Mr. Bushlat : Поля бескрайние цветов

Собака была грязной, худой настолько, что можно было легко пересчитать тонкие ребра, просвечивающие под желтоватой, израненной кожей. На длинной морде, чуть выше черной плюшки носа, зигзагом отпечатался глубокий и не до конца заживший шрам-след недавней драки, а может быть, колючей проволоки.
Одно ухо торчало вертикально вверх; второе нелепо висело, напоминая об ушанке Копалыча в исполнении Анатолия Папанова. Глаза-неожиданно голубые, пытливые, казалось принадлежали не псу, а человеку, неожиданно оказавшемуся запертым в этом шелудивом теле.
Пес постоянно переминался с ноги на ногу и юлил отчаянно облезлым, крысиным хвостом. Прямо посреди тощего крупа, чуть сбоку от задней левой лапы, зияла воспаленная рана. Кожа в этом месте выглядела совсем плохо.
-Бедная… Бедная ты собачка…-пробормотал Филиппыч и собачка заюлила не только хвостом, но и всей задней частью, отчаянно топча землю ногами и всем своим видом показывая, что да! да! она бедная, несчастная и очень голодная псина. При этом, пес почти незаметно передвигался все ближе и ближе к Филиппычу и вот уже, его изуродованная шрамом длинная, худая морда оказалась рядом с рукой старика.
Филиппыч помедлил и положил ладонь на собачий лоб, ощутив жесткую горячую шерсть. Пес издал какой-то совершенно мышиный писк и забарабанил всеми четырьмя лапами по земле. Он попытался было подпрыгнуть и приобнять Филиппыча, но тот отошел в сторону и пес тотчас же остановился, словно на стену налетел. В его голубых глазах на мгновение появился и сразу пропал страх. Но хвост ни на секунду не перестал ходить из стороны в сторону.
Теперь пес избрал другую тактику. Он стал боком к Филиппычу, почти навалившись на его ноги. Подняв голову, покосился на руки старика, которые тот теперь скрестил на груди.
-Не буду я тебя гладить, паршивца,-буркнул Филиппыч, но не удержался, погладил.
-Бедная ты собачка,-повторил он.
К его изумлению, пес успокоился и стоял почти неподвижно; лишь бока его часто-часто вздымались под тонкой, горячей кожей.
Филиппыч прошелся рукою по собачьему лбу. Потрепал за ухом неловко, испытывая какое-то нелепое стеснение. Улыбнулся, и пес, скорее почувствовав, чем увидев эту улыбку, широко ухмыльнулся в ответ.
-Да, брат… Ну и что с тобой делать?
Впрочем, ответ на этот вопрос был очевиден. Пса следовало покормить. Этой собаке не помешала бы хорошая жирная кость; кусок парной говядины; наваристый суп, а может быть и борщ… Съесть бы сейчас борщецкого!
Филиппыч сглотнул и обвел глазами заваленный мусором пустырь.
Вокруг колосились высокие, в человеческий рост, сухие бурьяны. Между ними, на коричневой земле тут и там выпростали разноцветные внутренности разорванные мусорные пакеты. Валялись битые бутылки, строительный мусор, вросшие в землю клумбы автомобильных покрышек. Метрах в трёхстах к западу, из сорняков сломанным зубом торчали недостроенные руины двухэтажного жилого комплекса.
-Да, поесть бы не мешало, чего уж там,-Филиппыч похлопал пса по изможденной спине. Тот радостно стукнул его хвостом и коротко гавкнул, тотчас же, впрочем замолчав и бросив на Филиппыча быстрый взгляд-не прогонит ли?
-Ну…пойдем, наверное,..-Филиппыч засунул руки в карманы ветхой куртки и побрел в сторону развалин. На саму стройку он не ходил, хотя летом, особенно таким жарким летом как это, спать в продуваемом всеми ветрами прохладном здании было бы благом. Хозяева жилого комплекса давным-давно обанкротились, но местный участковый почему-то считал своим долгом регулярно гонять бомжей. Филиппычу в его шестьдесят семь, бегать от молодого и поджарого участкового совершенно не хотелось. Поэтому, он нашел себе другие развалины-сгоревший коттедж километрах в двух от поля, что когда-то принадлежал молодой, но очень уж странной семье. Местные шептались, что пожар случился неспроста.
Привидения, впрочем, Филиппыча не тревожили.
Неподалеку, прямо в поле, он оборудовал себе летний форпост, надежно укрытый от посторонних глаз высокими сорняками. Вытоптав сухостой, сделал из битых кирпичей некое подобие мангала и теперь мог готовить пищу на открытом огне. В поле водились кролики и мелкие грызуны. Один раз, Филиппычу повезло увидеть лису, тонкой огненной змейкой струящуюся по земле. Но он ни разу не поймал ни одного кроля, да и мыслей таких не возникало. В пригородном посёлке всегда было что поесть. Порой люди выбрасывали совершенно удивительные вещи.
-Ну вот,-бубнил он на ходу, обращаясь скорее к себе, чем ко псу, семенившему след в след,-Щас поедим с тобой, миляга.
Миляга улыбался и толкал его под ноги. Несколько раз, он отвлекся на шорохи в замусоренных кустах, но тотчас же возвращался.
Филиппыч украдкой поглядывал на собаку. Пес был какой-то…солнечный, совершенно счастливый, несмотря на ужасную рану в боку, на шрам, изуродовавший морду. Он то и дело приподнимал левое ухо, то что и так нелепо торчало вверх, и прислушивался, едва наклонив голову. Глаза… вся его морда была невероятно живой, яркой, выпуклой на фоне мусорного пейзажа.
Они вышли на полянку. По центру ее, в шаге от импровизированного очага стояло продавленное автомобильное кресло на четырех кирпичах. Рядом утоп в земле неработающий холодильник, который Филиппыч использовал в качестве склада для продуктов. Мясо на такой жаре портилось почти моментально. Впрочем, его всегда можно было пожарить дважды. Или трижды. Как-то раз, он должно быть отравился несвежей колбасой, и чуть не умер. Колики были такими сильными, что он выл почище любой собаки и почти было пополз в сторону далекого посёлка за помощью, но потерял сознание от боли и отключился, а потом снова воскрес, лежа на спине, обжигаемый горячим, белым солнцем, нависшим прямо над головой. Боли в животе прошли, как и не было их. Филиппыч порой удивлялся как же ему удалось не умереть и всякий раз склонялся к мысли,что он все-таки умер и теперь, будучи живым мертвецом, может питаться всем, чем попало, а может и ничего вовсе не есть, поскольку мёртвым еда не нужна. Но, с тех самых пор, доставая кусок колбасы из мусорного контейнера, внимательно осматривал его со всех сторон, и как правило, нес на полянку, прожарить, а потом уж ел.
-Так…-Филиппыч открыл холодильник и пошарив там, достал пластиковую бутылку из-под йогурта, наполовину полную водкой. Отхлебнул и почти сразу почувствовал как огненная жидкость, отразившись от желудка, ударила в голову, заставив мир, доселе серо-желтый и почти двухмерный (за исключением пса) запестреть яркими красками. Поставил бутылку на место и снова полез в холодильник, невольно прислушиваясь к нетерпеливому сопению за спиной.
Наконец, он нашарил в глубине сосиски. Какой-то чудак, выбросил огромный пакет, полный прекрасных и судя по запаху, совершенно свежих сосисок, прямо в поле, из окна машины. Здесь часто проезжали машины. Осенью и не раз, Филиппыч наблюдал как увязали они в грязи и незадачливые хозяева безуспешно пытались вытолкать их из трясины. Пару раз он помог по доброте душевной таким вот балбесам. Однажды, немолодой уже, но очень лощеный мужик, от которого пахло крепким табаком и одеколоном, брезгливо всучил ему десять долларов, похлопал по плечу и быстро ретировался, словно боялся заразиться от Филиппыча паршой. А у него не было парши. Только ноги гнили. Но это …возрастное, тут уж ничего не поделаешь.
Усевшись в кресло, Филиппыч похлопал себя по костлявой коленке и пес тотчас оказался рядом. Его глаза умильно блестели; пасть широко улыбалась. Он глядел то на Филиппыча, то на пакет с сосисками и на секунду старик уверился в том, что пес собирается украсть весь пакет и бежать, бежать быстро и беспечно по сухому полю. Но тот лишь часто дышал, все косясь на пакет,, а потом вдруг положил голову прямо старику на колено и уставился в глаза.
Филиппыч охнул. Должно быть водка тому виной, но все перед глазами поплыло и внутри, в области сердца стало мокро и как-то вязко-вязко. И одновременно приятно. Он медленно положил пакет на землю у своих ног и обеими руками взял пса за морду. Тот тихонько заскулил, но морду не отнял, лишь еще дальше протолкнул ее в ладони Филиппыча и закрыл глаза.
-Бедный…Бедная собака…-он погладил пса по голове, ощущая все то же мокрое вязкое, но вместе с тем такое приятное чувство… причастности. Влага поднялась вверх и защипала в глазах-голова пса расплылась и превратилась в разноцветное пятно тумана.
Филиппыч моргнул и пес снова оказался в фокусе. Он все так же лежал мордой у него на коленях, не двигаясь. Только поскуливал едва слышно.
-Ну вот, мы покормим тебя сейчас,..-неловко сказал Филиппыч и потянулся к пакету, боясь, что пес вдруг убежит и пропадет навсегда. Но тот лишь приподнял голову и с живым интересом наблюдал за манипуляциями старика.
Филиппыч развязал пакет и достал оттуда сразу несколько аппетитных сосисок, покрытых прозрачным целлофаном. Пес коротко гавкнул.
-Цыц,-беззлобно сказал Филиппыч. Он положил сосиски себе на колени, все еще ощущая недавнее тепло собачьей морды и принялся разворачивать их.
-Целлофан есть нельзя,-поучал он пса. Тот смотрел на него с сомнением, но даже не пытался выхватить сосиску из рук.
Наконец, справившись с неподатливой упаковкой, Филиппыч откинул целлофан в сторону и протянул сосиску псу. Тот аккуратно принял ее из рук старика, вытягивая губы как лошадь и тотчас же проглотил, не разжевывая и уставился на Филиппыча с выражением мягкого укора на морде, мол, зачем, зачем ты протягиваешь мне пустую руку, старик?
Филиппыч хмыкнул и отдал псу вторую сосиску. За нею последовала третья и четвертая. Казалось, пес готов был продолжать это развлечение без конца, но Филиппычу стало жаль оставшихся сосисок.
-Ну, хватит,-сказал он и пес, к его удивлению все понял. Он подошел почти вплотную к Филиппычу и принялся облизывать его руки, все еще пахнувшие мясом. Потом, сделал несколько кругов вокруг себя и тяжело плюхнулся на землю, у ног старика. Тяжело и горестно вздохнул и закрыл глаза.
Он лежал на правом боку и страшная рана, больше дыра в теле, чем просто рана, была теперь совершенно открыта. Филиппыч старался не смотреть туда, но зияющее отверстие с белесыми краями притягивало его взгляд и против воли, он то и дело упирался в рану глазами. Ему показалось, что в глубине ее, в болезненно красном зеве, что-то бродит, как тесто.
-Как же тебя-то…-пес открыл один глаз и тотчас же снова закрыл.
Филиппыч вдруг испугался. Зловещая дыра в боку выглядела совершенно неуместной. Она не вязалась с улыбчивой мордой, ни с веселым собачьим хвостом. Рана была…ужасной. Такие раны сами не затягиваются.
Он вспомнил как когда-то, давным-давно, в иной жизни видел по телевизору львицу, которую пырнул рогом буйвол да так, что можно было увидеть тугие комки внутренностей, чудом не вываливающихся из ее нутра. Команда врачей усыпила животное прямо в саванне и провела операцию. Львица каким-то чудом выжила.
Но это… Он обвел взглядом мусорное поле. …Не саванна. Здесь нет международной команды врачей и камер, транслирующих на весь мир. Здесь и люди-то… Не люди.
Но что-то надо делать? Верно? Должны же быть… клиники, конечно. Госпитали там… Он неожиданно поперхнулся… Для животных.
Вот только у него нет денег. Или есть? Он толком не помнил, осталось ли что. Здесь, особенно летом, деньги были, как правило, не нужны.
Филиппыч осторожно выбрался из кресла. Пес поднял голову и посмотрел на него удивленно.
Стараясь не пугать пса, Филиппыч сел на корточки. Теперь он не только видел, но и чувствовал рану-ее густой, сладкий запах гнилыми цветами забивался в нос. С близкого расстояния было очевидно, что дело плохо. Надобно… Продезинфицировать хотя бы, но пес ведь не даст ему лить водку прямо на…это… Какой бы славной собакой этот пес ни был, а не удержится и цапнет. И что куда хуже, сбежит потом в поле и след его простынет.
-Я тебя отведу к врачу,-решил Филиппыч. Должны помочь. Мир не без добрых людей.
Он с сомнением уставился на заходящее солнце. Куда идти? Он даже не знал, есть ли в поселке ветеринарка. А если есть, они же не работают круглосуточно, верно? Или работают?
Он снова уселся в кресло и потянулся за бутылкой.
Солнце медленно проваливалось в кажущееся бесконечным поле мусора и битого стекла.
-Бедный… Бедный пес…
Он сделал глоток.
Небо окрасилось в цвет давно засохшей, мертвой крови. По краям, небесная рана была обрамлена серыми, быстро густеющими тенями. Так меняется гниющая плоть.
Поднялся легкий ветер. Сухие стебли, нелепо торчащие из земли, шептали, шептали…
Он сделал еще глоток.
Где-то, едва слышно заскрипел сверчок.
***
Ему снилось, что Врачи, странные трехметровые существа, более походящие на жаб, чем на людей, нашли у него огромную опухоль везде. Они так и сказали: «У вас, голубчик, опухоль везде!,-старательно пряча глаза.-И ее надобно удалить!» Он, было, принялся спорить, доказывать, что стар и не выдержит операции, но как это бывает во сне, сцена уже поменялась и он увидел себя лежащим в кровати, как был, в грязной футболке и рваных в промежности штанах. Над ним склонился один из Врачей и принялся щупать его, глубоко погружая пальцы в живот.
-Вот и все,-похотливо хрипел он. Огромные пальцы доставали чуть ли не до позвоночника, но Филиппыч не чувствовал сопротивления внутренних органов,-Теперь вы заживете новой жизнью!
-Что же…-опасливо прошептал он, стараясь не глядеть в огромные, выпученные глаза жабы-врача, ощущая не боль, но отчего -то дикую сухость в горле и ломоту в висках,-Удалили вы опухоль?
Врач улыбнулся еще шире. Между губ его что-то ползало, ползало, ползало…
-Мы вам удалили все,-наконец ответил он, не без удовольствия.- Вы-пустой.
Филиппыч начал кричать, но из горла его, иссушенного и саднящего не вырвалось ни звука. Он ухватился за грудь и рука провалилась-под кожей больше не было костей. Попытался вскочить с кровати и понял, что складывается как плед.
-Пустой!-торжествующе визжал врач-жаба и таял, оплывал свечным огарком.
***
Он проснулся, все так же прижимая руки к груди и испустил длинный, протяжный стон облегчения, ощущая как материальна плоть под ладонью.
Все еще не совсем понимая, где находится, Филиппыч огляделся, стараясь сфокусировать упрямо расплывающееся зрение.
Он все так же сидел в продавленном автомобильном кресле. Предметы, окружающие его казались зыбкими и болезненными в слабом, зеленоватом свете невзошедшего солнца. Небо едва теплилось дрожащим и отчего-то неприятным глазу сияньем. Потоки этого недосвета изливались вверх, стирая звездную сыпь. Было душно, воздух стоял неподвижно. Высокий сухой бурьян мертвыми космами тянулся к гнилостному небосклону.
Филиппыч попытался встать, но только увяз в неподатливом кресле. Упрямо пульсировали виски; в голове разливалась еще не боль, но злокозненная аура-предвестник тяжелейшего похмелья. Сердце отчаянно стучало в затвердевшую грудь, пыталось пробить кость. Горло устилала жесткая наждачная бумага. Язык вырос и мешался между зубами.
Он оглянулся и сначала увидел пустую пластиковую бутылку, что валялась сбоку от него, а потом уж заметил и пса, меховым бубликом лежащего у ног. Странно, что собака не проснулась от всего это шума и оханья.
-Эй ты…-тихонько позвал Филиппыч. Вкус железа во рту вызвал болезненные спазмы в желудке. Хотелось пить, настолько сильно, что он вылакал бы воду из канавы, но одновременно, мысль о воде, о том, что ему придется проглотить жидкость, любую жидкость, вызвала еще большее омерзение. Да и… нужно было тащится до единственного рабочего пожарного крана в округе, а это километра три, не меньше.
Лучше всего выпить водки. Но водки не было. Конечно, он же выпил все вчера и теперь… Нет, определенно, нужно выпить водки, потому что…
-Собака!-он старался говорить тихо, чтобы не испугать пса, чего доброго.
Тот молчал.
Филиппыч еще раз покосился на меховой калач, неподвижно лежащий на земле. Рассеянный, больной свет восходящего солнца, все еще скрытого за горизонтом, окрасил темно-рыжую песью шерсть в неприятный пыльный оттенок. В застывшем как масло воздухе, пес показался Филиппычу плоским.
Он подавил желание пнуть собаку ногой, испытав сложную гамму эмоций-стыд, страх и какую-то нематериальную боль, пустоту под ложечкой, напомнившую ему о недавнем сне. И снова позвал собаку, не поднимая голоса.
Ничего не изменилось.
Теперь света было достаточно, и он разглядел ужасную рану. Странно, вчера она показалась ему куда… объемней. Плоть вокруг дыры совсем потемнела и не вызывала более страха. Сама дыра казалась серой, выцветшей как лежалый снег.
Филиппыч внезапно вскочил и, не обращая внимание на отчаянно бьющееся сердце, присел прямо над псом.
-Эй! Эй!-он боялся прикоснуться к застывшей в зеленоватом свечении шерсти. Рука замерла на полпути и все же опустилась, легла на мохнатый бок.
-Ну же! Вставай!-шептал он. В глазах защипало, запершило и в горле. – Вставай!
Пес не вставал.
Он был мертв.
Жесткая шерсть крошечными иголками колола задубевшую кожу ладони.
***
Филиппыч похоронил пса неподалеку от сгоревшего коттеджа, того самого, с привидениями, которых никогда не видел. Сначала, он просто хотел оттащить его подальше, да и оставить в поле на радость жирному воронью, но даже мысль о том, что собаку придется тянуть за задние лапы волоком по замусоренной земле, вызвала у него сердечную боль.
Нет, так было неправильно.
Он взял пса на руки, стараясь не думать о протестующей спине, о тупой, все усиливающейся боли в голове, о сбоящем сердце, и понес его к развалинам дома.
Солнце давило в спину теплой тяжелой рукой. Он то и дело останавливался и старался передохнуть, делая глубокие, частые вдохи, но ни разу не положил свою ношу на землю.
Пес лежал в его руках покорно и неподвижно, но Филиппычу несколько раз показалось, что собаке больно, и он с трудом подавил желание остановиться и погладить животное.
Его не покидало ощущение совершенной пустоты в животе. Быть может, ему вправду удалили…все…
…В большой гостиной коттеджа, под ржавой арматурой, он хранил нехитрый инструментарий. Была там и лопата с треснувшим черенком, но все еще пригодная для работы.
Филиппыч копал могилу на заднем дворе. Земля была жесткая, непослушные комья то и дело падали обратно в яму. Он кряхтел и почти неслышно ругался-нужно было беречь дыханье. Один раз у него все поплыло перед глазами и показалось ему, что он роет могилу не для пса, но для себя. Туда он и упадет и будет лежать, медленно раздуваясь как грязный воздушный шар.
Он упрямо стиснул зубы и продолжил копать. Несмотря на жару и свербящую боль, стало немного легче.
Через час могила была готова.
Он снова поднял пса на руки, удивляясь его спокойной покорности и осторожно положил тело в яму. Постоял над ним, оперевшись на лопату. Отсюда, пес казался совсем маленьким, как щенок. Должно быть, смерть забрала большую часть с собой.
Филиппыч попробовал поплакать, но слезы не шли. Он смотрел на застывший трупик на дне могилы и все не мог отделаться от мысли, что хоронит не пса, а ту внутреннюю часть себя, что до сих пор была его душой.
Бросил первую лопату земли.
Бросил вторую лопату земли.
Вскоре от пса остался только кусочек хвоста, пушистым цветком торчащий из-под рыхлого грунта
-Бедный… Бедный ты пес,-пробормотал он.
Бросил еще одну лопату и комочек исчез.
А потом и яма исчезла и на месте ее образовался небольшой холм.
По краю его быстро-быстро пробежала большая коричневая сороконожка и юркнула между рыхлых комьев в глубину.

***
На протяжении следующей недели, Филиппыч пил. К третьему дню бесконечной попойки, он забыл, откуда у него взялись деньги на водку, да и водка ли это. Большую часть времени, он проводил в полубессознательном состоянии, лежа то в продавленном автомобильном кресле, то прямо на земле, раскаленной и разноцветной от гниющего мусора. Поначалу, у него хватало сил отползать в кусты по надобности, но вскоре, он перестал тратить ту небольшую толику энергии, что оставалась в теле на это несуразное занятие и опорожнял кишечник прямо рядом с креслом. Запах испражнений смешивался с ароматами высыхающих полевых трав, бытовых отходов и дыма, принесенного ветром.
Его часто рвало. Пелена перед глазами не проходила ни днем ни ночью, но он умудрился понять, что рвёт его кровью. Цвет мочи тоже изменился-теперь она была темной, почти черной.
Сильно болел живот. Боль то распространялась по всем внутренностям, охватывая их лесным пожаром, то останавливалась в одной конкретной точке, но каждый раз, когда он подносил руку к животу и вяло тыкал пальцем в средоточие агонии, боль ускользала-в эти мгновения ему казалось, что в глубине тела угнездился тяжелый свинцовый шар и шар этот отравляет его.
К концу недели, он доел остатки сосисок, заветревшихся и отвратительных на вкус. Кроме них в холодильнике лежала зеленая совсем буханка хлеба. Отсутствие еды, впрочем, не беспокоило его нимало. Он все ждал, что еще вот-вот и он не проснется, не нужно будет открывать глаза и тратить силы, превозмогая боль. Тянуться к бутылке с мутно-прозрачным содержимым и пить, пить. Порой нескольких глотков было достаточно для того, чтобы провалиться в яму без снов. И снова. И снова.
В редкие минуты просветления, Филиппыч все ощупывал себя, проверяя, остались ли в его теле кости. Ощущение пустоты внутри, заполненной лишь тяжёлыми шаром боли не отпускало. Что-то отняли у него и без этой малой толики, он и сам не вправе был существовать.
К его тупому и вялому удивлению, смерть не приходила, словно он был настолько ничтожен, что и смерти до него не было дела.
Он несколько раз выбирался к сгоревшему коттеджу и стоял, покачиваясь над провалившимся холмиком земли. Порой засыпал прямо так, стоя и проснувшись не понимал, где находится. Тупо озирался и наконец начинал плакать, но без слез, по-собачьи. Иногда ему казалось, что кто-то или что-то отвечает ему из-под земли, но даже в сумеречном своем состоянии, Филиппыч понимал, что это ветер и только.
В воскресенье, ближе к вечеру, небо насупилось, потускнело и вскоре заходящее солнце скрылось за тяжелой чередой беременных черных туч. Зарядил дождик. Сначала, он едва капал-Филиппыч не просыпался, вяло отмахиваясь от капель как от назойливых мух. Но вот, громыхнуло тихо и далеко. Тучи едва осветились, будто кто фотографировал там в поднебесье со вспышкой и дождь сразу же усилился, окреп.
Филиппыч неловко встал и почти сразу упал на колени-ноги опухли и едва держали его. Постояв так, ощущая как тяжелые капли атакуют спину, еле прикрытую совсем уж прохудившейся футболкой, он все же умудрился встать.
Огляделся, нащупывая взглядом бутылку. Вот она, лежит на боку, рядом с товарками. Судя по всему, он выронил ее из рук и все вылилось в землю.
Он захромал к холодильнику, но не доходя нескольких шагов до него остановился. Дверца была приоткрыта и Филиппыч видел, что холодильник пуст.
Снова прогремел гром. Теперь уже ближе и сильней. В странном, почти флуоресцентном мареве, поле казалось совсем уж нездешним. Сухой бурьян, вымахавший кое-где метра на три, неловко клонился под порывами горячего мокрого ветра. Гроза не принесла с собой прохлады. Но теперь, Филиппыч как никогда сильно ощущал то, что в мире он совершенно один. Вдалеке краснели крыши поселка, но он был уверен, что в домах никого нет. Он прислушался и не услышал ничего, кроме все усиливающегося шума дождя, теперь уже скорее ливня и низкого громыхания над головой. Так и есть, он прозевал конец мира и остался один на мертвом поле.
Филиппыч заохал и побрел, то и дело спотыкаясь к сгоревшему коттеджу. Мысль о том, что ему придется пережидать дождь здесь, посреди умершего пустыря, сияющего потусторонним светом, показалась ужасной.
Оказавшись внутри, он немного успокоился. Стены огромной гостиной были черны от сажи. В оконные проемы виден был умирающий мир, но теперь Филиппычу казалось, что он смотрит фильм. Он сел прямо на прохладный пол и закрыл глаза. И слушал, слушал, как гремит дождь по полуразобранной черепичной крыше.
***
Когда он проснулся, было совсем темно. Гроза прекратилась и мир за окном казался совершенно черным, накрытым глубоким бархатом. Со своего места, Филиппыч видел тусклые звезды, едва пробивающиеся сквозь глубокую тьму. Он поискал глазами Луну, не нашел ее и почему-то успокоился.
Попытался было встать, но ноги так отекли,что он решил посидеть еще немного. Быть может до утра.
Странно, он совсем не хотел есть. Жажда тоже прошла. Он постарался вспомнить, когда пил воду в последний раз и с вялым изумлением признался себе, что не знает. Впрочем, все это было не важно.
Филиппыч искал тяжелый шар боли, но и его не было. В целом, за исключением отекших ног, он ощущал себя…почти хорошо. Он все еще чувствовал слабый сивушный привкус во рту, но и привкус этот к его изумлению казался скорее приятным, чем омерзительным. Впрочем, водки тоже не хотелось.
Подумав немного, Филиппыч решил, что поживет в коттедже несколько дней. Не двигаясь места. А там видно будет.
Он снова закрыл глаза и попытался уснуть. Но сон не шел, ему все казалось, что кто-то стоит рядом и шумно дышит в бок. Филиппыч открыл глаза, оглянулся, Стены гостиной утопали в глубоких тенях и там мог спрятаться кто угодно. Но конечно же, дом был пуст.
Опять то же чувство…
Он посмотрел в сторону двери и на миг ему почудилось, что в проеме, едва освещенном далекими звёздами что-то есть. Некий силуэт, невысокий, не больше ребенка, скорее игра теней, чем материальный объект … Был в нем нечто до боли знакомое, заставившее его напрячь слабые глаза. Нет…никого… Но он же видел, видел!
-Эй ты…-слабо позвал Филиппыч и звук собственного голоса показался ему странным, приглушенным как будто сам он находился далеко-далеко от источника голоса,-Выходи, не бойся.
Тишина.
-Ну же! Иди…
-…Иди ко мне…
Из задверной темноты выступила тень, куда более темная, чем тьма, окружающая ее. Существо сделало несколько робких шагов…
Остановилось.
Еще несколько шагов…
-Иди ко мне…-повторил Филиппыч и протянул руку.
Более не таясь, оно выступило из темноты и подошло вплотную к нему. В воздухе, смешиваясь с чистым запахом озона разлился тяжелый аромат тлена.
…Ткнулось ледяным носом в руку, заскулило.
Филиппыч осторожно коснулся скользкой, испачканной в земле шерсти, ощущая пронизывающий до костей холод и понял, что пустота внутри ушла. Теперь все будет хорошо.
Прижался щекой к шерстяной шее.
-Эх ты…-прошептал он,-Бедный… Бедный пес…