Рыбовод : Косая бейка

Проснулся я от звука зуммера, и это означало, что температура воздуха упала ниже 12 градусов - мне придётся встать из теплой постели, идти закрывать форточки в теплице.

Электронное табло, подсвеченное неестественным голубоватым сиянием диодов, показывало 4:05, двадцать второе июня, 11,8 градусов. Сигнализацию температурного спасения огурцов я собрал года три назад, а вот автоматику закрывания форточек никак не мог поставить. Наверное, потому что если сделать автоматику закрывания, то встанет задача делать автоматику открывания. А это ну уж совсем неохота. Лучше так по-старинке, из постели, натянуть майку, сунуть ноги в разношенные кроссовки и выйти в прохладную июньскую ночь.

«Двадцать второго... июня, Ровно в четыре... часа, Киев бомбили, нам объявили...» - вышел я из дома с негромкой песней. Самая короткая ночь. Начинались ранние сумерки, Солнце взойдет через сорок минут, а сейчас прозрачный серовато-синий воздух чист, нет ни пыли, ни тумана.

Еле заметный ветер. По двору один за другим, с дружно поднятыми хвостами, нетипично бодро прошли три кота – в сторону калитки; у них там был лаз. «Ну и ночь, – подумал я – скажут, Стругацких обчитался». Хоть и был я не вполне трезв, но коты были мои, а то, что они куда-то организованно следуют строем и в ногу – так это их личное дело. Они ведь коты, а не овцы.

У цистерны с дождевой водой, рядом с клумбой высоких сиреневых дельфиниумов и флоксов, то ли девка, толи баба в тёмном сарафане мыла босые ноги. Собака Гриша нервно спал, высунув башку из будки, его волосатые уши подрагивали. Собака был на страже, значит, девка ни его, ни моей безопасности не беспокоила.

Обойдя теплицу, я закрыл четыре форточки. Зашел внутрь, принял благодарности спасённых огурцов. Сорвал пару, начал хрустеть. В голове немного шумело. Вчера мы отмечали Самый Длинный День в Году. После двух бутылок «Радеды» я с завываниями и длиннотами, в пошлой манере поэтов Политехнического, декламировал: «Вход... в Метрррооо! с Готическааай.... Лллитерай!!! Как мне нннравится Фффсссё! масковскае!!!...»; а потом танцевали «Прощальный вальс» под гитары, аккордеон и вокал.

Между тем, помыв ноги из моей цистерны моей дождевой водой, толи-девка-толи-баба вплетала в свой небольшой веночек из васильков парочку моих флоксов. Я подошел разглядеть наглую; одета она была в светло-серую холщовую рубаху до колен и домотканный синий сарафан. Трусов на ней, скорее всего, не было, не гармонируют трусы с такими рубахами.

- Ты чьих будешь, убогая ? Не трудно было через мой забор в сарафане-то лезть ?

Девка спокойно подняла голову. Лицо её, зыбко голубевшее в сумерке, постоянно менялось, и не было ясно, 16 ли ей лет, 35 или 60. Одновременно с изменением туда-сюда лица пригибалась голова, то подымались, то распластывались груди, уменьшались, и снова прирастали бёдра.

- Чё, не узнаёшь, касатик ? – кокетливым низковатым голосом спросила она, - ты же сам пацанам на днях Бажова поминал...

- Огневушка, этта... Поскакушка ? – туповато вымолвил я.

- Ну хорош, ну нажрался ! Какая «Поскакушка» ! Сёдня поскакушка, завтра потаскушка! Синюшка я, Си-нюш-ка ! «Синюшкин колодец» помнишь ?

- Колодец ? Да нету в поселке колодцев, скважины на каждом участке, и водопровод на огороды из озера. Ты что, из сто второй трубы вылезла, рябинушка уральская ?

Я почесал грудь, прикидывая, куда бы пристроить бабку-девку.
- А ну-ко я тебя щас перекрещу? – начал я поднимать руку.

- Но-но ! – заторопилась бабка, - да ты поди, и некрещеный вовсе...

Но на всякий случай начала отступать за цистерну; тут вдруг улыбнулась, провела безымянным пальчиком по нижней губёшке:
- А может, так ? Язычком да доброй лаской ?

- Да иди ты, язычком в твои шестьдесят ! У меня вон гостья ночует, буду я для твоего язычка такую девку обижать ! Ступай-ка вот, редиску мне прополи, как раз для тебя занятие.

Недовольно бурча, Синюшка отправилась в огород, грустно и негромко топая босыми пятками по тропинке. Я не пошел в дом, решил доспать в беседке. Предложение девки-бабки немного взволновало меня, и я забеспокоился, что не сдержусь и разбужу гостью ради такого дела, а ей силы надо восстанавливать, так устала бедная, да и на вечер тоже - силы.

Восход приближался, и синева понемногу превращалась в голубизну. В роще начали клокотать горлицы, я медленно засыпал. Снаружи к окну, затянутом комариной сеткой, подошла трудовая Синюшка. Она молча глядела на меня, деликатно грызя редиску, лицо оставалось в тени навеса, и только край ворота рубахи, отороченный желтенькой бейкой, светлел в уходящих сумерках.

(с)август 2005 Рыбовод www.litprom.ru