Прохфессор Павлов : Эксперимент

Он пришёл ночью, на плече тату - череп и кости, ниже крест. Говорил долго о нации, о ненависти, что пора изменить мир, верил в своё величие. Его мать - набожная женщина, трудолюбивая и добрая, отвечал: «Ты запутался, ты не ведаешь, что творишь… Когда пропали деньги из шкафа, я не винила тебя. Я не винила тебя, когда ты попался на краже смартфонов со своими дружками, бритоголовыми уродами из С14. Я могу допустить, что в тебе играют гормоны и это обычный подростковый бунт. Но я никогда не прощу тебе свастику на твоём плече». Он огрызнулся, пытался кричать и размахивать руками. Она ударила его по лицу, потом ещё, и ещё раз.

Он вдруг поник, сжался в комок и выбежал из комнаты. Она много думала, правильно ли она поступила: Что он знает про геноцид? Ни учебники истории, ни старые снимки не могут передать всю трагедию, всё безумие двадцатого века. Его там не было, он не сможет понять. Для людей нового века, вся эта история - виртуальная игра, наполненная чёрно-белыми картинками и страшными аватарками.

Она не говорила никому, что он еврей, скрывала от соседей, от подружек, от школьных учителей, скрывала от всех. Тысячелетнее проклятие наложило печать жертвенности на родовое дерево. Все ветви были обрублены кроме одной, и она берегла её, как умела. Я не могу сказать ничего плохого, она была хорошей матерью, и старалась оградить своё чадо от тех стереотипов, которые навязывают обществу предвзятое отношение к евреям. Но сегодня, она ужаснулась, он смотрел на неё пустыми глазами, в них не было ни любви, ни сострадании.

Бедная женщина, она плакала над старым семейным альбомом, смотрела, гладила рукой, но так и не решилась открыть. А сынишка, окапавшись в кресле, с джойстиком, устраивал охоту на зомби, открывая счёт убийствам, день на пролёт, превращаясь в кровожадного охотника за головами. Он не чувствовал её боли, всё его естество было погружено в бойню!

Прошло время. Мальчик вырос, повзрослел, новые игры, новые технологии: наушники, наглазники, перчатки, весь набор виртуальных чувств и эмоций, всё это в прошлом. Ему уже скучно, он выходит на улицу, идёт к друзьям за порцией адреналина и алкоголя. Их четверо, все обриты наголо, накачены, одеты в чёрные брюки и чёрные майки со свастикой. Они знают, как убить вечер.

Бездомный бродяга бредёт бесцельно, как призрак. Он давно смирился со своей участью. В этом подлом и сволочном мире ему уготована роль жертвы. «Твари, убейте меня! Убейте! Я ненавижу вас!» Кричит он всем горлом и сбивается на хрип. Они окружают его, достают биты и начинают пускать по кругу. Как футбольный мяч, он катится, от одного к другому, пока не бьётся головой о камень.

В этом мире нет закона, нет власти, они называют себя дарвинистами, борцами за чистоту расы. «Мы не должны подчиняться законам общества! Мы признаём законы природы, законы выживания видов! Мы плотоядные…» Таких людей становится больше, им уже мало буйств и погромов, им нужно новое пространство, новые города, для грабежа и убийства.

Её сын принял правила игры и набирает очки. Ему везёт, он переходит с одного уровня на другой очень быстро. В его команде уже восемь игроков, и каждый стремится быть лучшим. С таким упорством они скоро начнут строить концлагеря.

Мне захотелось вернуть им память и показать мир изнутри…

****
Меня зовут Влад, я - учёный. Сорок лет я работаю в исследовательском НИИ, изучаю кору головного мозга в лаборатории нейрохирургии, стараюсь понять, как работает разум, как он ломается. Моё призвание, чинить поломанные мозги. Скальпель помогает вскрыть черепную коробку, а электрошок оживить пациента. Первые годы я кромсал серое вещество, как мясник на прилавке. Со временем, появилась точность и упорядоченность в действиях.

Другое дело машины, дьявольские создания человеческого гения, они позволяют стирать целые участки мозга и восстанавливать повреждённые. Кодировать, программировать, вызывать ту или иную реакцию. Возможности открываются безграничные для пытливого ума. В последнее время я работал с гиппокампом - правою лобною долею, которая досталась нам от рептилии. Способность человека испытывать эмоции, связанные с воспоминаниями, напрямую зависят от этого маленького образования.

Нашему отделу поручили разработать протез данной части головного мозга. Звучит, как фантастика. Искусственный гиппокамп - реальная возможность спасти тяжело больного человека. И в то же время - реальная опасность изменить его до неузнаваемости. Мне удалось создать синтетическую замену одного из его компонентов. Крысы дохли одна за одной, кроме Милана. Она пережила операцию и показала неплохой результат. Электронный гиппокамп не просто стимулировал нервную систему, он заменил ей повреждённый участок мозга.

Поведение крысы изменилось, страх и беспокойство присутствовали на всём протяжении эксперимента. Я долго наблюдал за ней и пришёл к выводу, она переживала события годовой давности ярко и эмоционально. Именно тот момент, когда её вытащили из стерильной колбы и уложили на операционный стол.

Видимо, нейромедиаторы сыграли злую шутку, закольцевав восприятие мира на одном моменте, самом страшном моменте в её жизни. Дофамин включил память и закрепил чувство страха в её мозгу. Именно этот результат я и ждал. Пришло время провести клинические испытания на добровольцах.

Я написал записку профессору Синцову и передал в академию наук. Ответ пришёл быстро, мой проект одобрен с соответствующим финансированием, о результатах эксперимента доложить учёному совету не позднее декабря следующего года.

Пора подбирать испытуемых…

****
Вся четвёрка попала ко мне случайно. Им светил срок, или пожизненное, за убийство. Они ничего не отрицали, веселились, плевали в конвойных, провоцировали судью. Узнав о моих исследованиях, прокурор попросил суд передать их мне на поруки, с условием, что я исправлю ошибку природы. Нет возражений, пусть подпишут бумажку, что согласны стать подопытными кроликами и, добро пожаловать в клинику.

Идиоты, они думали, что их ждёт санаторий с джакузи и симпатичными девочками в медицинских халатах, всегда готовых оказать услугу. Как наивно и просто, без всякой фантазии. Стерильный контейнер из белого пластика, напоминающий колбу для крыс, станет их домом на несколько лет. А возможно, могилой.

Их привезли ночью, напичканных элениумом и димедролом. Боязнь наркоза и боли, страх перед операцией, белые халаты, операционная, всё это приводит к волнению пациента, а значит, учащается пульс, повышается давление, возбуждается нервная система – всё это может осложнить работу. Я не хотел рисковать, над ними поработал анестезиолог, один из лучших в нашей лаборатории. Утром они проснулись бодрые, с небольшим шрамом на темечке.

Две недели прошли без каких-либо изменений. Ребятки веселились, устраивали потасовки с персоналом, бросались едой и откровенно скучали. Мои настоятельные просьбы вести видео дневник, записывать ощущения, мысли, просто игнорировались. Они были увлечены собою и не замечали действительность. Вроде бы ничего, но приборы показывали мозговую активность.

Первым потерял контроль коренастый детина с рыжими волосами и здоровенными, как у орангутанга руками. Он закрылся в туалете, были слышны звуки рвотных позывов. Странный шум и звук битого стекла разбудили дежурного. Когда пришли санитары, испытуемый был уже мёртв. Анатом установил причину смерти – самоубийство. Он выколол себе глаза и перерезал горло. Что он увидел, так и осталось загадкой.

Остальные притихли, закрылись в комнатах и никого не пускали. Камеры видеонаблюдения показывали, как быстро меняется их состояние. Всё больше и больше они впадали в депрессию, становились напуганными и нервозными. У двоих окончательно пропал сон. Им давали витамины и различные дозы снотворного, но что-то их будило, вызывало панику и страх. Через неделю, они перестали мыться и ходить в туалет, прятались под кровать, там же принимали пищу и ходили под себя.

Сотрудники были удивлены бесчеловечностью эксперимента и требовали прекратить опыты над людьми. Пришлось показать уголовные дела и фотографии жертв. Чем мы отличаемся от них? Ничем. Разве что, условным гуманизмом, оправдывая жестокость благими целями. Мы учёные, мы не должны хоронить свой гений в угоду морали и принципам. Многие мои друзья покинули лабораторию, ушли в другие проекты, менее амбициозные. Я их не виню. Человек имеет право выбора и всегда может им воспользоваться.

Наши подопытные тоже воспользовались правом выбора. Они предпочли отдать своё тело науке, а не гнить на тюремных нарах, в окружении убийц и насильников. Хотя, о последствиях никто не подумал.

Мне удалось посмотреть видеожурнал одного из них. Лицо исписано цифрами, руки в порезах. Он бормотал целые сутки, кричал, звал мать и просил пожалеть его. Прятаться было бесполезно, но он умудрялся сворачиваться калачиком так, что ни головы, ни ног, ни рук не было видно. Последние два дня он громко скулил и звал на помощь. Его нашли повешенным между кроватью и прикроватной тумбочкою. Он висел на чёрном шнурке обоссанный, едва касаясь ступнями пола.

Их осталось двое, слишком мало, чтобы эксперимент считать удачным. Один был совсем плох, а вот другой, с татуировкой на плече, был мне интересен. Он вздрагивал от шороха, старался бежать. Говорил, что они придут за ним, обязательно придут.

И они пришли…

****
- Мама, они развесили объявления.
- Кто?
- Немцы. Они предлагают всему еврейскому населению завтра собраться на площади с вещами и продуктами.
- Зачем? – удивилась мать
- Нас будут отправлять в Израиль.
- Господи, сынок, неужели мы вернёмся на родину. – Она закрыла лицо руками и стала плакать.
- Не плачь, мама. Всё хорошо.

Собрав два больших рюкзака, мы сидели в ожидании долгожданного утра. В дверь постучали, офицер объявил общий сбор. Многие выходили с вещами, взрослые обсуждали маршрут движения, дети играли в салки. Был отдан приказ, всё пришло в движение. Люди шли сплошным потоком, неся на своём горбу остатки былой жизни и груз тяжёлых воспоминаний. Первыми стали роптать старики: «Если нас отправляют в Израиль, то почему ведут не к вокзалу, а на Сырец, к Бабьему яру?». Все сразу притихли, стали оглядываться по сторонам. Кругом автоматчики и натасканные овчарки.

Пришло прозрение. Многие хотели выйти из колонны, но их загоняли обратно автоматными очередями и лаем собак. Страх и тревога охватила толпу, больше становилось истеричек и припадочных. Их уводили во двор и расстреливали. Вдоль улицы стояли мирные жители, многие крестились, читали молитву. Мать взяла меня на руки, поцеловала, и отдала в руки женщине, что стояла за оцеплением. Немецкий солдат отвернулся в сторону, делая вид, что не видит. Женщина схватила меня, и увела в хату, плача и причитая: «Не бойся, малыш. Мама вечером придёт с подарочком».

Люди не останавливались, они продолжали движение, как стадо овец, которых ведут на жертвенный алтарь человеческого безумия. На пустыре, солдаты собирали документы и бросали в огонь. Кольца и прочие украшения складывали в металлический ящик, а вырванные золотые зубы в спиртовой раствор. Людей загоняли на большую площадку и заставляли раздеться. Белым детям офицеры кричали: «Цурюк, капут шейн блонд клейн кинд, цурюк!», те вырывались из толпы и бежали в сторону кладбища.

Остальных загоняли в овраг и расстреливали. Солнце клонилось к закату, а людей не становилось меньше. Вечером, солдаты в чёрных формах, с черепом и костью на офицерских фуражках, устроили огромный костёр из человеческих тел. На огромных виселицах они вешали детей над кострами, наблюдая, как обезумевшие матери бросались в объятие пламени и сгорали…

Эта картина стояла у него перед глазами до окончания эксперимента, повторялась снова и снова…

****
Прошло три месяца, перед судьёй сидел совершенно другой человек. Его голова была покрыт сединой, а лицо морщинами. На плече глубокая рана. В глазах скорбь и животный страх. На вопросы подопытный отвечал спокойно и вразумительно, не перебивал и был вежлив. Ему показали фото его жертв. Он разрыдался, весь затрясся и залез под лавку. Пришлось делать укол, успокоительное.

Прокурор не верил своим глаза. Как можно разобрать человека, очистить его от скверны и собрать заново? Я не стал объяснять, а его это не интересовало. По поводу остальных он не стал спрашивать. Они поломались и не подлежали ремонту.

Суд признал подопытного безопасным для общества, не смотря на тяжесть совершённого преступления, и освободил из-под стражи. Мать взяла его за руку, и отвезла домой. Я получил патент и признание медицинской академии.

Несколько раз я навещал его дома, пытался поговорить. Он поворачивался ко мне спиной и долго смотрел на стену. В последний раз, я заехал к ним вечером, ненадолго, минут на пять. Мне нужно было лететь в Берлин, на конференцию. Дверь была открыта, матери не было дома. В его глазах что-то изменилось, но что? Он помог мне снять плащ, предложил чаю. Сидя на кухне, спросил:

- Скажите, я еврей?
- Да.
– Зачем они с нами так? …