: Homo Killing

Тьма фильмов. И тьма книг. Об этом… Авторы истоптали в пыль идею о том, как отутюженная рубашка предсказуемой жизни раздирается питбулем кошмарного вируса. Подлинная, дикая природа – Танатос, временно усмирённый асфальтом, бетоном, металлом, стеклом, пластиком; Tanatos, декорированный обывательским оптимизмом, – свирепо вырывается, не желает он больше глотать яд комфорта. И карамельная реальность наполняется толпами беснующихся, красноглазых существ. Все они долго кем-то были… Но сейчас из мгновений безудержного разрушения ткут исступлённый триумф чёрного зверя, – строчка за строчкой, кадр за кадром.

И кажется, половина (а то и больше) живчиков на планете почти не удивились, когда кино и литература стали реальностью. Нас неплохо подготовили для погружения в катастрофу. А я в тот день решил завести свой механизм. «Мой механизм», – эта религия требует откровения.

Ни к чему подробное описание глубинных мутаций молодого самца, воспитанного в социальной радиации одной из развитых стран. Расскажу о моментах переломных.

Сценки, сначала не очень яркие: несколько километров шагаю среди углов и стен, гладких, но чаще шершавых, тёмных, но чаще серых; среди тел, дрожащих от намёка, что кто-то может нарушить распорядок их внутреннего карцера; и вот жаркий прожектор: вваливаюсь в квартиру, стена принимает поцелуй кулака (трижды чмок), швыряю себя на диван, и, сквозь свежую боль в руке, прислушиваюсь к змеям, суетящимся под слоем ярости. Как обычно, вьются вокруг пустоты. Хотят обнаружить смысл в движении своём, либо в безмятежности пузыря – центра их танцев. Именно тогда понимаю: всякий смысл жизни – игра. А тела, доказывающие всерьёз обязательность чего-либо – ослеплённые фанаты. И только тот, кто откажется от любого смысла, почувствует сущность жизни. Да, он пойдёт самым сложным путём. Но лучшее получают именно такие редкие смельчаки.

Затем наблюдаю, как физиология реальности пульсирует в окружающем абсурде. Мир, лишённый игрового веселья, хвастается своей кошмарной подоплёкой. И впервые – внезапным сокровищем расцветает ощущение, что внутри меня спит умная машина, чьи узлы истосковались запредельно, простаивая в бездействии десятки лет. Дальнейшее бытие сводилось к эволюции этого откровения. Я преумножался презрением к слабости остальных, и – постижением силы тайного механизма. Потустороннее чрево нового понимания, могучие потоки едких соков породили чёткое решение, что именно нужно делать.

Дню, когда началась катастрофа, предшествовали месяцы усиленных тренировок. Выводил из организма всё лишнее, сотворял из него орудие, максимально удобное. В четырёх железных шкафах, за прочными дверцами с кодовыми замками собиралась коллекция инструментов: лезвия, цепи, крюки, щипцы, иглы, свёрла, шипы… Ещё принял в семью бензопилу последней модели. Не из тех громил она, которые выпендриваются на соревнованиях лесорубов, более миниатюрная и симпатичная. Но малышка – смертоносная однозначно. В ней ничего лишнего – как и во мне. Механизм оптимизирован и эффективен. Зубки быстры, но аккуратны. И удовольствие можно продлевать.

Начать планировал в один из весенних дней, отобрал, изучил премьерные жертвы. Первый счастливчик – старый приятель… Я собрался, а когда подошёл к входной двери, улица отозвалась странными воплями. Прислушался: урбанистические кишки постоянно отрыгивают всякое, и привыкаешь (равнодушно созерцаешь аварию, или йожиков, время от времени падающих сверху; устали от игр и карцера). Но музыка того дня вынудила отложить главное дело жизни.
Подхожу к окну и смотрю вниз, на улице оживают сцены из наших любимых сказок…

Трёхлетний ребёнок вцепился в горло женщине. Упав на спину, не решается она оттолкнуть детёныша, и просто верещит. Голос переходит в хлюпанье, и сценка тонет в нахлёстах безумия, рвущегося отовсюду. В автомобилях стёкла изнутри облагорожены кровавым месивом. На тротуарах группы из чётырёх-восьми организмов, решили вдруг занять активную жизненную позицию, и сообщают об этом кому-то в центре. Кому-то, становящемуся всё легче и легче. Кусочек за кусочком.

В те минуты, уважаемые господа присяжные, я обалдел, как никогда прежде. С улыбкою лесбийского кота, с двумя счастливыми полнолуниями вместо глаз, ощущая, как нутро пробуждается от проклятой спячки, а кровь становится чистым адреналином, я отвернулся от окна. За входной дверью тоже бурлило нечто, дополняющее восхитительный кошмар улицы.

Лямка чёрной спортивной сумки слетает с плеча, быстро прохожу в комнату с железными шкафами, достаю зубастую, смертоносную малышку и незамедлительно направляюсь в коридор.

Крышки нескольких нор откупорены, на других рваные холмы – сказочники рвутся в пыльную вену дома… Из остальных оркестр: крики, грохот, режущие языки бьющихся стёкол. В ближайшей дыре, справа от моей, ячейка общества: свиноматка, лопух, сын, дочь. С восхищением наблюдаю, как распахивается дверь, девочка лет двенадцати выскакивает и натыкается на меня. Взрослый самец с инструментом, нетипичным для многоквартирного склепа, заставляет оцепенеть. За спиной обречённой глупышки милейшая сцена: мать и отец вгрызаются в кричащего сынишку.

Прелесть, произношу я. Дёргаю гашетку бензопилы и знакомлю неистовые зубья с перекошенным личиком.

Младший брат, подыхая в родительских ласках, видел, как головёнка сестры превращается в фарш.

Прелесть. Прелесть… Эта молитва в тот день произнесена, наверное, не менее шестисот шестидесяти шести тысяч раз. Пульсировала в багряном океане…

Стоит только начать, – понял я, разрывая лезвиями живых и мёртвых, – и заведённый механизм не остановить. И не существует музыки прекрасней, чем довольный рёв его беспощадных узлов!



После самой крутой вечеринки в истории человечества возвращаюсь домой далеко за полночь. Пик веселья миновал, повсюду шорохи, топот, чавканье, редкие вскрики. Стою перед зеркалом с бензопилой – частью тела моего. Нас покрывает нимб из крови, ошмётков мяса, внутренностей. Только глаза белым горят. А ещё зубы, когда растягиваю широченную улыбку.

Телевидение, единственный центральный канал, проработало до середины следующего дня. Радио продержалось на трое суток дольше. Это был, конечно же, какой-то вирус; испуганные голоса сквозь шипение помех сбивчиво взывали ко всем, кому удалось сохранить человеческий облик; рассказывали о террористах, краже вируса, о запущенной системе канализации…

- Вы захлебнулись в собственном дерьме, – произношу я, вычищая малышку. Щедро и бережно ублаготворяю её машинным маслом.

Через неделю переселился на чердак соседнего дома. Построили недавно, заселить не успели, воняет здесь меньше. Перенёс инструменты, кровать, столы – на одном готовлю еду, на другом загадочными петельками красуются ремни для рук и ног.

Живых удаётся найти нечасто, по двое в месяц где-то. И, чувствую, скоро вообще не останется. Когда нет живых, брожу по улицам и кромсаю зомбаков.

Недавно крупно повезло: нашёл в подвале девушку, едва дышала. Отнёс на чердак, откормил. Только на четвёртый день привязал к столу.

Красивое, необычное имя у неё: Лилиолла.

Два часа молча выслушивал монологи. Пташка трепыхалась в ременных путах, умоляла отпустить, обещала делать всё, что прикажу. Потеряла надежду, сидя в подвале, вздрагивая от каждого шороха, а я вернул ей жизнь. И желание бороться.

Убивал Лилиоллу шестнадцать часов (не думал, уважаемые господа присяжные, что самка продержится так долго). Поздравил себя с первым подобным опытом, раньше веселуха заканчивалась слишком быстро.

Смертельно уставший, лёг спать. А когда проснулся, понял, что этот город отдал всё.

В оружейном магазине, в пяти кварталах севернее моего сердца, найду необходимое. Частично перейду на огнестрелки, надо постоянно развиваться. Помню худого высокого бизнес-тренера с выпирающим кадыком, с вечной белоснежной улыбкой. Не останавливайтесь, говорил он. Лучший способ для обеспечения непрерывного личностного роста – постоянное решение новых и новых задач. Адаптация к изменениям мира вокруг вас…

Переберусь в другой город через пару дней. А потом в следующий. Везде найдётся немного живчиков, или сколько хочешь трупаков-ходунов, с которыми можно повеселиться. Буду убивать до тех пор, пока работает Мой механизм.