, но луна бесстыже сияла в угольном небе, ей не было стыдно, когда её лучи обливали вспоротые ударами стальных коньков детские лица, облитые кровью, она слушала захлёбывающиеся визги, прилетающие к ней через всё небо, и наверно ещё ярче светилась бы от счастья, если предположить, что у луны вообще может быть счастье. А бог всё также бился и хлестал ядовитыми усиками внутри бельма в его глазу, и все больше распухал от крови, чёрной перчинкой вдавливаясь в глазное яблоко.
- Ну что? – повторил старик и зажмурил больной глаз, желая раздавить бога напряжёнными веками, как проклятую кровососущую гадину. – Справедливая защита собственности?
Бог раздулся от стыда до размеров крупной пьявки, и заметался, скрипя хитиновыми жвалами, и размалывая в кашу содержимое глазницы старика, который взвыл, схватившись за глаз, и постарался выдернуть из черепа взбесившегося червя, но, как только пальцы человека схватили раздувшееся, осклизлое тело бога, всевышний почувствовал такой ужас, что тут же лопнул гигантским гнойным фурункулом, смешав свои разорванные внутренности с кровавыми осколками черепа деда, в последней смертельной битве умертвившего в себе проклятого бога, и навсегда став свободным от власти этого паразита.