Ромка Кактус : Мамина принцесса (Глава 1)

Старик Пипентролль, пожалуй, смыслил в своей жизни всего в двух вещах: в обеде и послеобеденном отдыхе. Зато уж в этих вопросах он разбирался так, как и не снилось тем, кто сутками не спал, чтобы готовить на его персону и на всех его домашних и гостей. А какие пиршества он закатывал, созывая в замок своих друзей! Прекрасный аппетит этих господ мог бы вызвать зависть тех изнурённых недоеданием жалких крестьян, обирая которых, они и жили в полное своё удовольствие, омрачаемое разве что междоусобицами и моровыми поветриями. Старик Пипентролль не потратил и минуты своего драгоценного времени на готовку, посвятив себя всецело изучению гастрономии непосредственно со стороны желудка и вкусовых сосочков, расположенных на языке, так что разбирался в тонкостях вкуса значительно лучше, чем все повара его кухни, которые нередко были вынуждены довольствоваться тем, что удавалось перехватить на ходу. Он мог назвать пятьдесят оттенков ветчины, хотя и не умел толком считать. Авторитет барона был непререкаем, и своей пустой головы мог бы лишиться тот, кто вздумал бы спорить с ним. А это значило, что требование подать к столу омлет без яиц, но всё же омлет, выполнялось незамедлительно, в чём я могу вас уверить, как свидетель этого и множества подобных чудес.

Старый барон отдал Богу душу, как и подобает рыцарю: вооружённый вилкой и ножом, он сражался в одиночку с целой тушей поросёнка, в которой, наподобие данайцев в троянском коне, находилась полудюжина цыплят, в свою очередь набитых под завязку перловой кашей и цельными зубчиками чеснока, обжаренными на сливочном масле с веточками тимьяна и листиками базилика. Последнее, что он произнёс перед смертью, было «Prosit!». А его звучная отрыжка стала достойным напутствием потомкам, которые пришли в такой восторг от прозвучавшей в ней мудрости и в такое изумление погрузились от выпитого вина, что обнаружили гибель патриарха только на третий день гуляний, когда вонь разлагающегося тела перекрыла все ароматы подаваемых к столу яств.

Титул барона достался Гуго Пипентроллю, старшему сыну, который помимо запойного алкоголизма имел одну живую склонность к охотничьему промыслу. И так в нём боролись эти две благородные страсти, что он мог прямо посреди гуляний взобраться на коня, созвать людей и начать охотничий поход, который, несмотря на успех или неудачу, неминуемо превращался в продолжение попойки, но только на более высоком уровне свинства. Надо сказать, охота Гуго Пипентролля носила стихийный характер катастрофы для всего, что обитало в лесах и лугах именья, что имело несчастье родиться с парой крыльев или двумя парами ног, что не пило вина и не говорило «Prosit!». Будто нужно было молодому барону каждый раз доказывать себе, что человек верхом на лошади, вооружённый луком и стрелами, со свитой опытных ловчих, превосходит напуганного звуком охотничьих рожков, затравленного собаками оленя во всех отношениях, включая кровожадность. И не было у этой охоты никакой иной цели, помимо её самой и истребления, поскольку, умертвив очередного зайца, барон тотчас терял к нему всякий интерес и часто приказывал отдать битую дичь дворовым псам или попросту выбросить.

Такое поведение барона скоро привело к тому, что количество дичи в принадлежащих его фамилии угодьях резко сократилось. И тогда он, находясь в сумеречном состоянии ума и духа, написал письмо в Королевское охотничье ведомство с просьбой принять эдикт, который бы приравнял детей поместных крестьян в возрасте до трёх лет к разновидности дикого кабана, охота на которого считалась особенно почётной. У кого-то совсем неопытного в вопросах государственного устройства могли бы глаза полезть на лоб, случись ему прочитать подобную просьбу. Но мне прекрасно известно, какие люди испокон веков состоят на службе при дворе, как они принимают решения, не выходя из-за обеденного стола, обильно заставленного блюдами и бутылками вина, практически лишённые возможности видеть воочию, что происходит в жизни тех, чью судьбу вершат поставленные ими подписи на гербовой бумаге, и чем на самом деле пахнут сбрызнутые духами письма в конвертах, скреплённых сургучом и отпечатком фамильного перстня. По счастию для всех, кому грозило очередное избиение младенцев, письмо Пипентролля попало в руки человека, который, вероятно, в тот момент терзался похмельными головными болями, оказалось на письменном столе в его рабочем кабинете и было вскоре намертво погребено в куче подобной корреспонденции.

Гуго Пипентролль, не теряя времени даром на ожидание эдикта, нашёл, чем заняться. Для начала он посватался к дочери Виллема Хаверхуфда Беонике. Девочке на тот момент было двенадцать лет, и она играла с куклами. Отец её, имея пагубное пристрастие к игре в бабки, просадил значительную часть состояния и остро желал отыграться. Щедрое предложение от барона Пипентролля могло стать финансовой базой для реванша. И тогда Виллем Хаверхуфд, тщательно взвесив его на своих внутренних весах, посчитал, что его дочь достаточно развита для своих лет, чтобы принять её за шестнадцатилетнюю. А раз она выглядит столь взросло, то следует считаться скорее с её проступающей наружу женственностью, чем с досадным фактом неоправданно затянувшегося детства. Рассудив таким образом, чему свидетелями были многие из его двора, он дал Пипентроллю своё согласие.

Единственное условие поставил маркиз Хаверхуфд перед бароном: договориться с представителем церкви о совершении венчания по христианскому обычаю.

Несколько месяцев ушло у Пипентролля на поиски подходящей кандидатуры для совершения таинства. Лучше всего на эту роль по разным рекомендациям подходил аббат Тенеска, управлявший монастырём бенедиктинцев недалеко от Лурда. Барон приобрёл индульгенцию и заручился косвенной поддержкой епископа Тео Жакони. Епископ в письме восхвалял христианские добродетели барона столь высоко, что можно было бы поставить их в пример самому Иисусу. У художника по имени Готлиб Швах, который занимался единственно тем, что перерисовывал портреты, он заказал портрет Беоники в образе блистательной дамы. Когда работа была окончена и художник получил причитающиеся ему гроши, Пипентролль собрался в дорогу.

center* * */center

История умалчивает о подробностях встречи Пипентролля с аббатом. Впрочем, вообразить их не представляет труда.

Барон входит в комнату и представляется. Аббат предлагает ему разделить скромные дары: зажаренных на вертеле кур, рябчиков в сметане, солёные грибы, кровяную колбасу, свежий хлеб и зелень. Они выпивают и беседуют. Наконец барон переходит к делу:

— Святой отец, я влюблён и мечтаю связать свою любовь по рукам и ногам законными узами брака.
— Поздравляю, сын мой! Господь всемогущий в мудрости своей наказал нам плодиться и размножаться. Кто же ваша избранница?
— Вот она, — демонстрирует портрет.
— Прелестное дитя.
— Я хочу просить вас провести церемонию.
— Я не могу надолго оставить приход без присмотра. Стоит мне отлучиться, монахи впадают в такую ересь, до какой дойдёт ещё не каждый дьяволопоклонник.

Барон вынимает из сумки кошелёк, ставит его на стол, звеня монетами.

— Что ж, — аббат слизывает жир с пальцев и тянется к кошельку. — Пожалуй, я смогу выкроить время.
— Одно обстоятельство, святой отец. Дама ещё не достигла совершеннолетия.

Аббат останавливает движение руки у самого кошелька и обращает изучающий взор на барона.

— Насколько же она юна?

Барон Пипентролль наклоняется к уху аббата и шепчет. Тот шевелит бровями, на лице его происходит сложное движение, в котором участвуют все его части, непрестанно вздрагивая и перемещаясь, заползая даже на тонзуру и затылок. Наконец барон заканчивает свою мысль, и лицо аббата возвращается в своё начальное состояние.

— Пожалуй, — говорит он, — в таком исключительном случае Церковь может пойти навстречу столь чистому чувству. Что есть Господь Бог, как ни любовь, которая нисходит на всех его детей, даже на тех, кто слишком юн для понимания этой любви? И вправе ли мы осуждать…

Аббат впадает в раж, его лицо наливается кровью, и скоро его лекция об аморальности осуждения превращается в исступлённую проповедь всего того, что мы не вправе осуждать.

Довольные друг другом, барон и аббат, улыбаясь, пьют на брудершафт.

center* * */center

Из-под Лурда барон вернулся в сопровождении аббата. Спешно сыграли свадьбу Гуго и Беоники. Праздничные гуляния так захватили досточтимого аббата, который с головой погрузился в ту радость, которую символизирует вечный союз двух христианских душ, нашедших себя во взаимном служении, что сам аббат совершенно потерялся и был обнаружен только через неделю. Он сидел в подвале на дне огромной бочки, погружённый в винную жижу, и читал бессвязную лекцию свидетельствующим его ангелам. Аббата выволокли на свежий воздух и оставили сушиться, прикрепив его рясу с помощью прищепок к толстому канату, натянутому промеж двух мощных клёнов.

С тех пор аббат Тенеска стал жить при замке в качестве духовного наставника. Пообщавшись с ним, послушав его застольные откровения, я убедился в том, что его красноречие набирает силу с каждым новым словом подобно тому, как раскручивается маховик. В конце концов, слова аббата достигали такой убедительности, что никто, включая самого аббата, уже не мог им противиться. А меньше всего на это была способна юная леди Пипентролль.