Khristoff : Несправедливость

Частенько мне приходится слышать обвинения в расизме. Дескать, я чрезвычайно нетерпимый человек и что не люблю цветных товарищей. Спешу сообщить, что это далеко не так. Скажу даже больше – в школе я сидел неделю за одной партой с натуральным негром, точнее негритянкой. И когда у нас было сочинение на свободную тему, я написал о советско-африканской дружбе, назвав работу «Мой маленький черный товарищ». Странно, но учительнице совершенно не понравилось мое творение, в котором рассказывалось о трогательной дружбе, между маленьким африканским мальчиком и советским подростком. Учительница даже на всякий случай отсадила от меня Шарлоту, так звали негритянку. Думаю, что дело было в радикальном названии произведения.

Заглавия, вообще не самое сильное место в моих сочинениях. Помню еще в шестом классе, на задание учительницы придумать свое название картине «Дочь советской Киргизии», я предложил очень интересное, как мне представлялось, «Киргизенок». До сих пор не понимаю, что тут оскорбительного она нашла.
А отсадили девушку тогда напрасно. Потому как пересела она к Головяшкину, который на следующий день подложил ей в портфель дождевых червяков. Забавно было наблюдать за вопящей шоколадкой и бледной Марьивановной, все ошеломленно лопочущей: «Головяшкин, это международный скандал!».

В общем, скоро я прослыл расистом в школе, совершенно не являясь таковым. Потом меня уже обвиняли в расовой неприязни в армии, где мне довелось служить с жителями солнечного Узбекистана. Тогда я действительно позволял себе несколько нетактичных высказываний в адрес братского народа.

Сижу у себя на радиоузле. Отгадываю кроссворд. Звонит начальник караула, прапорщик Шустрик, говорит, на третьей вышке телефон не работает.
Строго говоря, мне эти телефоны чинить не положено, равно как и на зону ходить тоже не моя задача. Но людей в роте катастрофически не хватало, потому и приходилось выполнять кучу другой работы. В частности следить за состоянием телефонов на караульных вышках.
В общем, поднимаюсь на вышку. Там стоит рядовой Тухтабаев с грустным лицом и перочинным ножиком делает насечке на ремне.
- Здорово, гордый сын Азии, - говорю я, залезая на маленькую площадку, - что у тебя за хуйня тут произошла?
- Не работай, трубка не работай, - виновато говорит узбек, кивком головы указывая на аппарат.
Я оборачиваюсь и вижу, что трубка аппарата буквально измочалена, а провод оборван и держится только на изоляции. На корпусе несколько трещин и вмятин.
- Конечно, она не будет работать, коли ты ее так изувечил. Что же это за хуйня, Тухтабаев? – спрашиваю.
- Не я.
- Что не ты?
- Не я. Так был. – Тухтабаев на всякий случай показывает свои руки, словно доказывая их непричастность к содеянному. Здесь меня обуревает праведный гнев, потому как совершенно очевидно, что трубку разбил именно Тухтабаев, и что это не в первый раз. Потому как уже были похожие случаи, когда телефонные аппараты буквально разорванными на куски находили на караульных вышках и на КПП. В общем, я не на шутку разозлился. Ну и сорвался малость.
- Хуле ты мне свои лапы обосранные суешь?! Что ты, мразь, с телефоном сделала? Чудовище нерусское, ты блять такая, понимаешь, что этот телефон умнее тебя был?!
- Это не я… - жалобно скулил защитник Отечества.
- Не пизди!
- Неэт.
- Что, блять нет?! Сучонок, говори, на хуя ты телефон чуть живьем не сожрал? Ты недоедаешь, плохо питаешься?!
- Я не понимай…
- Ты – пидораз гнилозубый, это ты понимаешь?! Что телефон нельзя трогать и тем более его грызть, это ты понимаешь?

Через полчаса мне таки удалось выбить из несчастного Тухтабаева правду. Он действительно изуродовал телефон, пытаясь его вскрыть. Потому как в трубке и в корпусе было несколько деталей, которые при должной обработке подходили на роль сувениров. А сама обшивка корпуса использовалась для украшения дембельского альбома. От такого откровения я даже растерялся. Порвать старый допотопный ТА-57 на сувениры! Дикость, честное слово.
Мне после этого случая замполит запретил появляться на зоне.
- Ты, - говорил он мне, - чересчур нервный тип Христофоров. И определенно страдаешь расовой ненавистью. Жалобы на тебя сыплются. А у нас проверка скоро из Москвы. В общем, на зону больше ни ногой.
Вот так вот я сделался расистом и в армии. Хотя это вопиющая несправедливость. Особенно на примере других. Вот взять, к примеру, Володю Евлашкина. Вот уж расист так расист. Он служил ТСОшником, обеспечивал рабочее состояние технических средств охраны на зоне, а дополнительно являлся кинокрутом в роте. Вот Евлашкин узбеков ненавидел. Причем и не скрывал этого. Особенно его раздражало их незнание русского языка. Приходит к нему воин-узбек. Спрашивает обычно:
- Евляшка, кино будэ?
- Иди в хуй, мудак. Не будет сегодня ничего.
- Зачем?
- за шкафом бля. Сьебался, обезьяна.
Такие диалоги повторялись изо дня в день, пока, наконец, один солдат не спросил его:
- Володя, а кино сегодня будет?
- Нет, Декханов, не будет сегодня кино, - Евлашкин от удивления даже посмотрел на солдата. Тут Декханов, улыбаясь от собственной значимости, спрашивает:
- А почему?
- А зачем?
После этого, узбеки поняли, что постичь таинства русской речи не в их силах, равно как и не в их силах повлиять на Евлашкина. Поэтому они только терпеливо ждали, когда на того нажмет командир роты и показ фильма состоится. А кино они любили. Особенно индийское. Если шел индийский кинофильм, то уже с утра все узбеки счастливые ходили по казарме, радостно лопоча друг другу:
- Охуитильно, индиски!
Вообще, они славные были, эти парни. Непосредственные. Зажигалку увидят и радуются как дети. А что телефоны ели, так то из любопытства, и орал я на них, исключительно в интересах сохранности казенного имущества. Напрасно мне ярлык расиста повесили. Что в школе, что в армии. Несправедливо это.

Уже и лет сколько прошло, а я все переживаю об этом, все мучаюсь. Когда узбека какого увижу на улице, или другого развеселого товарища, то обязательно ему улыбнусь приветливо так. Подмигну или по плечу похлопаю. Мол, как брат азиат дела? Может, помочь чем, на работу устроить или еще чего.
Только вот не понимают меня. Все норовят умысел злой разглядеть. Потому как времена нынче такие, что только держись.