Прохфессор Павлов : Клавдия

Случилось мне, в году десятом, присутствовать на похоронах одного чиновника, человека по должности своей непримечательного, но достаточно усердного и знающего. Свою образованность он показывал дивными поступками, даже бывал в немилости у начальства, но всегда находил нужные слова и избегал наказания. Начальство к нему зла не испытывало, но и поощрять не спешило разве, копеечку к празднику подкинет, да и то не всегда. Тридцать рублей казённых денег ему едва хватало на жизнь. Пить он не пил, питался скверно, но к женщинам испытывал особое влечение. А тем, блудницам, того и надо, прыгнут в постель, вот и рубчика нет, а то и червонец утащат. Он ходит потом, смущается, копеечку просит, не просто так, кому лист составит, кому отписку даст, а кому и документик подготовит. Года три назад прихватила его болячка, кашлять стал, мучился сильно, по дамам скучал. А под конец запил. Закроется в кабинете, дрябнет стакан, и за бумагу, черканёт пару строк, откашляется, ещё дрябнет. Так и помер, за письменным столом, уткнувшись носом в чернильницу, поставив жирную кляксу на казённом листе писаному местному градоначальнику. Тот хотел его выпороть за неаккуратность, но передумал, ибо последний издох.

Хоронили бедолагу на старом кладбище, что стояло на окраине, за городскими воротами, сразу налево. Покосившиеся оградки, кресты, надгробные плиты, всё в ржавчине и птичьем помёте. Две плакальщицы и поп стояли на краю ямы, остальные поодаль. Большинство присутствующих пришло помянуть, а точнее, выпить и закусить, но были и дамы. Они стояли в сторонке, обе в чёрном, о чём-то шептались.

Одна из них та, что высокого роста, с красным румянцем на лице, бросала блудливый взгляд по сторонам и громко смеялась. Звали её Марфа. Была она родом из Тульской губернии прислуживала купцу Кудякину тому, что лавку держал на подоле, воровата мерзавка и непокладиста. Бывало сопрёт полтинник, спрячет и ждёт, кто заметит. Ежели Яшка, приказчик, она ему на ушко шепнёт, и в кладовку. Даст, чего хочет, полтинник в платок завернёт и положит, где недостать. А коль хозяйка заметит, Клавдия Захаровна, то отдавать приходится, уж больно строга она к воровству, покалечить может. Бывало выйдет на двор, как рыкнет во всю глотку: «Кто ведро спёр, безбожники!» и давай рабочий люд гонять да так, что кости трещат от батогов и прочего. Ух, люта была Клавдия, но справедлива. Погоняет холопов, успокоится, да копейкой одарит. Чтобы любили её, сказать не могу, но почитали и боялись, ибо спуску она не давала и наказывала по строгости.

Где-то год назад, под заморозки, случилась неприятность, захворал купец Кудякин, да так сильно, что думали, помрёт. Кашляет, жаром исходит, вытягиваться стал, ну точно, хромая с косою пришла. Послали за дьяконом. Тот выслушал его, грехи отпустил, как положено, и говорит, значит, Клавдии: «Пришло время хозяйством распорядиться да завещание составить по форме. Послать надобно за писарем».

Клавдия баба с характером, но перечить попу не стала, пусть так и будет. Позвала Марфу, дала бутыль вина пшеничного, закуски да червонец. Строго наказала девке дождаться писаря, задобрить, и вечером быть с ним. А той чертовке того и надобно, схватила узелок, деньги под юбку и шмыг на улицу, к чиновнику нашему и побежала, прости господи, упокой его душу, вот и завертелось.

День прошёл, второй на исходе. Клавдия ходит по дому, места себе не находит, муж вот-вот преставится, а ни Марфы, ни и писаря нет. Где их черти носят? Появятся, окаянные, поубиваю. Ей Богу, не побоюсь греха надушу взять, батогом, да по хребту обоим, чтобы до кровушки. Не выдержала, позвала приказчика:

- Эй, Яшка, быстро к писарю, доставь его мне. Коль брыкаться надумает, плетью его, и в повозку. И блудницу ту захвати, пороть буду, за непослушание.
- Слушаюсь, матушка.

Яшка шмыг в повозку и погнал коня да так, что чуть столб не сшиб телеграфный. Отец у него тоже шибко быстрый был, но бестолковый, только и мог детей делать. Четырнадцать детишек слепил, пока баба жива была, потом ещё пятерых наделал, от прачки, прыгал на них, как блоха на псине, так на бабе и помер. А ведь был то не стар, сорок годочков только стукнуло. Яшка, чёрт белобрысый, весь в него пошёл, тоже шастает, блудом занимается. Говорят, у дочки Прохоровны той, что живёт поодаль от церкви, за высоким забором, потомство от него народилось, крикливое и пакостное, как сам Яшка. Женить его хотели, а тот упёрся и не в какую, не я мол и всё. Градоначальник выпороть обещал за мерзости его, да Клавдия заступилась. Работник он хороший, по хозяйству помогает, а когда купца Кудякина нет, в отъезде, так и постель бабе согреет. Что поделаешь, жизнь, она такая. Так он при ней и остался.

Час ждёт Клавдия, два часа, нет никого. Разозлилась баба, плюнула, более ждать не стала, сама пошла, пешком, к дому чиновника нашего. Подошла она, в окошко глянула, а там срамота творится. Тьфу, безбожники, что чудят. Поставили кровать на середину пола, устроились. Марфа во рту пакость держит, посасывает, а писарь бумагу готовит, на спину чернильный прибор поставил и буковки выводит, аккуратно так, постанывает, глазки закатывает и глубже просунуть старается, в горло самое. А Яшка, мерзавец эдакий, бабе юбку задрал и сзади пристроился, пыхтит как боров, слюни пускает, вот-вот обляпается.

Не выдержала баба, заревела, дверь ногой отварила да поленом в компанию эту пакостную и запустила. Дёрнулась Марфа, пакость изо рта высунула, да пригнулась. А писарь наш, то ли от напряжения, то ли от испугу взял да выпустил мерзость свою, да на лицо Яшки всё и попало. Тот бегает, порты ищет, а Клавдия его поленом отоваривает, да так, что спина вся синяя становится, да заодно и чертовку с писарем не жалует. Всем досталось.

Успокоилась немного баба, водички выпила, обидно вроде, да любопытство своё берёт. А как это между двумя мужиками лежать? С мужем у неё было, да ничего кроме гадости и вспомнить нельзя. Яшка тоже, сморчок, справил нужду да на двор, толку мало. А тут, и у писаря ничего, штанину выпирает, да Яшка сзади. Сладостно стало бабе, грудь зажгло и внизу зуд такой сладостный появился.

- Раздевайсь, - говорит она мужикам, что с перепугу под кровать залезли, - и ты Марфа тоже. Ублажать меня будете. По-своему.

Взяла она пакость, что батюшка наш грехом адовым зовёт, да в рот засунула. И глубоко так, причмокивает, слюни пускает, стонать стала. Яшка видит такое дело, и сзади стоит приглядывается, уж больно его то, что выше заинтересовало. И Марфа туда же, пальчиками шаловливыми побузить. Ох и распалилась баба, горит вся, потом исходит, всё хочет, много и сразу. А тем бесам только и надо, трудятся черти, чтобы тело её растопить да грехом обгадить. Так и ночь прошла, светает.

- Господи, - засуетилась Клавдия, - там же муженёк мой родной помирает… Грех то какой. И батюшка заждался.
- Да чёрт с ним, обойдётся, авось Бог даст, выкарабкается.

И что вы думаете, на поправку пошёл купец Кудякин. На следующий день жар спал, а там и окреп, ходит и песенки напевает, Клавдию в постельку зовёт. Да не хочется ей боле с купцом, тело ноет, писаря нашего хочет. Встречались тайком, и Яшку приглашали. А как помер бедолага, чиновник наш, загрустила она, плачет, и свет ей не мил.

Люди говорят к попу она ходила, исповедовалась, да поп грех так и не отпустил.