Аркадий Голод : Другой - 11. Старый рояль.

img src="https://www.chitalnya.ru/upload2/512/64094523712992.jpg" /

Ещё пару дней - и практике конец. Умотался сегодня вусмерть. В самом прямом смысле. Сидоренко всё-таки умер, несмотря на все усилия. Такая проблема, как у него, решается только одним способом - пересадкой сердца. Но мы же не в Южной Африке с нашей передовой медициной. Родственники знали о прогнозе, вроде готовы были, но истерику закатили - мама не горюй! Не показную - самую настоящую. Естественно, я был там. Мне ещё не приходилось наблюдать смерть человека. Вмешиваться я не мог, и смысла не было. Когда вместо сердца - вялый, растянутый мешок... Чудо, что он до сегодняшнего утра дотянул. Наловил новых, совсем незнакомых сигналов. Пока их не забыл, надо было навести порядок в башке, классифицировать, выделить главное. Сразу надо бы, но куда там. Это ж пришлось рваться напополам: контролировать трёх других "сердечников" в палате. Начихал на свою маскировку, погрузил всю троицу в транс на три часа. Хорошо, что всем было не до меня.
Какой недоумок придумал закон: держать труп в палате два часа после смерти? Его бы сюда, в полу-метре от покойника. За ширмочкой, разумеется, а как же! Ага, апофигей милосердия и передовой социалистической деонтологии. Или в неё милосердие не входит? Не помню такого слова в учебниках. Валокордин зато есть, хоть залейся.
И сдерживать родственников. Истерика - как и паника - заразна. Справился. Но трясёт меня неслабо. Смерть - штука естественная, но какая же мерзость, господи, какая мерзость! Нет, домой я сейчас не ездок. Попаду под первый же самосвал. Надо найти укромный уголок для релаксации, разобраться в эмоциях, вернуть баланс. Чтоб ни одна холера не трогала. Куда это я забрёл? Эта больница в старинном здании с такой запутанной планировкой. Сто пятьдесят лет перекраивали этот лабиринт. Тихо тут. Хорошо. Вот только сесть не на что. А эта дверь приоткрыта. И нет там никого. Посмотрим, куда я попал.
А попал на сцену. В этой комнате сложен разный хлам, и вторая дверь ведет на сцену сбоку. Актовый зал, вот оно что! Я тут был один раз, когда начальство вещало всякую чепуху перед началом практики. Удрал с середины. Несколько ламп горят, несмотря на ясный день. На фига? Не моя забота. Сцену украшают два предмета: фанерная трибуна и чёрный кабинетный рояль, старый и обшарпанный. Зачем он здесь? Туш исполнять при награждении победителей соцсоревнования? Или аккомпанировать частушкам при худсамодеятельности? Сюда точно никто сейчас не придёт. Можно заняться собой - спокойно и вдумчиво. Но тянет меня какая-то сила к этому роялю. Какой-то он не старый, он - старинный. Облезлый, как обедневший граф. Но аристократ, аристократ. Пыли нет. Больница всё-таки. И хоть кто-то когда-то что-то на нём играет. Открыл клавиатуру. Ого! Похоже, не пластмасса. Приходилось видеть старинные инструменты в музеях. Такой же коричневатый оттенок. Неужели это настоящая слоновая кость?! Тронул клавишу. Красивый звук. Руки сами собой легли на клавиатуру. Несколько аккордов. Нормально настроен, не то, что это убожище в институте. Кто-то на тебе играет и ухаживает за тобой, старина. Я поднял крыло. Медная (или латунная - не разбираюсь) пластинка: /J. Becker/.
Аполлон и Эвтерпа! Как это сокровище оказалось здесь, в зале заседалищ провинциальной горбольницы? Как оно вообще уцелело в революциях, войнах и пятилетках? Может быть, оно и жило тут ещё с тех времён, когда была ещё губернская лечебница, и господин старший доктор - с бородой клинышком и в золотом пенсне - музицировал тут долгими зимними вечерами. Больница спасла и тебя, старина, дедушку моего "Красного октября".
Почти "на автомате" я подкрутил под себя стул. Клавиши тёплые, живые. Я не задумывался. Образ усталого доброго земского доктора сотворился таким ярким, что руки сами собой, без участия сознания побежали по клавишам. Какой звук! Вы за таким сочиняли эту "Баркаролу", Пётр Ильич? В салоне богатого дома дамы в подметающих пол платьях, затянутые в корсеты, с брошками и лорнетами; девушки в белых блузках с оборочками, в длинных юбках, с косами до пояса; господа во фраках и визитках, при бакенбардах и набриолиненных проборах. Служанка в сером платье и накрахмаленном фартуке... Хозяйка за вот этим самым роялем. Играет вот эту самую польку Шопена.
Есть такой феномен - автоматическое письмо. Человек в трансе, в покое, медитирует, а рука сама по себе пишет, пишет, пишет... возвращая гармонию израненной душе. Про автоматическую музыку... нет, этого полно... другое... автоматическое музицирование, вот! -что-нибудь известно? Почему бы и нет? Перебрал я сегодня, надорвался. Полечи меня, старый рояль.
«Он прочитал сочинение мастера и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем." Вот сейчас моё лекарство - покой. Бедный Сидоренко. Отмучился. Requiem aeternam dona eis, Domine... Нет, Вольфганг, нет! Сам наслаждайся таким покоем. Мне другое нужно, вот это. Спасибо, Фредерик, спасибо тебе. Как хорошо с тобой... Можно ещё твой ноктюрн? А что дальше? Это же не последняя смерть. Все там будем. "Мне было легко в моём Химтехе". Ты права, Олечка, всегда права. У тебя была химия и жизнь, а у меня только жизнь. И смерть. Герой-полудурок. Мало тебе Игната было? Там хоть работал, действовал. А тут полный пассив. Маг-недоучка. Попёрся в воду, не зная броду. Чуть не утоп. Вот именно, мосье Дюк, демона нужно уметь остановить, а ещё только ученик чародейки.. Останавливать она меня ещё не научила. Обещала только. Оля. Ей самой сейчас... С родителями на юга не поеду. Они собираются в Среднюю Азию. "В Намангане яблочки зреют ароматные. На меня не смотришь ты, неприятно мне." Наманган без меня перебьётся. И всякая там Бухара. "Буи-джуи Мулиён, ояд хамэ. Ёди ёри мехрубон ояд хамэ". Олю нельзя оставлять одну. С недели на неделю торжественная порка - запуск её завода на полную мощность и официальная сдача в эксплуатацию. Большие торжества и раздача плюшек. Ох, не спешите, герр Штраус. Вашего фельдмаршала мы сыграем, когда плюшки будут съедены. А пока, как бы они плюхами не обернулись. Нескольких людей Другого мы с Олей определили. Серьёзные люди. Оля делает вид, что спокойна. Но я-то её читаю глубже обложки. Прорвёмся, Учительница моя. "Держись, геолог, крепись, геолог, ты ветра и солнца брат." Тогда и подарок генеральский... Ну его, этот Китай, с его спятившими коммунистами. Шагу ступить не дадут. Вот именно, пусть себе "Алеет восток" без нас. Индия - вот куда нам надо. Правильно, месье Клод, мы ещё с Олей увидим, как "Луна нисходит на разрушенный храм", светя сквозь листья пальм.
Мысли поплыли и расплылись. Я, то выныривал, прислушиваясь к звукам старинного инструмента, то снова погружался в... транс? Не знаю. Руки жили своей жизнью на клавишах. Понемногу сознание прояснилось. В башке чёткий план на ближайшее время. Если у Оли всё будет хорошо, оторвусь ненадолго в Москву. Остановлюсь у тёти Раи. Как-раз на "Профсоюзной", в двух шагах от ЦМБ. Или сразу двинуть в "Иностранку"? Метро "Таганская"… "Все ночи полные огня. Зачем сгубила ты меня, Таганка?" … Начитать всё, что найду по Тантре и Кундалини-йоге. И просто побродить по старой Москве. "Бродить без дела и без цели и ненароком, на лету, набресть на свежий дух синели или на светлую мечту?" Встретить "Рассвет над Москвой-рекой". Как будет звучать рассвет над Гангом или Брахмапутрой? … А вот этого я никогда не играл... и не слышал... откуда оно? Шутки подсознания? Вот наладит Оля свой завод, настроит, как механическое пианино, и он поработает месячишко без неё. Да, мосье Равель, именно так. А мы с Олей встретим рассвет над Гангом. А меня хорошо отпустило. Сколько времени я уже здесь? Руки совсем не устали. И мне хорошо. По настоящему хорошо. Откуда-то идёт тёплая волна, поднимает, греет. Можно я ещё погреюсь "У комелька", Пётр Ильич? Немножко...
Вот теперь я вернулся в себя. И в реальность. Держал педаль, чтобы продлить последний аккорд... Всё! Живём! Закрыл клавиатуру. Погладил на прощание. Спасибо тебе, старый рояль.
- Спасибо, доктор... спасибо... спасибо!
- Студент. - поправил я как обычно. Уже обычно, надо же!
Стоп, откуда это? До глюков домузицировался? В зале куча народу. Пижамы, белые халаты. Вот откуда поднимающая волна: сумма направленных эмоций. Но люди тут как появились? И несколько ребят из нашей группы. На звук пришли?
- Ну, Марк, ты даёшь! Блин, маэстро! Но мы все тихо сидели. Ты из-за нас перестал? Мы не хотели мешать.
- Нет, просто устал. Роскошный инструмент! Не удержался, вот... Я этим Равелем, наверно, всех больных перебудил? Сорвал тихий час.
Надо выкручиваться. Напустил шутовской вид, церемонно раскланялся, изображая большущего маэстро, прижимая руку к сердцу. Сделал жест, которым дирижёр поднимает оркестр. Изобразил, что принимаю букеты, и спрыгнул со сцены.
- Будет мне на орехи. Вечно я куда-то встреваю. Ребят, я вправду сильно шумел?
- Будет, но не на орехи. Мы посильней придумаем. Надо же, это он называет шумом! Таких студентов у нас ещё не было. Михаил Михайлович, где Вы его нашли?!
Этих двоих я видел здесь же, в этом зале - в первый день. Больничное начальство. И профессор - собственной персоной.
- Не виноват я, Иван Денисович! Не искал. Он сам такой нашёлся. Самородок свежевыкопанный.
- К пяти часам - у меня! Где кабинет, знаешь? И Вы, Михаил Михайлович, тоже! Без опоздания, ясно Вам, молодой человек?
Жутко грозная интонация. Я совершенно успокоился. Как же их легко читать!