НИЖД : Принцип

- Елена Сергеевна, подождите нас в коридоре.
Ираклий Яковлевич снял очки и помассировал непослушные веки. Второе дежурство кряду не воспринималось иначе как издевательство над собственным немолодым уже организмом – период ночной романтики минул уже лет как пятнадцать. Было три по полуночи, а, судя по голосам за дверью, в приемном покое топталась еще одна бригада, оформляя госпитализацию не то эпилептика, не то какого-то суицидента.
С неохотой разлепив успокоенные массажем веки, Ираклий Яковлевич тяжело посмотрел на робко скрючившегося в массивном кресле очкастого юношу, с видимым усилием пытавшегося сохранить на лице гримасу вызова.
- Ну, что, Иван? – доктор начал мерно постукивать колпачком ручки по столешнице. Это как-то отвлекало его ото сна, немного бодрило.
После восьмого удара импровизированного метронома из кресла послышалось невнятное.
- Что, что? Я не слышу, - пожилой психиатр картинно подался вперед, приложив к бритому виску пухлую ладонь.
- Я говорю – вопрос не понял. Что значит «что, Иван»?
Ираклий Яковлевич кисло ухмыльнулся, грузно откинулся на спинку стула, широко разложив на столе свои огромные ручищи.
- Иван, ты лучше меня знаешь, что психически ты здоров. Ну, скажем так – относительно здоров. Я только хочу знать, зачем ты затеял весь этот цирк, ударил мать, которая до сих пор плачет – слышишь - за дверью, выбросил из окна компьютер? Зачем?
«И сделал все это ночью, идиот», - добавил про себя измотанный недосыпом доктор.
- Зачем я это сделал?
- Да. Будь любезен, мотив опиши, пожалуйста.
Ираклий Яковлевич получил свою ухмылку обратно – юноша криво оскалился и, отвернувшись, начал изучать грубую фактуру стены кабинета.
- Это долго рассказывать... А вы спать хотите. Там вон еще кого-то привезли.
«Сейчас бы впрыснуть ему галдола до утра к обоюдной пользе», - подумалось хозяину кабинета, но вслух пришлось произнести иное.
- Мне нужно решить, в милицию тебя отправить или все же дать полежать в нашем прекрасном санатории недельку-другую. Так что будь краток, но доходчив – от этого будет зависеть мое решение.
- Ну, хорошо, доктор, тогда слушайте, - произнес пациент после недолгой паузы.

***

Елена Сергеевна пришла домой поздно, но в удивительно приподнятом настроении. Бросив на столик в прихожей букет белых роз, она присела на табурет и беспокойно сложила на коленях узловатые руки. Пыльное зеркало отразило ее мечтательную улыбку, и, впервые за несколько лет, отказалось демонстрировать так полюбившиеся ему глубокие морщины смертельно уставшей женщины. Странно, что Паше понадобилось дождаться восьмого марта, чтобы подарить ей этот приятный вечер. Еще вчера – Павел Николаевич, а сегодня – просто Паша, краснея и теряя голос, произнес тост в ее честь, рискуя навлечь на себя справедливый гнев других женщин отдела – ведь им полагалось равное праздничное внимание.
Потом они, изрядно повеселев, целовались в пашином кабинете, она гладила его седые виски, а он грузно дышал и потел как мальчишка, прокладывая охотничьи тропы в давно заброшенные места ее тела.
«Чудный вечер, чудный… И я не хочу знать, что будет дальше», - она прислонилась к стене и закрыла глаза.
- Мама, это ты? – донеслось из комнаты. Елена Сергеевна молчала, прокручивая – уже в который раз – пашин голос: «Леночка, ты такая… такая…».
- Что случилось, мам? – в прихожую заглянул Ваня. Елена Сергеевна открыла глаза и, продолжая улыбаться, протянула руки навстречу сыну. Юноша недоуменно сверкнул очками и скрылся за дверью. Послышалось щелканье клавиш. Подумалось: «Быстро печатает, почти как я».
- Ваня, я кажется влюбилась! – крикнула она, возбуждаясь от наготы собственных чувств.
- Что? - клавиатура замолчала.
- Я влюбилась, Вань!
- Ты что, совсем ебанулась с перепою, карга старая? Ты на себя давно в зеркало смотрела? – донеслось после непродолжительной паузы.
Тишина сверлящим звоном вонзилась в голову Елены Сергеевны. Она открыла глаза, мгновенно всплыв из глубины томной расслабленности, подобралась. Медленно встала, опираясь о стену. Зеркало напротив снова заработало в штатном режиме, разложив по привычным местам на лице глубокие складки. Да – и, вернув давно позабытый испуг глазам, – тот самый испуг, когда ванин отец заносил над ней татуированный кулак для очередного удара. Впрочем, отражение мгновенно подернулась влажной пеленой, и Елена Сернеевна, не чувствуя ног, шагнула в комнату сына.

***

- Так. Значит ты заводил много разных знакомств в этом своем интернете. Потом тебе это все надоело, и ты стал прикидываться разными людьми – женщинами, мужчинами, сказочными персонажами, так? И что из этого следует?
- Из этого родилось понимание.
- Ну! Дальше, Иван. Что ты как дешевый актер паузу тянешь? - Ираклий Яковлевич с трудом подавил зевок.
- Я хочу, чтобы вы поняли. В жизни все то же самое – можно держаться мэйнстрима и думать, что ты – цельный и самодостаточный человек, со сложившимся характером, и играть эту роль до конца. Так все и делают, потому что любой поворот с главной дороги устаканившейся личности вызывает панику – начинает казаться, что разрушается собственное Я, а, следовательно, и жизнь рушится. Но это мнимое разрушение – такая же иллюзия, как и то, что ты – цельная личность. У меня, благодаря интернету, богатый опыт таких крутых поворотов накопился, и я познал иллюзорность самоидентификации. Понятно выражаюсь?
- Понятно, понятно. Продолжай.
- Так вот. Хождение в чужую личность оказалось столь же безопасно, как, например, переодевание. Когда я понял, что мое цельное Я не существует, и не существовало никогда, и что каждый, кто думает, что носит в себе личность – жертва иллюзий, меня по крупному вставило, доктор. Я не спал больше суток, а потом свалился прямо за рабочим столом. И тогда мне приснился сон. Очень яркий – обычное явление после недосыпа. Сюжет не помню. Но общий смысл таков: кто-то весьма могущественный сформулировал для меня ключевой жизненный принцип. Облек его в слова. Вот, что я записал, когда проснулся: «ты можешь так, а можешь и по-другому – совсем не важно, что ты выберешь – выбор не влияет на то, станет твоя жизнь лучше или хуже».
- То есть, иначе говоря, ты сказал себе: «мне можно все». Так? - Ираклий Яковлевич потер переносицу, чтобы отогнать неприятный холодок в затылке. «Боже, как на мой случай похоже – один в один почти!» - эта мысль была неприятной. Спать расхотелось.
- Нет, доктор. Близко, но не совсем так. Если сказать иначе, принцип гласит, что жизнь твоя не пострадает оттого, что ты сейчас сделаешь – даже самый опасный, с точки зрения обывателя, поступок, ничем тебе не повредит. Ну, естественно, не стоит брать крайности вроде самоубийства, хотя… Кто знает…
Под Ираклием Яковлевичем скрипнул стул. Он грузно встал, почувствовав печаль на своем усталом лице. Постарался ее скрыть - отвернулся к окну. Это было глупо. За окном было темно, и дежурный психиатр встретился со своим озабоченным отражением. Пришлось ухватиться за подбородок и повернуться к пациенту. Не отрывая руки от лица, процедил: «Мать-то зачем бил?»
- Мать? А мне похуй, что она моя мать, доктор! Теперь уже глубоко похуй! Я увяз в этом эксперименте, и, похоже, всё подтверждает мой принцип – пока мне только лучше становится. На мать я забил, комп выкинул нахуй. А жизнь продолжается!
- Да, но не так, как тебе хотелось бы. Кстати, ты не мог бы прекратить сквернословить в моем кабинете?
- А мне похуй. Я с некоторых пор ничего в ней не планирую, - осклабился юноша. Пожелание оставить сквернословия было нагло проигнорировано.
- Д-а… Послушай, если ты от армии косишь, давай договоримся – ты мне честно об этом скажешь, а я тебе устрою какой-нибудь диагноз. Самое интересно, что никто здесь этому препятствовать не будет – мы все люди, у многих из нас есть дети…
- Доктор, мне абсолютно насрать на то, пойду я в армию или нет. Мне просто интересно жить, потому что я могу в этой жизни сделать все, что захочу. Армия – не армия, – все это ячейки жизни, куда меня забрасывает судьба. Но в каждой из них я - хозяин положения.
Ираклий Яковлевич подошел к креслу и уставился с высоты своего громадного роста в горящие вызовом глаза юноши.
- А ты не боишься, щенок, что встретишь на своем пути такого же просветленного, но более опытного и осторожного? Как думаешь, что тогда с тобой будет? Или тебе похую?

***

- Ираклий Яковлевич, я понимаю – вторые сутки дежурите, но как же такое могло случиться? Почему такой тяжелый больной остался без присмотра во время инфузии? – главный врач пытался изобразить справедливый гнев на своем добром лице. Это у него плохо получалось. Утренняя конференция изрядно затянулась. Отчитываемый дежурант из последних сил боролся со сном, мечтая как можно скорее оказаться в своем огромном загородном доме на диване у камина.
- Иван Иваныч, - дежурант басил куда громче своего высокопоставленного коллеги, - ну кто же знал, что у него разовьется анафилактический шок? Видимо, раствор глюкозы был грязный. А у нас поток был, какого я в последние лет пять не припомню. После него еще троих пришлось принять. А Галя сегодня одна на все приемное была – крутилась как белка в колесе. Решайте уже как-то кадровые вопросы, Иван Иваныч. – предвкушающий скорый отдых психиатр с удовольствием отметил восхищенное шушуканье коллег за спиной.
- Ну что ж, Ираклий Яковлевич, раз вы это допустили, с родственниками будете сами объясняться. Мать его у меня в приемной сидит, так что, будьте любезны, избавьте меня от неприятных разговоров с ней. Надеюсь, слухи о вашей способности улаживать дела, не слишком преувеличены. Все. За работу, коллеги.

***

Дверь кабинета старшей сестры приемного отделения со скрипом отворилась.
- Валь, глянь, что я на помойке нашел! – в проеме показалась коренастая фигура бородатого санитара Миши.
Валентина оторвалась от писанины и прищурила подслеповатые поросячьи глазки. Мишу слегка передернуло - вчерашняя праздничная пьянка изрядно помяла ее и без того деформированное спиртом лицо.
- Чево там?
- Ну… Это. Смотри вот. Флакон с глюкозой – новый совсем.
- Ну-ка дай.
Старшая сестра поднесла к носу принесенную Мишей бутылку.
- Ну да. Новый совсем. Кто ж его выбросил?
- Дак, это… Ираклий Яклич с работы шел и зашвырнул. Я думаю, чево это он за пузырь выкинул? Шасть сразу к помойке. Накой он его спер?
- Да не пер он ничего. По смене все передали – вчера восемь было. Один прокапали этому… мальчику, который умер. Сейчас семь у меня. Ладно, ты за трупом? Давай забирай. Только через приемное не вези – там мать его до сих пор убивается… Стой! Полтинник когда отдашь, ирод?