Шева : За что?

Итальянский, двенадцатого года, называется - «Лучшее предложение». Режиссёр, он же сценарист, - Джузеппе Торнаторе.
Отлично сделанная, и к тому же великолепно снятая драматическая история с несравненным Джеффри Рашем в главной мужской роли.
И нетривиальная изюминка фильма, - необыкновенная, редкая, странная болезнь юной героини, которую блистательно играет Сильвия Хукс.
Да, очень странная болезнь…

…Причём взялось оно, Маша, как ниоткуда.
Ведь было-то всё нормально, как у всех.
В институт поступил, институт закончил. Звёзд с неба не хватал, да это ведь и не обязательно. Работать начал. Да, подолгу на одном месте не задерживался, так ведь молодёжь сейчас какая, - хочет всё и сразу.
Это мы-то с тобой понимаем, что в жизни так не бывает.
А потом я вдруг заметила, что после того, как уволился с очередного места, на новое не устроился, и всё дома сидит.
Я спрашиваю, - Чего не работаешь? Отвечает, - Ищу.
Ну, ищет так ищет. Я-то, дура, поверила. С работой, сейчас, сама знаешь, тоже нелегко. Вон, сколько молодняка с корочками институтскими бегает, готовы на любую работу устроиться.
Но потом, смотрю, - время-то идёт, а Сергей мой всё дома сидит, и на улицу не выходит. Ни встретиться с кем-то, ни поехать куда. В магазин даже не выйдет.
Забеспокоилась я. Почувствовала неладное.
Спрашиваю, - Сынок, да ты не приболел?
Отвечает, - Нет.
Вот тут я маху и дала. Сама-то кручусь, - то на работу, то по домашним делам.
Старший мой, - он с нами не живёт, несколько раз приезжал, разговаривал с братом, - брось, мол, дурью маяться, иди работай, да жизнь и наладится.
Ни в какую.
А потом только до меня дошло, - про какую работу можно говорить, если он на улицу боится выйти.
Объясняет мне, - Там открытое пространство, я там чувствую себя незащищённо, как-то…тревожно. Будто в ожидании нападения.
Посмотрел на меня взглядом побитой собаки, которая хочет, чтобы её пожалели, и говорит, - А главное, - там люди… Боюсь я их.
Ты спрашиваешь за врачей? Ну конечно же, хотела я его показать. Предложила, - Давай сходим в поликлинику!
Ни в какую.
- Я здоров!
Две недели назад не выдержала, - вызвала скорую. Специализированную. Из психоневрологического диспансера. Так он, знаешь, что утворил?
Заперся в ванной, и наотрез отказался выходить. Через дверь только и отвечает, - У меня ничего не болит, я хорошо себя чувствую, уйдите все!
Я же вижу, понимаю, что это не так, а сделать ничего не могу.
Сердце кровью обливается.
Как долго это длится, спрашиваешь?
Не поверишь, - год уже.
За что мне это…за что?!

…Последнее время Сергей всё реже вставал с кровати.
А зачем?
Разве что с утра, - по естественным надобностям, да потом - похлебать немного чего-то жидкого.
Думать тоже не всегда думалось.
Потому-что всё чаще будто густой, плотный и какой-то злой туман возникал в голове. Вернее, поселился-то он там давно, когда начали появляться странные видения, голоса, звавшие его куда-то, к кому-то.
Просто сейчас это стало усиливаться.
Когда Сергей выбирался из этой вязкой, тягучей, странной паутины в его голове, иногда он думал, - За что?
Но тут же себя одёргивал, - Это мать может всё время повторять этот дурацкий вопрос. Ты-то знаешь, что - ни за что.
А почему.
Но не потому, что на тренировках в своё время ему хорошо настучали по голове. Да нет, не из-за этого.
Странная штука, - еще в школе ему почему-то очень запомнилось, а точнее, - удивило значение английского слова insult, - обида.
Вот откуда наше - инсульт. Вот в чём первопричина, оказывается.
И не сотрёшь эту обиду, и не забудешь…
Даже вспоминая любимые, старые, «намоленные» улочки в центре, возле Владимирского собора, «красного» здания университета, ботанического сада, в районе Золотых ворот, бывшей Сенной, ныне - Львовской площади и, конечно же, на старом Подоле, так нравившиеся ему раньше своей молчаливой причастностью к канувшим в лету временам, к иной, для нас - уже совсем далёкой жизни, подёрнутой паутиной ушедших веков, Сергей с удивлением чувствовал, что не тянет его туда больше.
Не манят уже тихие, уютные дворики, так хорошо обжитые их компанией в студенческие времена.
Единственное, что он хотел бы увидеть, - это одно удивительное дерево по левой стороне Ярославова вала, метров сто не доходя до Львовской площади, а точнее, - до Бульварно-Кудрявской.
Дерево стояло в выходящем на улицу дворике перед чистеньким, белым, двухэтажным зданием. Судя по красивому, но одновременно крепкому решётчатому забору, современной будке охранников, а главное – латунной табличке возле ворот, там находилось представительство какой-то иностранной миссии.
Да это, собственно, было Сергею глубоко похрен.
Дерево - вот, что его привлекало. Могучее, высоченное, но одновременно раскидистое, гордо позволявшее любоваться собой в любое время года, но особенно - осенью. Когда оно пламенело тысячами даже не багряных, а ярко-красных остроконечных листьев.
Другого такого дерева по городу Сергей не знал. Наверняка, нездешнее было.
Слышал он, что это то ли канадский, то ли американский клён. Бог знает.
Это было удивительное сочетание природной мощи и красоты.
Возле этого дерева у Сергея всегда поднималось настроение, почему-то возникало ощущение, что все твои нынешние беды и неудачи сиюминутны и несерьёзны, а дерево, с его молчаливой мудростью, - вечно. И свысока взирает на тебя, как на глупого несмышлёныша.
Но сейчас был май.
И Сергей чувствовал, что до так желанного октября, чтобы еще раз увидеть красное чудо-дерево, он может и не дотянуть.
Хотя - какой чувствовал?
Он знал.