Братья Ливер : О вкусной и здоровой пище

- На обеде всё не сжирай, вынеси с собой, - Димка Голещихин из второго отряда ткнул Макса локтем в бок. – Ржака будет.
Макс хотел запротестовать, но Голещихин многозначительно вытаращил глаза и приложил палец к губам. Да и, к тому же, он был на год старше и на голову выше.
Из столовой Макс контрабандой вынес булку и котлету. Оглядевшись, он поспешил к месту явки – укрытому лапами елей углу между спортгородком и забором. Ребята уже были здесь.
- Принёс? Сюда кидай, - Шура выставил перед собой огромный алюминиевый поддон, видимо, свистнутый у поваров. Макс бережно пристроил своё пожертвование на вершине впечатляющей пирамиды из котлет, пирожков, пряников, комков макарон, упаковок с бубликами, нескольких жареных карасей и другой снеди.
- Сейчас подойдёт, - загадочно ухмыльнулся Толя Красноносов.
- Кто? – спросил Макс, и тут же из-за игрового корпуса показался Голещихин, рядом с которым вышагивал незнакомый пацан. Босой, голый по пояс, в штанах с целой палитрой пятен. Всклокоченная шевелюра выглядела так, словно ей протирали котлы после жарки мяса. Взгляд у пацана был дикий и скачущий, как будто парень что-то потерял и именно здесь ожидал найти.
- А-а-а-а-а! Голодный! – зашумела братва. – Голодный, Голодный, э-э-э!
Пацан ничего не ответил – он, не мигая, смотрел на поддон с гастрономическими сокровищами.
- Ну чо, не будем порожняка гонять, - заявил Голещихин. – Голодный, давай!
Парень по-обезьяньи подскочил к снаряду и начал своё странное выступление. В пожирании не было никакой системы: он заталкивал в рот пирожное вместе с отбивными, шоколад вперемешку с ломтями колбасы. Его щёки округлились так, как будто за каждой был припрятан бильярдный шар. По подбородку стекали обильные красновато-коричневые соки. Вывалившиеся изо рта куски Голодный подхватывал с земли и спешно заталкивал обратно.
Пацаны как ни в чём не бывало подначивали и улюлюкали, но Макса затошнило. Глубоко дыша носом и косясь в сторону, он с ужасом ждал начала извержения этого страшного пищевого вулкана. Но ничего подобного не происходило – Голодный продолжал утрамбовывать в себя съестное, как будто складывая его в бездонный мешок.
Наконец, в его пасти исчез последний пончик, и вся толпа зашлась в нестройном разноголосом восторге.
- Четыре – тридцать девять, - сообщил Толя Красноносов, выключив секундомер.
Перемазанная физиономия Голодного по-прежнему выражала только напряжение лесной зверюги, ищущей корма. Не обращая внимания на вопли, пожиратель вдруг насторожился и, вслушиваясь во что-то, зашевелил хрящеватыми ушами. Через секунду он перемахнул через забор и с удивительной резвостью устремился вдаль. Сквозь проплешины в ограде ещё с полминуты было видно, как он несётся за проезжавшим по дороге хлебным фургоном. Потом погоня исчезла за стеной ельника.
- Что это было? – ошарашенно спросил Макс у похохатывавших пацанов.
- Что-что… Голодный, - исчерпывающе ответил Шура.

- Максим Николаич! Максим Николаич! – заведующий корпоративной столовой Верхотуров мельтешил перед Максимом, льстиво заглядывая снизу. Его толстощёкая физиономия налилась красными пятнами. – Не знаю, как так получилось… Мы только на секундочку отошли на кухню, чтобы… Чтобы… А там… А он…
Максим хмурился. За полчаса до приезда на завод комиссии из министерства не хватало только каких-нибудь дурацких происшествий.
- Да что такое? – повысил голос Максим, чтобы размазанные верхотуровские разъяснения приняли более чёткую форму.
- Пойдёмте со мной, Максим Николаич. Пойдёмте, - Верхотуров засеменил спиной вперёд, продолжая с собачьей преданностью смотреть на галстук Максима. – Мы его задержали, он там. Но он, гад, уже… Поздно… Как он успел, ума не приложу…
Из дверей столовой сквозняк доносил отчётливый душок разрухи и опустошения. Перешагнув порог, Максим охнул и зажал уши ладонями. Шикарный обеденный стол, который должен был задобрить высоких гостей в конце программы визита, выглядел как поле отгремевшего боя. От изысканного меню, утверждённого лично Максимом, остались только пустые блюда с дорожками жира и разводами майонеза. Не было ни томатного супа с гренками, ни пасты карбонара, ни клафути с террином из вишисуаза. Даже разбросанные по столу салфетки имели какой-то пожёванный вид.
- Вот… Этот… - выдавил Верхотуров, кивнув в направлении человека, которого зажали между собой двое вооружённых скалками мордатых поваров.
У Максима закололо сердце и задёргался глаз. Голодный хоть и повзрослел, но был легко узнаваем. Ни обуви, ни рубахи на нём так и не появилось. Преступник что-то торопливо дожёвывал и страстным взглядом рыскал по залу в поисках того, чем можно было бы ещё поживиться.
Мысли разваливались, а молчать было глупо. Максим ослабил узел галстука и прохрипел:
- Это кто?
- Это Голодный, господин управляющий, - хором ответили мОлодцы со скалками. – За этим чёртом глаз да глаз нужен. Простите, не углядели.

Максим Николаевич снял очки, зажмурился и долго тёр переносицу. Его похудевшее лицо имело зеленоватый оттенок. В мире ощущалось дыхание перемен, совсем не казавшееся Максиму Николаевичу свежим и приятным. Усаживаясь в кресло министра продовольствия, он и думать не мог, что оно окажется электрическим стулом.
На заседаниях правительства, в лентах новостей, в разговорах за бокалом «Луи XIII» - везде было одно и то же. Столица напоминала полную зловонной жижи кастрюлю, которую уже поставили на огонь. Кольцо волнений и беспорядков все теснее сжималось вокруг правительственных зданий. Радикалы, слетевшие с катушек блогеры, почувствовавшие вкус крови менеджеры по продажам высунули свои рыла из щелей, зашевелились как полчища оголодавших крыс.
А ещё долетали новости о загадочных набегах на поля. На продуктовые базы и элеваторы. Люди сообщали о нападениях на фуры с пельменями. О немыслимом и необъяснимом сокращении поголовья свиней. Во всём этом ощущалось нечто более зловещее, чем в диверсиях бунтовщиков. Максим Николаевич кусал губы и морщился над пустой рюмкой.

Амбал-надзиратель душевной затрещиной сопроводил развенчанного министра в камеру, пообещал вскорости подселить к нему табун уркаганов и удалился. Тяжеленная железная дверь захлопнулась с колокольным звоном. Максим Николаевич сначала пробовал барабанить по ней кулаками и требовать адвоката, но подошвы сапог вертухая быстро отбили у него это желание.
Привычный мир обрушился, и Максима наглухо завалило его обломками. Двумя днями ранее крепкие ребята в тужурках ворвались со стволами в здание кабинета министров. Площадь снаружи загромоздили танки с нацеленными в окна пушками. Максим Николаевич быстро оценил ситуацию и попытался сбежать, прикинувшись мальчонкой-курьером, но это не спасло. Теперь ему приходилось обживаться в камере, тесной до одышки, и с ужасом ожидать обещанных соседей.
Кажется, был уже вечер, когда дверь распахнулась, но вместо толпы мрачных урок вошёл неизвестный мужчина в камуфляже и со щегольскими накрученными усами. Он поприветствовал Максима ударом в челюсть, после чего отрекомендовался комиссаром Налоевым – комендантом лагеря и правой рукой самого Когана-Осипчука. Два бойца, пыхтя и морщась, вкатили в камеру тележку, обильно гружённую коробками, бадьями и другой тарой. Помещение заволокло сложносоставным смрадом с нотками запахов коровника, морга, прелых носков и канализационных очистных. У Максима ёкнул желудок.
- Вот это, - комиссар Налоев кивнул на ввезённый груз, – твой ужин. Вы, твари, годами этим народ кормили. Теперь жрите сами.
Максим попытался заверить комиссара, что только из-за стола, но тот не стал и слушать. Сапогом пододвинув ближе к Максиму особенно зловонное ведро, он заявил:
- Короче, крыса министерская, слуш сюда. Будешь замаливать грехи перед народом. Кормёжку мы тебе на ночь в камере оставляем. Сожрёшь к утру всё, что тут есть, будем разговаривать дальше. А не сожрёшь…
Комиссар Налоев сжал губы, но договорил тяжёлым взглядом. После чего удалился, заупокойно хлопнув дверью.
Баки и коробки заполнили почти весь пятачок свободного пространства. Максим пробовал заглядывать внутрь — в одной огромной кастрюле пузырилась слоистая буро-коричневая жижа, в другой — среди комков слизистого пюре торчали обломки костей. Лежащее и воняющее в длинном коробе показалось Максиму останками полуразложившегося канализационного Голема из жира, нечистот, волос и ветоши.
Камеру охватил невообразимый обонятельный шабаш. Максим плакал и молился. Не единожды он делал попытки распробовать что-нибудь из предложенного меню, но всякий раз рвотные спазмы сгибали его пополам. В конце концов, Максим скрючился на нарах и, всхлипывая, провалился в тяжёлое, болезненное забытьё.
Сквозь затянувшую сознание мутную пелену ему чудилось громыхание двери и чей-то нудный голос:
- Ну и чо ж ты, погань, так с Полканом-то, а? Не мог хотя бы уж другую псину найти что ли? Полка-а-ан… Любил его комиссар Налоев, ценил. Полкан ведь его раненого на своих плечах с поля боя вынес. А ты его как шаурму какую-то… Хреновые, короче, твои дела, парень.
Потом голоса в голове стихли, но ещё долго мерещились какие-то хлюпанья и причмокивания.
Максим вывалился из полусна, почувствовав жжение чьего-то настойчивого взгляда. Едва открыв глаза, он вскрикнул и попытался забиться в какую-нибудь паучью ложбинку между стенными плитами. Среди опустошённых бачков и коробок, роняя слюну на пол, сидел Голодный и смотрел так, как будто Максим был тарелкой борща, котлетой и компотом одновременно.
Только когда ужас схлынул, Максим понял, что произошло. И, разрыдавшись от облегчения, упал перед Голодным на колени.

Несколько суток после этого Максиму пришлось обходиться без сна, дабы не вводить сокамерника в искушение. Комиссар Налоев быстро сообразил, какая пытка станет для Голодного непереносимой, поэтому в допросах с побоями не было нужды. Голодный сожрал всю плесень в углах под потолком камеры и встречал возвращавшегося из столовой Максима раскатами кишечных урчаний и обильным слюноотделением.
Подступала паника, но вскоре по столярке, где бывший министр трудился на производстве деревянных свистулек, разнеслась новость. Комиссар Налоев оказался изменником и контрой, за что и был расстрелян самим Коганом-Осипчуком. Вслед за этим многих заключённых амнистировали как жертв перегибов на местах. Едва Голодный перешагнул порог камеры, Максим выдохнул, перекрестился и захрапел до подъёма.
Через пару дней в столовой вместо перловки подали мёрзлую брюкву. Назавтра отобедать пришлось баландой с капустными ошмётками, а к концу недели — уже без ошмёток. По лагерю шелестели слухи: на воле вдруг грянул жесточайший продовольственный кризис, к столице подбирается голод.
Максим был человеком с государственным мышлением и хорошо представлял, какие события могут произойти на этой волне. Он затаился и ждал, трубя от звонка до звонка на обязательных работах, а по вечерам надраивая плац в качестве интеллектуального развлечения. Требовалось немного выдержки. И действительно: не прошло и месяца, как «диктатура бешеных хомячков» завалилась набок от недоедания. Мятежники сдавали оружие в обмен на хлеб, а за упаковку «Доширака» охотно переходили на сторону неприятеля. Очень скоро была взята ставка командования, и разъярённая толпа заживо запекла в духовке вождя революции командора Гнилиса. А ещё через неделю Максим Николаевич снова занял министерское кресло, ещё хранящее отпечаток отметившейся в нём чьей-то случайной задницы.

- Вы даже не представляете, дорогой вы мой человек, как я вам благодарен! - у стойки регистрации международного аэропорта «Синявино» Максим Николаевич безуспешно пытался пожать руку Голодного – тому вполне хватало общества курицы гриль. Министр отощал и поседел, в его глазах появилась выстраданная скорбная мудрость.
Голодный эмоций не проявлял: он вгрызался в жертвенную птицу, рыскал глазами по залу, и было как всегда непонятно, слушает он или нет.
- Вам… Вам я обязан всем, что у меня есть. Что у меня осталось, - давясь набегавшей слезой, говорил Максим Николаевич. – И я должен был отблагодарить вас.
Перед посадкой на рейс пришлось выкупить «Ашан» вместе со всем ассортиментом. Голодному нужно было как следует подкрепиться перед дорогой, чтобы избежать эксцессов во время четырёхчасового перелёта.
- Понимаете, мы тем самым убиваем двух зайцев, - продолжал Максим Николаевич. – Здесь вам оставаться нельзя: ещё один всенародный голодный бунт слишком дорого обойдётся мне и государству. А там – Греция! Сказочная страна, тёплые пляжи, прекрасная кухня, м-м-м! Конечно, вы понимаете, допустить вашего возвращения мы не можем, но уверен – вам и не захочется. Да вы, мой родной, будете там кататься как сыр в греческом салате!
Голодный жевал. Министр обнял его на прощание и зашагал к выходу, прижимая платок к воспалённым глазам. Уже в служебной машине он, глядя в сторону, обратился к своему советнику Козубовичу:
- Там это… Надо в МИД сообщить – могут уже начинать накидывать телеграмму с соболезнованиями греческому народу. Ну и по гуманитарке решим обязательно.
Козубочив кивнул и сделал пометку в блокноте. А Максим Николаевич с грустью смотрел в небо.
Самолёт разбежался по взлётно-посадочной полосе и взял курс на Грецию, где пока ещё было всё.