Сhe Repaho Burashkez : самое распоследнее

должно быть, и у вас бывают такие дни - тягучие, безысходные - когда только и думаешь, чтобы притащить свою задницу домой, пропустить стаканчик-другой, набулькать третий и завалиться с ним на поперек себя шире проебанный диван, лежать, вглядываясь в монотоннозасасывающий в себя потолок, на абстрактноразмазанного в затейливое пятно комара; вяло думать о тщетности буквально всего того, что у тебя есть прямо сейчас на сей момент; мучительно думать о мерзкой краткости любого в жизни яркого мгновения, которое постоянно анализируешь почему-то когда-то потом, после, задним своим умом; как обычно подумать о своем - охуеть как пафосно! - предназначении; вдруг снова еще раз заново понять, что ты вообщемто-то на самом деле довольно редкостный мудак, бесполезный сын своего отечества - и хорошо, что хотя бы твоя старенькая мама думает иначе, потому что мама, не смотря ни на что, до полусмерти любит тебя - затем как-то постепенно начать вдруг жалеть непойми даже уже и чего именно - себя, или окружающий тебя говенный мир, или такого славного себя в этом окружающем тебя говенном мире - короче говоря, всецело предаваться очищающей хандре - мерзкой по сути, но такой иногда необходимой для обретения шаткого временного равновесия. опять все до банальности хреново - сплин и скука, блин, сука. тысячу раз прав был старик Вяземский - зачем я жить поторопился и чувствовать-то поспешил: в школу с шести неполных лет, в партию с девятнадцати, первый "кислый" аккурат на совершеннолетие и тотальная нищета в четвертак, алкогольная кома и религиозный катарсис, президентская программа поддержки молодых специалистов и участие в ограблении родного банка, набитые до коросты шотоканом руки и банально отбитые на сотом прыжке ноги, пять лет в ФинЭке и два года в Крестах, экспидиция Шпицберген-1991 и наркотрафик Пяндж-Душанбе, примерно 322-е прекрасные женщины и совершенно точно один пассивный - да, да - мужчина. многое я успел, многое сумел: на брудершафт бухал с Костей и в унисон блевал с Юрой, днем ручкался с Анатолием и вечером насухо вгонял в туза Ксении; мой язык отлично говорит на английском, итальянском, японском и ласкает женские половые губы; мой мозг заточен под пентиум, левая рука заточена под ПМ, правая - под хуй; я успешен, как сборная Бразилии по футболу и крут, как Цзю в лучшие годы - и что в итоге? зачем мне все это по большому счету?
как скучно жить, замечу, перефразируя мисс Литвинову, про отношения с которой мне не позволяет обмолвится мое врожденное папамамой джентельменство. одним словом, тоска...
Саша Македонский умел делать пять дел одновременно - есть, думать, читать, писать, слушать собеседника и ловко стрелять с обеих рук.
я могу делать все тоже самое, успевая еще и подрочить между делом. к чему же еще мне стремиться?

вой сигналки прерывает сладкую хандру, я выглядываю в окно. около моего BMW тискаются трое. похоже, надо спуститься вниз.
- братишка, бля, мы взяли его - словно ребенок радуется жилец соседнего дома, перманентноуспешный коммерсант Николай. Мне иногда кажется, что его кулачищам втихаря завидует Леннокс Льюис. Его сынок Саша - славный в целом парень, потомственный "маргарин" - вмял в асфальт нечто бомжевато-вонючее. оно стонет и шамкает разбитым в крошки ртом - мушыки, мна, нинано минтоф, а? дайти в мохду, а, ни звани, а?!
я смотрю на заднее стекло. 645 Convertible глупо выглядит без него. моя малышка выглядит так, словно её жестоко, с надрывом отымели в зад. мне спокойно и смешно. спокойно потому, что моя красавица,
как её не крути - просто кусок красивого железа. смешно потому, что это случилось именно с ней, со мной, с нами. поверить не могу! еще одно новое событие в моей снулой с давних пор жизни. еще одна ситуация, в которую я попал впервые. я радостно улыбаюсь, я не могу сдержать свой смех - какой веселый я все же, славный парень!
че, - мычит меж тем Саша, - сдаем его? или сами?
я рукой лезу подмышку.
звани, звани, мна - щербато лыбясь гундосит пойманный.
я никому не собираюсь звонить, дружок! я медленно достаю свой дистанционный пульт управления мудаками и вставляю ему в рот. его глаза слезятся, на белках проступают красные прожилки. по стволу стекает едкая тягучая желтоникотиновая слюна, он поверить не может, что я на самом деле крайне серьезен и сосредоточен. его сбивает с толку мой чистый - лучистый - смех. он никак не может понять, бедолага, что то единственное, то - самое распоследнее - чего я еще не испытал в своей эмоциональнозаконченной жизни зависит сейчас
целиком и полностью от гибкости моего указательного пальца. а пальцы у меня гибкие. как у Моцарта, должно быть.
я тщательно вглядываюсь в красносетчатые белки его глаз, в мутные зрачки с налетом скорой катаракты, затем делаю глубокий вдох и стреляю. жирные брызги веселыми красными веснушками окрапляют поглупевшее лицо Николая, какая-то старая, склонная к истерии - судя по тембру воя - блядь истошно голосит, свесившись из окна, бледный Саша бурно демонстрирует то, чем богат его пищевод.

быть может, я сделал совсем не то, что должен был сделать.
однако чувство полной гармонии твердит мне об обратном.