мара : не надо мне конфет...

Танька лежит на боку, поджав коленки, и жалобно стонет.
Правый глаз заплыл черным.
На лице пульсирует распухший нос.
Таньку то и дело мутит, и она, свесившись с кровати, надсадно блюёт в таз. Таз, пыхтя от желания угодить, притащила Зойка. Она же организовала мокрую тряпку на лоб, сахарную воду в стакане и хлеб со сгущенкой. Сунулась, было, к Таньке с карандашом вместо градусника, но та на неё прикрикнула.
И Зойка, обижено ворча, удалилась.

Впрочем, не проходит и десяти минут, как Зойка снова скребётся под дверью.
- Ну, чего тебе…
- Пусть я войду! – горячо шепчет в щель Зойка – я буду вести себя тихо-тихо!
Танька со стоном отворачивается к стенке.
Скрипит дверь, и в комнату, в обнимку с медведем протискивается Зойка. Она в новых, купленных ей накануне по случаю отцовской получки, шапке и валенках.
Не глядя на Таньку, она смирно усаживается в уголок и, повозившись там, объявляет елейным голосом:
- Я спою тебе песенку. Ага?
Танька не отвечает.
Зойка делает постное лицо, по-бабьи подпирает щёку короткопалой ручкой и затягивает немелодично, но убаюкивающе: “ …не надо мне кофет… не надо сигагет… а дайте мне ггибочек… могковку и свисточек… не надо мне кофет… не надо сигагет...”
Боль в боку унимается, и Таньку одолевает сон.


Просыпается она от шаркающих звуков.
Зойка ходит, переваливаясь уточкой, по комнате и машет метёлкой. Потом елозит по полу совком.
Удивляется:
- Метёлка – жена. Совок – муж. Сё как у людей!
Пятясь низким задом, выволакивает в коридор заблёванный таз.
Гремит табуретом.
Заглядывает в комнату, виновато смаргивает косенькими глазками и говорит примирительно:
- Нигде не найти таких медведей, как я. Меня не надо уговагивать подметать мою повяну. Я – самый уговогительный медведь на свете!

Танька приподнимается. Во рту у неё кисло.
- Где… он? – шевелит распухшими губами она.
- Де, де… – по-взрослому разводит руками Зойка – Де всегда… Дгыхнет!
- Надо бы его укрыть… Озябнет… - тянется к стакану Танька.
- Да укгыла я его, укгыла… - успокаивает её Зойка. Зойка понятливая.

Танька долго пьёт.
Морщась, косится на хлеб. Зойка перехватывает взгляд:
- Хочешь, пгинесу сальца?
- Не надо, - машет рукой Танька и откидывается на подушку.
В ушах нарастает звон, она успевает сказать:
- Зойка, таз…
И её опять мучительно выворачивает.


- … ты - звой, звой… Вот тебе, пидой несчастный! Вот тебе, вот тебе!
Танька открывает глаза.
Зойка, высунув язык, старательно тычет карандашом в брюхо медведя.
- Ты чего это, - удивляется Танька.
- Так… – Зойка смущенно прячет за спину карандаш - Иггаю…
Под глазом у неё намалёвано синим. Толстые щеки исчирканы красным.
- А с лицом-то что? – невольно усмехается Танька.
- Да это я иггаю! – веселится, осклабившись, Зойка – Пгавда, похоже?
- На что?
- Ну… - Зойка лукаво наклоняет голову и складывает губы дудочкой - не на что-о, а на кого-о …
- А ну, брысь, мыться! – замахивается на неё, смеясь, Танька.
И Зойка, громко топая плоскостопыми ногами, убегает.
Слышно, как она, фыркая, плещется в ванной и ревёт басом: “ …не надо мне конфет, не надо сигарет, а дайте мне грибочек, морковку и свисточек…”

Через полчаса она предстаёт перед Танькой, в чём мать родила – волосы дыбом, глаза сияют, отмытые щёки лоснятся.
- Я - мокгая, безобгазная! Скогее помажьте меня масвицем! - хохочет она, неуклюже прыгая и тряся белыми налитыми грудками.
- Господи, - стонет Танька – зачем с головой-то полезла…
“ Дал же бог тело, “ – невольно думает одна, с трудом натягивая на Зойкино мокрое тулово трусы и платье. Лифчика Зойка не носит.

Потом Зойка идёт в свой угол - кормить, измазываясь сгущенкой, себя и медведя хлебом.
- Не сиди на полу, - слабым голосом даёт указания с кровати Танька – во-первых, дует, во-вторых, грязно.
- А втгетих? – с набитым ртом вопрошает Зойка.

Покончив с угощением, она достаёт с Танькиной полки пыльную книжку и быстро-быстро листает - ищет картинки. Пригорюнивается:
- Ох-хо-хо…
- Чего ты? – откликается Танька. Ей уже гораздо лучше.
- Ох-хо-хо, - опять вздыхает Зойка – Совсем нет в твоих книжках никаких восклицательных знаков…
Она говорит “ выкикательных”.
К горлу внезапно подкатывает ком, глазам становится горячо, и Танька, отвернувшись, шмыгает носом.
У кровати тут же вырастает Зойка. Выражение её дебильной мордашки умоляющее.
- Не вовнуйся, маменька - слюняво тычется она в Танькину шею - мы ского все умгём… потом опять нагодимся… у тебя будет новый, хогоший муж… новая, здоговая доча… и ты опять усвышишь её весёвое “Агу”.


Ближе к вечеру Танька берёт себя в руки, сползает с кровати, приводит в порядок дом, колет дрова и затапливает печь. Моет, стараясь не шуметь, посуду – в соседней комнате отсыпается муж. Ему завтра в рейс. Потом она варит на три дня кастрюлю супа. Ночью просыпается от истошного крика. С бьющимся сердцем бежит к Зойке:
-Что, что?
Зойка поднимает на неё зарёванное лицо :
-Не спи…тся.

Так и живут.