Scazatel : Очерченные сердцем (3)

В ту ночь Петру Авдеевичу Скворецкому не спалось. Бессонница давила на него луной сквозь узкую щель неплотно задернутых штор, резала слух звонким храпом почивавшей рядом немолодой любовницы, уводила в топи смутных дум.

Мнилась ему жена Наталья. Абсолютно голая она лежала на медвежьей шкуре в комнате их покойного сына. Закрыв глаза, бесстыдно раскинув ноги, Наталья гладила себя в самых чутких к прикосновениям местах. Томилась в ожидании близости. Но с кем?

Тяжело вздохнув, Петр Авдеевич перевернулся с боку на бок. Иллюзорная картинка рассыпалась, но вместо нее мгновенно возникла новая.

Он снова видел жену, только теперь на кровати в их спальне. Лунный свет деликатно преподносил взору ее наготу, ей как будто снова было двадцать лет. Наталья впилась в потолок таким восторженно-безумным взглядом, словно сквозь него, если постараться, можно увидеть ночное небо и млечный путь ее жемчужных оргазмов.

На другой половине кровати, с той стороны, где обычно спал Петр Авдеевич, прикрыв срам белой простыней, сидел молодой человек. Охотничьим ножом он старательно высекал очередную зарубку на деревянном изголовье. Лицо наглеца Скворецкий разглядеть не мог. Гнусное воображение предательски прятало его за маской медведя. Какой-то слишком уж натуральной маской…

Перевернувшись на спину, графиня Мурмурцева, у которой Петр Авдеевич инкогнито гостил последние пять дней, попыталась осилить храпом очередную октаву. Скворецкий раздраженно вскочил с постели. Решение сегодня же вернуться домой было принято им мгновенно.

«Ночью из города не выбраться, - бегло рассуждал он. – Разве что пешим ходом». Эту идею Петр Авдеевич сразу отбросил, но решил, что будет лучше где-нибудь переждать до утра, чем сносить слезливые проводы Мурмурцевой.

Собрался он быстро и тихо. Ручную кладь брать не стал – оставил графине на память. Взамен себе взял ее вещицу – глиняного бесенка. Положил куклу в карман щегольских брюк. Стараясь не скрипеть ступенями, спустился со второго этажа. Беззвучно вышел из графского дома. Крадучись мимо домика прислуги, пробрался на задний двор. Там, ловко воспользовавшись нагромождением заготовленных на зиму дров, перелез через забор и был таков.


Безлюдные малознакомые улочки добротно освещала полная луна. Настороженные сторожевые псы совсем не вовремя затеяли перекличку. Скворецкий ускорил шаг. Сентябрьская ночь выдалась холодной, и он основательно продрог. Нужно было найти пристанище всего на несколько часов - до рассвета. И где-то здесь неподалеку, он помнил, находился трактир, который, возможно, все еще был открыт.

Скворецкий думал о жене. Перед его взором то и дело появлялся призрачный образ Натальи, сплетенный из нитей лунного света. Смеясь, Наталья в коротеньком ситцевом сарафане бежала впереди него и, грациозно оборачиваясь, звала за собой. Кружила в незамысловатом танце, а затем радостно разбивалась о стену одного из домов, чтобы, спустя единицу времени, снова повторить тот же трюк.

К жене своей Петр Авдеевич давно остыл, но хранил ей верность и долг супружеский исполнял исправно. Сорвался в блуд он после смерти сына. Винил себя за то, что не пошел тогда с ним на охоту, а остался с женой в постели.

Особо разборчивым в блуде не был. Искал утешения в лонах нищих девственниц и состоятельных старух. Наталья догадывалась, конечно, о похождениях мужа на стороне, но все ему прощала.

Скворецкий не притронулся к ней со дня смерти Ванечки. Но, узнай он сам об измене жены – без раздумий убил бы и ее, и того негодяя, который на нее полез, будь тот кем угодно, пусть даже берендеем.

«А здесь куда идти? – Петр Авдеевич растерялся. – Прямо или налево свернуть?»

Лучистый образ молодой как в былые времена жены снова возник перед ним. Едва касаясь босыми ногами брусчатки, Наталья манила-звала за собой. Скворецкий повернул вслед за ней на другую улочку. Там, игриво смеясь, Наталья пустилась от него наутек, а он бросился за ней вдогонку, понимая, что глупо это и бесполезно.

Погоня длилась всего несколько секунд. Наталья дразнила своего преследователя, то замедляя, то ускоряя темп. Когда же Скворецкий вот-вот готов был ее настигнуть, она рванула от него резко вверх и в сторону, ударилась в перекошенную вывеску «ТРАКТИРЪ НА ПОСОШОКЪ» и рассыпалась множеством мгновенно исчезающих осколков лунного света.


Скворецкий остановился, восстанавливая дыхание (не мальчик ведь уже сломя голову бегать) и тихо радуясь тому, что нашел-таки этот трактир. Он захаживал сюда пару-тройку раз, казалось, давным-давно, когда Ванечка еще был жив.

Трактир занимал весь первый этаж старого двухэтажного дома, стоявшего у перекрестка двух улиц. Кому он принадлежал, Скворецкий понятия не имел. Впрочем, ему было все равно.

Отдышавшись, он потянул за бронзовую массивную ручку в форме медвежьей лапы. Невольно скрипнув, дверь приоткрылась. Из проема выплеснул мерцающий свет и звук, который ему сразу не понравился.
Это был храп.

Петр Авдеевич внезапно поймал себя на совершенно абсурдной мысли о том, что он в бреду стоит сейчас у двери в спальную комнату Мурмурцевой, а его ночной побег есть не что иное, как многочисленные подъемы и спуски по лестнице графского особняка. Виной этому помутнению, безусловно, является дьявольская кукла, которую он, уходя, опрометчиво положил в карман брюк. Если избавиться от куклы - чары рассеются и тогда…

- Ну, уж нет, - Скворецкий раздраженно махнул рукой, словно прогоняя назойливых мух, открыл дверь и вошел в трактир. Пятью шагами преодолев узкий тамбур, он оказался в просторном зале, где сразу стало ясно, кто является источником храпа.

Посреди зала стояли два прямоугольных стола с круглыми резными ножками. Стояли несколько поодаль друг от друга. На них дряблыми животами вверх распластались рыжебородые мужики, схожие между собой, как близнецы-братья. Оба в изношенных, грязных и рваных штанах да таких же убогих сандалиях.

Уродливо коверкая тишину, рыжебородые неосознанно пытались превозмочь один другого в храпе. Звуки, которые иногда издавала во сне Мурмурцева, в сравнении с этим чудовищным безобразием представлялись Петру Авдеевичу робкой игрой на свирели.

Рыжебородые были пьяны. Ужасно пьяны, как казалось Скворецкому. Один из них только что обмочился. На столе под ним растекалась лужица, тонкими струйками ударяясь в пол.

- Ебёна мать! – тяжело вздохнув, воскликнул Скворецкий. – Куда катится держава? Повсюду люмпены да пьянь!

Он подошел к рыжебородым поближе. Теперь уже в полной мере почувствовал навалившуюся усталость. Захотел присесть. Зевнул, окинул беглым взглядом трактир. За стойкой - никого. Шесть свечей догорают тоскливо. Сам наливай да пей что хочешь. Скворецкий пьянствовать не хотел, но для согрева не отказался бы от рюмки-другой «беленькой». Шестьдесят копеек за бутылку решил оставить на стойке. Он не привык пить задаром, к тому же деньги у него всегда водились.

У дальней стены в полумраке стояли баррикады из сдвинутых столов и стульев. Стул взять, конечно же, можно, но вот стол тянуть…

- Ну-ка, живо поднимайся. Вставай, давай! Слышишь? Не место здесь спать, - Скворецкий толкнул в бок одного из рыжебородых, стол под которым был сухим.

Храп стих. Мужик зашевелился, закашлялся, что-то недовольно буркнул. Спросонья стал тереть глаза руками. Тереть глаза… вытягивающимися когтистыми пальцами, срывать маску человеческого лица алыми лоскутами.

Он вскочил со стола и истошно заревел, обращаясь в вурдалака. Приблизив богомерзкую рожу к побледневшему лицу Петра Авдеевича, оскалил клыки. Широко раскрыл пасть, источая невыносимый смрад алкогольного перегара.

Скворецкий в ужасе отшатнулся, попятился, но неожиданно уперся спиной как будто в каменную глыбу. Оглянулся и едва не закричал. За спиной у него стоял другой вурдалак. Разбуженный, пьяный и злой. Двухметровый монстр был схож со щупленьким обмочившимся алкашом разве что рыжей спутанной бородой да мокрыми, трещавшими по швам штанами.

В тот миг Петр Авдеевич снова уверовал в то, что он бредит. Полез было в карман за дьявольской куклой, но выбросить ее не успел.

Обмочившийся вурдалак когтистой лапой вцепился ему в пах, несколькими быстрыми комкающими движениями превращая половые органы в кровавую кашу. Скворецкий закричал пронзительно визгливо. Охваченный и парализованный болью, не в силах противиться ей, он рухнул на колени.

Крик был недолгим. Вурдалак, которого Петр Авдеевич минуту назад пытался растормошить, проворно забрался ему в рот всей пятерней. Взрыхлил когтями нёбо, выдернул язык как сорняк и отбросил его в сторону к нагроможденным друг на друга столам и стульям.

Почувствовав, как теплая отвратительная на вкус кровь наполняет рот, Петр Авдеевич непроизвольно попытался сплюнуть, но вурдалак упредил. Цепко схватил за шею, слегка приподнимая с колен. Сдавил и повернул так, чтоб ни глотнуть, ни пролить живительной влаги Скворецкий уже не смог. Подождал немного, предугадывая траекторию мечущегося в агонии взгляда жертвы, а затем поднял над собой, переворачивая ногами кверху так легко и изящно, словно Петр Авдеевич ровным счетом ничего не весил.

Жадно отпил изо рта нахлынувшей крови, точно огуречного рассола из бочонка, смачно отрыгнул в лицо Скворецкому, а после яростно швырнул его в стену.


Боль отступала или же теперь просто казалась Петру Авдеевичу малозначимой, ровно как и все, что произошло с ним в трактире «На посошокъ». Все утратило какой-либо смысл, кроме куклы, которую непременно нужно было достать из кармана. Зачем? Скворецкий не понимал, но это обстоятельство ему тоже казалось не важным.

Изредка подрагивая, он лежал на холодном полу и мысленно тянулся рукой к карману. Над ним громоздкими тенями склонились вурдалаки, звучно чавкая, елозя кроваво-рыжими бородами, копошась в разверстом нутре. Из черных белков их глаз вязкими ниточками сочилась тьма, постепенно заполняя собою весь мир.

На посошок

Перевернувшись с боку на бок, Марфа зевнула и почесала зад. На душе ей было легко и отрадно. Она чувствовала, что забеременела этой ночью и, если повезет, родит-таки Тихону сына. О том, что Тихону сказочно не везло с наследником, могли в один голос подтвердить пять его дочерей, но он даже не думал отступать от поставленной цели.

После вторых родов что-то необратимо нарушилось в обмене веществ и Марфу раздуло, словно мыльный пузырь. Сие физиологическое недоразумение она восприняла как должное, охотно продолжая налегать на сладости. Тихон ничуть не охладел к растолстевшей до неузнаваемости жене. Теряясь в ее жировых складках, он покорял всё новые вершины несвойственной ему ранее темной животной страсти.

Диск луны немигающим глазом нагло таращился в окно. Марфа была рада тому, что она, наконец, оказалась дома, где помылась из ковша, а затем позволила мужу вскарабкаться на нее да раскачать как следует.

Последние несколько дней они с Тихоном торговали в близлежащем городке на ярмарке. Ночевали в кибитке, из соломы соорудив ложе. Торговля выдалась ладной. Распродали всех кур и уйму яиц, за исключением тех, что разбились по нелепой случайности.
«Это ж надо было так изловчиться в последние секунды жизни! - засыпая, Марфа отчего-то вспомнила женщину, которая сегодня днем, умирая у нее на глазах, упала и разбила дюжину яиц, лежавших в открытой корзине. - Ну да Бог ей судья».

Последующие мысли, убаюкивая Марфу, разлетелись пестрыми бабочками над лугами ее бытия. Мысли о том, что этот год, хоть и тринадцатый по календарю, но вполне благоприятный и что жизнь ее в принципе удалась. О том, что будущее должно сложиться непременно наилучшим образом. И все будет хорошо. Все красиво.