Братья Ливер : Шанс набрать высоту

Матвей поставил сумку на землю и растерянно огляделся. В голове заворочалась мысль об ошибке: наверняка, он что-то перепутал в дороге и оказался не там. Оставалось твёрдо в этом убедиться.
За спиной, на пристани, парОм, доставивший сюда Матвея, выплюнул в сырой воздух гудок на прощание и отчалил обратно в райцентр. Свет пасмурного дня, кажется, стал ещё более тусклым, на душе запершила тоска, словно где-то глубоко внутри царапали гвоздём. Матвей подхватил свою торбу и зашагал по изъеденному рытвинами асфальту, просто чтобы движением притупить мысли. Но это не помогло, память ощетинилась нервным, ломаным почерком отца:
«Я занимаюсь большим делом!!! Грандиозным делом для науки, для всего человечества. Это позволит отменить ограничения и законы природы, которые веками считались незыблемыми! У нас здесь всё подчинено этому, и ничто не мешает сосредоточиться на главном. Здесь особая атмосфера и необыкновенные люди, мои единомышленники. Будет здорово, если ты приедешь и проникнешься этим сам!!!».
Лето складывалось, хуже не придумаешь. Весь год Матвей с одержимостью готовился к вступительным экзаменам на авиастроение, но ему помогли их завалить – нужно было расчистить места для «нужных людей». От безысходности пришлось поступать на не вызывавший никакого интереса физмат. К тому же, вдруг выяснилось, что девчонка, которую он охаживал с самыми серьёзными намерениями, навсегда уезжает в Москву, да ещё и вместе с толстым мажором Неплюевым. Всё чаще напоминал о себе военкомат.
Матвей надеялся, что эта поездка поможет ему забыть обо всех неприятностях. Воображение тёплой волной уносило его в тишь научного городка с аккуратными ёлочками и фонтанчиками около бетонных громад НИИ. Ещё этой волной приносило отца: его Матвей представлял разглядывающим что-то в микроскоп двойником Конора Макгрегора в белом халате. Воспоминания об отце хранились в памяти в виде россыпи картинок, странного слайд-шоу без начала и конца. А его внешний образ оживляла единственная фотография, на которой отец, улыбаясь, держал на руках пухлощёкого младенца.
Наконец, настал этот день.
«Денег хватит?» – спросила мать у завязывающего шнурки Матвея и, не дожидаясь ответа, упорхнула к себе в комнату – матери названивал очередной стареющий кавалер, готовый предложить ей лысину и пузо. За последние лет пять через их дом протопал целый табун таких типов. Матвея всякий раз корёжило от омерзения, едва в памяти всплывала сцена: к нему в комнату, почёсывая в паху, вваливается плюгавый мужичонка, заяц, пыжащийся казаться львом. От него густо несёт копчёной рыбой, в углах рта белеет слюнная пена.
- Слушай, малой, - говорит заяц, силясь придать брутальность своему визгливому голосу. – А ты же будешь называть меня папой, угу? Недо-о-олго. Пока я здесь. Будешь?
Матвей уезжал с радостью и облегчением.
Посёлок Хвойный, конечная цель путешествия, никак не производил впечатления места, где можно заниматься грандиозным делом для науки и человечества. Вместо ёлочек и фонтанчиков ржавели водозаборные колонки, между циркулями столбов тянулись провода, на которых сидели птицы. Никаких НИИ видно не было: только вросшие в землю деревянные избы и несколько местных «небоскрёбов»-трёхэтажек в конце улицы. Разноголосо перекрикивалась скотина.
- Не подскажете, а где Полярная, 27? – подсмотрев адрес в мятой шпаргалке, обратился Матвей к тётке, которая переваливалась ему навстречу, громыхая пустыми вёдрами.
Тётка выпучила глаза и вместо ответа вдруг звучно, по-мужицки, схаркнула под ноги Матвею. Чувствуя, как почему-то вспыхнули кончики ушей, парень подступил к усачу в болотных сапогах до колен, что приближался, доброжелательно улыбаясь:
- Скажите, пожалуйста, Полярная, двадцать се…, - Матвей запнулся на полуслове, заметив, как улыбка стала стремительно тонуть в усах прохожего.
- Знаешь что… Ищи сам! - с неожиданной нравоучительностью и апломбом заявил мужчина и, прибавив шагу, свернул за покосившийся забор.
«Кретины какие-то. С ума они тут все посходили, что ли?», - подумал Матвей, чувствуя, как ударяет в голову коктейль из раздражения, досады и растерянности. Он прошагал ещё пару улиц в поисках нужного адреса. Оказывавшиеся в поле его зрения постройки, предметы и люди были воплощением уныния и запущенности. Видимо, он, всё-таки, сел не на тот паром, или ещё что-нибудь в этом роде.
В замешательстве он прошёл весь посёлок насквозь и набрёл на обильно усыпанную мусором рощицу. Видимо, когда-то здесь был сквер: вдоль разбитой пешеходной дорожки высились остовы каких-то стендов, несколько обезглавленных и погнутых фонарных столбов. В зарослях затаился гипсовый Ленин, вытянувшийся на изрисованном фаллосами постаменте. Время обглодало лицо Ильича и сделало его плохо узнаваемым: нос провалился как у сифилитика, глаза будто склевали птицы.
Одной рукой вождь традиционно грозил кому-то в небесах, другую же вытянул перед собой. Торчащий из раскрошившейся пятерни штырь указывал вдаль. Поёживаясь от источаемого Лениным странного трупного магнетизма, Матвей обошёл памятник и увидел проступавшую из-за деревьев крышу дома на другом краю рощицы. «Полярная, 27», - с удивившей его самого провидческой уверенностью определил парень и, приблизившись, сверился с адресной табличкой на заборе. Это и было то место, где отец готовил всему человечеству радужное будущее.
Матвей поскрёбся в высоченные, глухие ворота – никто не отозвался, не раздалось даже ожидаемого собачьего лая. Тогда юноша толкнул створку, и она, скрипя своими проржавевшими суставами, впустила его внутрь. За забором расстилалась нетипичная для деревенского двора пустота: не было ни хозяйственных построек, ни загонов со скотиной и птицей. Сам дом – слегка скособочившийся серый бревенчатый уродец – неприветливо и будто исподлобья пялился на Матвея зашторенными окнами. Парень сразу вспомнил, что уже видел его – то ли на какой-то фотографии, то ли в кошмарных снах.
Дверь оказалась незапертой, и Матвей осторожно шагнул внутрь. и сразу услышал в закоулках избы чьё-то быстро приближающееся хриплое дыхание. В тот же миг из дверного проёма в противоположной стене выкатилось существо: полностью голое, обильно заросшее курчавой свалявшейся шерстью, с одутловатым флягообразным туловищем и ростом с прикроватную тумбочку. Скрытые дикарской бородищей, всё же угадывались черты лица того мужчины с фотографии – улыбающегося и держащего карапуза на руках. Часто и отрывисто хрипя, существо с противоестественной быстротой подскочило к Матвею, с рычанием подпрыгнуло и впилось кривыми клыками ему в шею.
Матвей зажмурился, помотал головой, глубоко вдохнул. После чего осторожно шагнул внутрь. Миновав сенцы с пустовавшей вешалкой, вошёл в просторную, комнату. В ней царил преувеличенный, какой-то музейный порядок. Здесь как будто не жили, но регулярно прибирались. Полировка серванта могла служить вместо зеркала, плюшевая накидка на диване была тщательно расправлена. Размеренно цокали часы на стене, плафон люстры нависал над центром комнаты. Слева от входа, рядом с древним, погромыхивавшим холодильником «Бирюса», высилась печь. Прямо у порога, словно дожидаясь Матвея, стояли тапочки. Чувствуя, что боится нарушить царящую здесь мёртвую чистоту, парень снял ботинки и сунул ступни в войлочную мякоть. Скинул сумку.
- Здрасьте, есть кто-нибудь? – на всякий случай поинтересовался Матвей. Никто не ответил.
- Понятно, - заключил юноша. Молчать в этой поставленной на паузу комнате с занавешенным тёмной шторой окном было страшновато. – Ну ладно, посмотрим, что тут у нас.
Озираясь и осторожно заглядывая за двери, Матвей обошёл дом. Все помещения были скованны тем же неодушевлённым покоем – абсолютным и гнетущим. Тишину нарушал только пронзительный скрип досок под тапочками Матвея.
Парень отдёрнул занавески в одной из комнат. В стекло десятками лап стучались крайние деревья рощи, за которыми виднелось голое, ничем не засеянное поле. В отдалении поблескивал ангар, обнесённый глухим забором, из-за которого высовывались крыши каких-то сараев.
- Ну и лажа… - сморщился Матвей, вдруг ощутив тоску по дому. Мелькнула даже мысль позвонить матери. Правда, этот порыв тут же погасила внезапно ожившая в памяти картинка: вернувшись как-то домой раньше времени, он вошёл в комнату и чуть не споткнулся о валяющегося на ковре перед телевизором голого мужика. Мужик посмотрел на него с удивлением, как на выползшее из щели насекомое, и заорал, обращаясь к показавшейся из ванной запелёнатой в полотенце матери:
- Опа, родная… А про прицеп-то ты мне ничо не говорила!
Возвращаться не хотелось до тошноты, нужно было всё-таки дождаться отца.
В сонном мороке избы не хватало воздуха, и юноша зашагал к выходу, но у самых дверей в сенцы остолбенел, выпучив глаза. Сумки и ботинок, оставленных им у порога, не было.
Почти физически чувствуя ползающий по его телу взгляд наблюдателя, Матвей судорожно осмотрелся. И снова замер: на столе у стены белел листок бумаги. Матвей был уверен, что не видел его, когда вошёл сюда впервые. Закусив губу, он приблизился. На выдернутой из блокнота, разлинованной клетками странице было написано крупными печатными буквами:
«ЕСТЬ ХОЧЕШЬ? ЕДА В ХОЛОДИЛЬНИКЕ».
Матвей был голоден, когда спустился на пристань с парома. Но теперь его держала за горло солоноватая нервная тошнота от мысли о том, что кто-то прячется за этими стенами и пытается играть с ним в непонятные игры.
Рядом с запиской лежала ручка, и парень вывел на обороте листа:
«ВЫ КТО И ЗАЧЕМ ПРЯЧЕТЕСЬ? ЧТО ВАМ НАДО? ПАПА ЭТО ТЫ?»
После чего прошлёпал в тапочках на улицу, понимая, что это – обязательное условие продолжения переписки. Выходя, убедился, что подсмотреть не получится – в двери, ведущей в комнату из сеней, не было ни единого отверстия.
Вечерело, сумерки будто вырвались из избы, где они наступили уже давно и навсегда, как газовое облако поползли по внешнему миру. Поднялся довольно неприятный ветер. «Если сейчас никто не объявится, надо уматывать. Не в этой же дыре ночевать, хотя бы в райцентре. Пусть только сумку и ботинки вернёт, сволочь», - подумал Матвей и, поёживаясь от холода, вернулся в дом, зажёг свет.
Листка бумаги на столе не оказалось. Вместо него лежал другой, с новым текстом:
«ПАПА ЖДЁТ ТЕБЯ, ТЫ УВИДИШЬ ЕГО, НО НЕ СЕЙЧАС. ПОТЕРПИ, ЕМУ НУЖНА ТВОЯ ПОМОЩЬ!!!»
Тревога, до этого плескавшаяся внутри, взметнулась, попёрла вверх, как пена под крышкой кастрюли. Матвея затрясло. Значит, не папа. И, значит, кто бы это ни был, он здесь, в доме. И когда Матвей обходил избу, тоже был здесь, прятался где-то в безжизненных сумрачных комнатах. Возможно, даже наблюдал за каждым его шагом.
Матвей взял ручку и оставил ещё одно послание неизвестно кому:
«Я УЕЗЖАЮ. ВЕРНИТЕ СУМКУ И БОТИНКИ!»
Отдёрнув штору и оставив свет в комнате включенным, он вышел на улицу и обогнул дом. Опасаясь быть увиденным, вжался в забор. Освещённое окно просматривалось отсюда лучше некуда. Почти стемнело. Из глубины рощи, со стороны Ленина, долетали звуки приглушённого бормотания. Слова шелестели монотонно и бесконечно, и других голосов, кроме солировавшего, слышно не было. Матвей тяжело вздохнул: уехать отсюда сегодня уже наверняка не получится. А в избе и на улице было одинаково жутко.
Матвей терпеливо ждал на своём наблюдательном посту до тех пор, пока промозглый ветер и подползающая сырость ночи не загнали его обратно в дом. В комнату за всё это время так никто и не вошёл – да и наивно было ожидать, что примитивная задумка сработает.
Вернувшись, юноша растерянно уронил подбородок на грудь и долго всматривался в нелепые овечьи морды, вышитые на его тапках. Наконец, подняв голову, ухватил боковым зрением какое-то новообразование в пространстве, белое пятно, проклюнувшееся там, где прежде его не было. Резко повернувшись, он так дёрнулся от неожиданности, что прикусил язык. К стеклу окна, под которым он торчал в ожидании ещё несколько минут назад, с наружной стороны был прилеплен лист бумаги. Подступив, Матвей прочитал:
«НЕ ДЕЛАЙ ГЛУПОСТЕЙ. ПАРОМА СЕГОДНЯ УЖЕ НЕ БУДЕТ. ОТЕЦ ПРОСИТ ТЕБЯ ПОТЕРПЕТЬ ДО ЗАВТРА!».
Рубленое, хищное начертание букв неожиданно показалось знакомым. Пару секунд Матвей был полностью уверен, что эта же самая рука раньше уже уверяла его: «Будет здорово, если ты приедешь и проникнешься этим сам!!!». Но почти тут же он засомневался, и уверенность улетучилась.
Эти зловещие прятки вымотали Матвея, и он почувствовал, что, чего доброго, вот-вот заплачет. Следовало лечь и, если получится, уснуть до утра – это было единственным способом вырваться из трясины ожидания и неизвестности. Но какой мог быть сон в чужом холодном доме со скрипящими полами? В доме, где с неизвестными намерениями скрывался кто-то ещё, дразнивший его дурацкими записками.
Сначала Матвей попытался расположиться на ночь в кухне, но быстро понял, что из этого ничего не получится. В ожидании вторжения он вздрагивал от каждого шороха, его взгляд теннисным мячиком скакал от выхода в сенцы к дверям в смежное помещение. Матвей вспомнил угловую комнатку, которую приметил во время своей прогулки по дому. Там, по крайней мере, нужно было бы держать в поле зрения только один вход. Идти туда по тёмному коридорчику было страшно, но, пожалуй, не страшнее, чем остаться на всю ночь здесь, у окна с прилепленным к стеклу листом бумаги.
До комнатки Матвей добрался благополучно, хотя ему и казалось, что кто-то крадётся сзади, стараясь скрипеть досками пола с ним в унисон. Зажёг свет и осмотрелся. Заглянул под продавленный диван, в пустую утробу шкафа для одежды, пошарил за шторами. Никого. В целом, выбранное им пристанище располагало к относительному спокойствию. Тревожила только висевшая на стене картина – из-под надвинутого на лоб куколя в Матвея враждебно вперился человек в чёрной рясе. Для самоуспокоения юноша влепил ему щелбан, замахнулся на него вилкой из оттопыренных среднего и указательного пальцев, но рука, резко отяжелев, обвисла как тряпка. В ямах нарисованных глаз вдруг – всего на секунду – блеснули другие, живые. Мгновенно вспотев, Матвей сдёрнул портрет со стены и отшвырнул его в сторону. Никаких отверстий для потайного наблюдения в стене не оказалось.
- Да никого здесь нету. Никого здесь, нахрен, нету, мямля, - сипло произнёс Матвей, вспомнив, как звук собственного голоса успокаивал его днём, после приезда. В ответ ему снаружи раздался глухой и мерный грохот, тягуче взвыло под крышей. Обмерев, парень осторожно подступил к окну – ветер трепал болтавшуюся ставню, время от времени ударяя её о стену.
Не выключив свет, Матвей в изнеможении повалился на диван и замер, уставившись на дверь. Сна не было, страх тормошил изнутри, не давал улечься буре мыслей. В тишине изба поскрипывала, стонала и кряхтела, как мающаяся бессонницей старуха. И нельзя было определить точно, рождаются ли эти звуки от сквозняка и напитавшейся сыростью древесины, или от движений человека.
Он пролежал так не меньше получаса, когда услышал уже вполне отчётливые звуки за окном. Там ожил придушенный рокот, будто на улице заработала гигантская стиральная машина. Матвей сжался на диване, подтянув колени к груди.
Тем временем, гул усилился так, как если бы с его источника сняли толстый брезентовый чехол. Теперь Матвей ясно различал гудение мощного двигателя, звук плыл и вибрировал, то отдаляясь, то снова нарастая.
«Отец приехал?» - трепыхнулась в мозгу квёлая догадка, и, поднявшись, Матвей выглянул на улицу.
Яркое сияющее пятно, подпрыгивая, неслось через поле в сотне метров от дома. Оно выхватывало из темноты забор, который Матвей заметил днём в отдалении, и крышу находящегося за ним ангара. Парень щёлкнул выключателем, погасив лампочку под потолком, и двигавшееся за окном свечение сгустилось в фонарь, закреплённый на громоздкой вертикальной конструкции. Матвей приник к стеклу, и почувствовал, как почти суеверный, пока ещё не вполне обоснованный страх сдавил глотку. Какой-то невиданный механизм очень быстро двигался по полю. Он подпрыгивал, пролетал с десяток метров как невероятно могучий прыгун в длину, после чего приземлялся и брал разбег для нового прыжка. Покачивались консоли крыла, похожего на гигантский сноуборд, спереди месило темноту мельтешение чего-то вращающегося, пару раз бенгальскими огнями высыпали искры. Сверху, как показалось в потёмках Матвею, прямо из корпуса аппарата вырастала голова в авиационном шлеме. Она непринуждённо вращалась по сторонам, как будто странный механизм прикидывал свой дальнейший путь.
Матвей с изумлением смотрел в окно, пока странная конструкция разворачивалась по крутой дуге, и источаемый ею луч не бил в глаза. Сменив направление своего бега, она вдруг понеслась в сторону избы. Матвей с ужасом наблюдал, как взбесившимся маленьким солнцем приближается сияние фонаря, от нарастающего низкого гудения чуть завибрировали оконные стёкла. Парень зажмурился, и тут же услышал, как гул уходит в сторону, как будто надвигавшуюся на дом тучу пчёл смело с курса порывом ветра. Когда Матвей открыл глаза, ничего уже не было.
Ещё несколько минут со стороны ангара доносилось кряхтение переведённого на холостые обороты двигателя, словно то, что минуту назад неслось по полю, теперь ворчало, как загоняемая с прогулки собака. То и дело к гудению примешивались звуки, похожие на громкие, с всхлипом, выдохи механизма. После этого всё стихло окончательно.
Матвей зажёг свет и улёгся на диван, обхватив себя за локти. Несмотря на то, что он так и не снял ветровку, его потрясывало. Дисплей телефона высвечивал 1:19. Парень с тоской прикинул, что до рассвета ещё добрых четыре часа. И, вероятно, всё это время он так и пролежит на диване, бодрствуя и поминутно вздрагивая от скрипов и шорохов – звуков дыхания этого затхлого дома. Он лежал, изучая затейливый узор трещин на поверхности двери. Кривые, с хищным изломом, линии образовывали то чей-то профиль, то фигуру с задранными над головой руками, то замок. Причём, с появлением новой иллюзии бесследно пропадала предыдущая, и, как ни старался Матвей, трещины в неё больше не складывались. За этим занятием он и сам не заметил, как его мысли начали расплываться и наползать одна на другую, в конце концов, потонув в забытьи.
Сон был нервным и чутким. В нём Матвей убегал от кого-то бесконечными, петляющими коридорами. В спину бил свет фонаря, который с каждой секундой разрастался, как зарево набиравшего силу пожара. В конце концов, Матвея ударила внезапная догадка: он напрасно выбивается из сил. То, что его преследует, скользит прямо за ним, на расстоянии вытянутой руки, забавляясь и пока позволяя ему быть на шаг впереди. Достаточно лишь обернуться и вот тогд…
Вспотевший и задыхающийся, Матвей открыл глаза. От пробуждения не стало легче, его просто перекинуло из одного кошмара, фантомного, в другой – реальный. Он лежал на боку, уткнувшись в спинку дивана. Что-то сдавливало лоб и тянуло кожу на запястьях, как будто туда подцепили прищепки.
Матвей резко развернулся, приподнявшись на локте. У изголовья дивана стоял человек. Незнакомый человек настолько низкого роста, что, даже полулёжа, Матвей видел прямо напротив себя его гладкий, похожий на боёк молотка, лоб.
В мелькании панических импульсов вдруг сверкнула единственная оформленная мысль: «Карлик», и это внутренне озвученное слово почему-то напугало ещё сильнее. Рядом с карликом стоял низкий передвижной стол с монитором и каким-то похожим на древний радиоприёмник аппаратом, от которого к голове и рукам Матвея тянулись провода. Скосив взгляд на экран, недомерок тыкал пальцами-обрубками по клавишам на корпусе аппарата. Увидев, что обнаружен, карлик повёл себя с нагловатым спокойствием. Он неспешно снял с головы оторопевшего Матвея облепленную электродами шапочку и отлепил присоски от запястий юноши. Потом сделал шаг назад и, как будто выдувая кольцо дыма, свернул схваченные коркой губы в трубочку. Приложил к ним указательный палец. После чего вышел, толкая столик с аппаратурой перед собой.
Больше в эту ночь Матвей ни на секунду не закрывал глаз. Он задёрнул занавески на окне – если кто-нибудь станет наблюдать за ним снаружи, Матвей предпочёл бы не встретиться с ним взглядом. После непродолжительной возни ему удалось вывернуть одну из подкашивавшихся ножек дивана, и до утра он сидел на полу, сжимая её в руке. Но больше в комнату никто не входил, хотя Матвей отчётливо чувствовал, что кто-то находится совсем рядом и, скорее всего, даже каким-нибудь образом следит за ним. То и дело он слышал, как скрипит деревянный пол. Матвея колотила крупная дрожь. Что было нужно этому типу, этому жуткому обмылку человека? Был бы он, Матвей, вообще сейчас жив, если бы вовремя не проснулся? Где, в конце концов, отец, и что всё это означает? Страх и раздумья терзали его до тех пор, пока чернота за зашторенным окном не стала всё ощутимее размываться мутью рассвета.
Кажется, он пережил эту ночь, самую страшную ночь в его жизни. Нужно было скорее бежать на пристань, и домой, домой, домой! Отцу он потом напишет письмо, в котором твёрдо потребует объяснений всего, с чем ему пришлось здесь столкнуться.
Аппетита не было, но он не ел со вчерашнего дня и чувствовал слабость в ногах, измученная голова будто налилась чугуном. Отдёрнув штору и увидев, что снаружи уже достаточно светло, Матвей осторожно вышел из комнаты. Оглянулся: в коридорчике было пусто и тихо. Стараясь не производить шума, юноша направился к выходу. Дверь в кухню была прикрыта. Парень повернул дверную ручку и, переступая порог, вскрикнул от неожиданности, увидев находящегося в комнате человека. Не отца, но и не нагрянувшего ночью карлика. Человек замер у самой двери в сенцы, и что-то трудноуловимое в его позе, тем не менее, ясно давало понять – он не просто стоит там, а именно загораживает выход. Незнакомец был высоким и довольно плотным, с чёрными волосами и крючковатым носом. Держа руки в карманах, он хмуро прощупывал Матвея взглядом.
- Зд…здравствуйте, - в замешательстве выдавил Матвей, инстинктивно отступая назад.
Мужчина у дверей ничего не ответил, но стал медленно приближаться.
- Не подходите, я… Я…, - дрожащим голосом выговорил Матвей, не зная, чем пригрозить носатому. И как только он мог оставить в комнате отломанную ножку дивана?! Её нужно было не выпускать из руки до самой пристани.
Внезапно по ледяной физиономии незнакомца пошла трещина кривоватой улыбки. Остановившись, мужчина развёл руки в стороны – точно желал не то извиниться за что-то перед Матвеем, не то стиснуть его в объятиях.
- Добрый день, - произнёс он. Его голос показался Матвею каким-то бесцветным, обезжиренным. – Да, конечно, с этого надо было начать. Уж прости, что я не могу по-человечески представиться, потом сам поймёшь, почему. Так что для тебя я – Профессор Э. Коллега твоего отца, его ближайший соратник. А ты – Матвей Романович.
Матвей перестал пятиться. Страх схлынул, отполз, как волна, только что смертоносной силой нёсшаяся на берег. Осталась только жуткая, путавшая мысли слабость.
- Скажите, где папа? – тихо спросил Матвей, чувствуя, как с каждым произнесённым словом из него выдуваются остатки сил. – Что всё это вот… Что всё это было?
Профессор Э. снова улыбнулся – как показалось, гораздо приветливее, чем в первый раз:
- Да, я очень виноват перед тобой. То есть, мы, - профессор надавил голосом на слово «мы». - очень виноваты перед тобой. Нам пришлось устроить тебе проверку, так скажем. Но это было нужно. Без этого было никак. Скоро сам поймёшь.
Матвей почувствовал, как через завесу жуткой усталости пробивается раздражение. Что он хочет сказать своими загадками и недомолвками? Зачем юлит и уходит от ответа?
- Так где папа? – выкрикнул он. – Что я скоро пойму? Он вообще живой? Чем вы тут занимаетесь?
- Живой, очень живой, - примирительно поднял пятерни над головой Профессор Э. – Он, я бы даже сказал, живее всех живых. Сейчас, совсем скоро, вы увидитесь, я отведу тебя к нему. Только сначала ты всё-таки бы покушал, а? Со вчерашнего дня голодаешь. Давай, я согрею чайник, соображу тут чего-нить по-быстрому.
Матвея снова кольнуло понимание, что ни один сделанный им здесь шаг не остался незамеченным. Но отец был тут же, рядом, и скоро он, наконец, увидит его. Раз этот странный тип – напарник отца, надо научиться доверять ему. Глядя на то, как Профессор Э. достаёт из холодильника пироги и выкладывает их на сковородку, Матвей спросил:
- А почему папа сам не пришёл? Он сильно занят?
- Да, очень, очень занят, - снимая чайник с плитки, ответил мужчина. –Вся его жизнь – это и есть вопрос, над которым мы работаем. Наше дело. Угу…
- А что это за дело? – продолжал допытываться Матвей, жадно отхлёбывая горячий чай. – У вас здесь лаборатория, да? Или что-то типа того?
Профессор Э. кромсал ножом колбасу и как будто не слышал вопроса. После долгой паузы он задумчиво повторил:
- На-аше дело. Надеюсь, оно станет и твоим тоже. Так вот, Матвей Романыч… Тебе, может, сложно будет поверить… Но это чистейшая правда. Мы работаем над созданием человека, который будет уметь летать. Сам. Без всяких летательных аппаратов.
Вопреки предположению собеседника, Матвей поверил сразу – он всегда знал, что его отец может заниматься только чем-то необыкновенным, проламывающим скорлупу обыденности.
- Я занимаюсь грандиозным делом для науки и человечества, - по памяти процитировал юноша слова из отцовского письма.
Профессор Э. кивнул с такой невозмутимостью, как будто ему рассказали тысячу раз слышанный анекдот, и, усевшись напротив Матвея, продолжил:
- Он, этот человек, в какой-то мере, сам станет летательным аппаратом. Ты же представляешь, что это в корне поменяет всю жизнь на Земле, ага? Но, как любое большое дело, это требует больших вложений. И я сейчас даже не про деньги. Вот и твой отец…
Мужчина внезапно замолчал, о чём-то задумавшись, и когда стало ясно, что продолжать он не намерен, Матвей нетерпеливо спросил:
- Что, «мой отец»?!
- Твой отец? – Профессор Э. вдруг заулыбался и, со шлепком уперев руки в колени, встал со стула. – Твой отец ждёт тебя прямо сейчас. Ты не представляешь, как он ждал этого. Как мы все этого ждали… Кстати, вот твои ботинки.
Матвей тупо спросил:
- Это далеко?
- Нет. Это здесь, - ответил Профессор Э. и шагнул к двери, жестом приглашая следовать за собой.
Утро выдалось серым и промозглым. Уже окончательно рассвело, было слышно, как за рощицей, просыпаясь, шевелится посёлок – перестукивались топоры, пророкотал трактор, застонал протяжный гудок. Но Матвей чувствовал, как за ширмой сонной повседневности прячется что-то другое – большее, значительное, загадочное. Пугающее, как отчётливо различимая на асфальте тень того, чего в пределах видимости нет и быть не может.
Профессор Э. вёл Матвея через то самое поле, по которому ночью носилась, совершая свои жутковатые прыжки, странная конструкция с фонарём. Правда, теперь парень не мог бы поручиться, что всё это ему не привиделось. Они шли к бетонному забору с восьмёрками из колючей проволоки, над которыми посверкивала металлическая плешь ангара. Натыкав комбинацию цифр на электронном замке, Профессор Э. отпер ворота, пропуская Матвея внутрь.
Территория за забором напоминала причудливый могильник техногенных останков. Среди расчленённых корпусов каких-то механизмов змеились мотки кабеля, валялись обломки плат и аккумуляторов, поршни и шестерни. В отдалении догнивал труп «кукурузника».
Взгляд Матвея перебежал к ребристой стене ангара. У входа стоял тот самый карлик, который так напугал Матвея ночью. Сощурившись, он внимательно наблюдал за их приближением.
- Это… кто? – выдавил Матвей, чувствуя противную мягкость в ногах.
- Это мой, то есть наш коллега, - ответил Профессор Э. – Его зовут Гептил. По крайней мере, для тебя так.
Чувствуя, как при одном виде карлика пересыхает во рту, парень спросил:
- А зачем он приходил ко мне сегодня ночью?
Отцовский напарник махнул рукой – кажется, слегка раздражённо:
- Потом расскажу, Матвей Романыч… Забудь пока.
В голове Матвея снова взвыла сирена: немедленно бежать, перемахнуть через забор, если надо - вплавь переправиться в райцентр, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. От него что-то утаивают, при этом, сам он для них как на ладони. Но улыбающийся с фотографии мужчина, держащий карапуза на руках, быстро отключил сигнал тревоги. Отец здесь и сейчас он ему всё объяснит и расскажет.
Карлик, так и не произнеся ни слова, пропустил пришедших в ангар и изнутри прикрыл створки ворот. Профессор Э. дёрнул рубильник на стене, и помещение наполнил мёртвый, синеватый свет загудевших под потолком ламп. Когда мрак схлынул, у Матвея потемнело в глазах, и он ухватился за холодную металлическую стену. В середине ангара застыло странное, пугающее существо. Оно стояло на заменяющих ноги толстых и высоких опорах, внизу каждой, как у стоек самолётного шасси, располагалась пара колёс. По бокам опутанного проводами туловища вырастало огромное крыло - выглядело это так, как будто человека проткнуло гигантской гладильной доской. Но даже это пугало меньше, чем то, что на это туловище был натянут обыкновенный свитер с закопчённой надписью «FILA». На уровне живота в свитере был сделан вырез, из которого серым алюминиевым цветком торчал пропеллер. Размещённая на груди панель щетинилась оголёнными микросхемами, платами и блоками питания, в лоб была вмонтирована фара, ещё один фонарь располагался на закреплённом в паху кронштейне. Голова смотрела прямо перед собой безжизненными, как стоЯщие часы, глазами. По бокам темнели две турбины, сзади высилась громада хвостового оперения.
- Что это? – оторопело спросил Матвей, замерев у входа.
- Это он. Твой отец, Матвей Романыч,- ответил Профессор Э., легонько подталкивая юношу в спину. – Сейчас вы сможете обняться-расцеловаться, всё как положено. Мы даже можем оставить вас одних ненадолго.
- Нет! Не надо! – взмолился Матвей, вцепившись в рукав профессорской куртки.
- Как скажете, - пожал плечами мужчина и в сопровождении карлика направился в сторону неподвижного чудовища.
Окружающие предметы расплывались, сплющивались, прятались за окутывавшей их вязкой пеленой. Звенело в ушах. Сквозь накатившие слёзы Матвей выкрикнул удаляющимся спинам:
- Но ведь он… мёртвый? Вы убили его?
- Ну что ты, в самом деле, Матвей Романович, - Профессор Э. покачал головой.
Через болезненную дымку Матвей видел теперь шестерых или семерых Профессоров Э. и столько же карликов. Нечёткие и меняющие очертания, они подошли к своему страшному детищу и, наползая друг на друга, стали орудовать с проводами. Откуда-то сверху гремел медный, как из чайника, голос Профессора Э.:
- Он добровольно завещал себя нашему делу. Сам захотел стать опытным образцом. У меня есть подписанная им бумага, потом я тебе её покажу. Да, он утратил некоторые качества человека в привычном для нас понимании этого слова. Ну да, письмо, которое ты, Матвей Романович, получил, было написано моей рукой. Но диктовал его мне он.
Стены ангара, наконец, перестали плыть и вращаться, копошившийся у механизма многорукий уродец распался на две отдельные фигуры.
- И, в конце концов, он и сейчас живой, - шаря под свитером чудовища, произнёс Профессор Э. – Ну, разве нет?
После непродолжительной возни он, видимо, нащупал то, что искал. Глаза существа задвигались, оживлённые зажёгшимися в них светодиодами. Одновременно вспыхнул фонарь во лбу, пришли в движение лопасти винта. Негромко, будто пробуя силу, заурчал двигатель. Существо с шумом выпустило воздух через какое-то из технологических отверстий и, поскрипывая, покатилось к воротам ангара. Задыхаясь, Матвей пятился до тех пор, пока не упёрся лопатками в холодный металл.
- Да не бойся же, Матвей Романыч, - махал руками Профессор Э. – Поздоровайся с папкой по-человечески.
Взмокнув от испарины, Матвей стал биться в створку ворот и с ужасом понял, что не может сдвинуть её с места. Гудение и скрип нарастали, в нос ударил густой запах керосина, пропеллер со свистом кромсал воздух. Матвей зашёлся в крике, отскочил в сторону, обернулся. Существо остановилось, как-то неуклюже наклонило корпус и с интересом рассматривало Матвея, просвечивая зрачками-светильниками насквозь. Юноша сощурился, приставил ладонь козырьком ко лбу и посмотрел на киборга снизу вверх.
Без сомнений, это был он. Глаза остались теми же, что и у человека на фотографии, даже несмотря на вкрученные в них лампы. Только глазами отец мог говорить и принимать ответные импульсы. Матвей сразу понял это и молча рассказал ему всё. Про то, что завалил экзамены, про пузатых любовников матери, про то, как трясся от ужаса прошлой ночью на полу избы с отломанной ножкой дивана в руке. Отец сочувствовал, ободрял, соглашался, посмеивался, подмигивая светодиодами и, то и дело, с шипением выпуская газы. А ещё он просил, даже умолял о чём-то.
О чём?!
Заставить этих людей вернуть его в прежнее состояние?
Ни в коем случае, он сам пошёл на это и не намерен сворачивать на полпути.
Убраться отсюда сейчас же, или наоборот, остаться, каждый день быть свидетелем его подвига?
Нет-нет, это решать только ему, Матвею.
Тогда о чём он пытается сказать, но не может? Или просто не осмеливается оформить свою просьбу?
Так и не дождавшись ответа, Матвей отвёл взгляд и отступил на шаг в сторону. Кажется, они с отцом разговаривали довольно долго – по крайней мере, Профессор Э. и его низкорослый коллега увлечённо и, видимо, давно перебирали в углу какие-то болванки, ворота ангара были открыты. Отец откатился к стене и в задумчивости урчал двигателем. Заметив, что родственники окончили свою беседу, Профессор Э. подошёл к отцу и снова запустил ладонь ему под свитер. Через секунду смолк гул мотора, винт стал замедлять вращение, а светодиодные глаза погасли, помутнели, как покрытые мыльной пеной стёкла. Профессор Э. повернулся к Матвею, судя по лицу, он был доволен произведённой демонстрацией и, одновременно, чем-то обеспокоен. После всего увиденного в голове громыхала канонада мыслей, и Матвей растерянно выдавил:
- И что… Папа действительно летает?
Профессор Э. вдруг заметно напрягся, до хруста сжал кулаки.
- Как он летает, ты сам видел. Ночью, - ответил мужчина. Матвея эта абсолютная осведомлённость уже не удивляла. И ночное появление отца наверняка было чем-то вроде показательного выступления.
- Его ещё очень серьёзно надо дорабатывать, - продолжал Профессор Э. – Пока он не может ни набрать нормальной высоты, ни пролететь больше пятидесяти метров. Электроника никак не вытягивает. Но, главное, не тянет операционная система центрального процессора. Мощности не хватает.
Профессор Э. надолго замолчал, и когда Матвей вопросительно поднял на него глаза, отползший, было, страх нахлынул снова – лицо папиного соратника было совершенно молочного цвета.
- Мощности не хватает, - зачем-то повторил мужчина, как будто во время долгой паузы Матвей мог всё забыть. – Значит, чтобы нарастить её, нам нужен мозг. Родственный, совместимый мозг. Без этого твой отец так и останется занятной, но, в общем, бессмысленной машинкой.
Смысл услышанного догнал Матвея не сразу, но, догнав, ударил в голову с такой силой, что парня качнуло. Сквозь стену нестерпимого звона пробивался придушенный голос:
- Ты прошёл все необходимые проверки, и они показали, что ты готов. Ты спрашивал, зачем Гептил являлся к тебе ночью… Так вот, он провёл тест ритмов твоего мозга. К тому же, мы досконально отслеживали твоё поведение – в относительном покое, в условиях стресса. И пришли к заключению: твой мозг по всем параметрам подходит для интеграции. Принуждать тебя никто не собирается. Это должно быть добровольное решение. Такое, как сделал твой отец. Конечно, ты можешь отказаться. Но можешь и стать причастным к очень большому, грандиозному делу. Представь только: испытать счастье полёта! Это шанс, Матвей Романыч! Шанс набрать высоту. И тогда ты те…
Становившийся всё тише голос, а вместе с ним и остальные звуки окружающего мира окончательно потерялись в бушевавших под черепом Матвея шумах. Парень обнаружил, что задыхаясь, несётся с нечеловеческой быстротой через кочковатое поле, петляет по тропке через рощу, натыкается на редких прохожих, мчится вдоль заборов посёлка. Прочь, прочь, прочь! Но куда? В тесную квартиру, к вечно занятой суррогатными интрижками матери и её обрюзгшим кавалерам? К приятелям с юношескими сальными прыщами на лицах и душах? В духоту стандартной, разграфлённой как тетрадь в клетку, жизни с её горестями и радостями, о которых не вспомнишь уже через два-три дня? В очередь за биркой на ноге?
В памяти до сих пор не гасли сияющие мёртвым светодиодным светом живые глаза папы и полыхающая в них мольба. Надежда. Но он бежит, несётся, уматывает. Делает подвиг отца бессмысленным ради учёбы на физмате. Не оставляя шанса набрать высоту. Ему и себе.
Звон и треск вдруг прекратились, как будто кто-то внутри головы дёрнул рубильник. Слух вернулся к Матвею вместе с негромким рокотом двигателя. Парень увидел, что находится всё там же, у ворот ангара. Профессор Э., карлик и отец, которого снова оживили нажатием спрятанных рычагов, молча стояли напротив.
- Я согласен, - хрипло сказал Матвей.
Издали долетел печальный, раскатистый гудок отчаливавшего парома.

_______________________

Высота была не самой большой – около двухсот метров. Они могли бы взлететь гораздо выше, но зачем? Полностью раствориться в ощущении полёта удавалось лишь, если внизу проплывали зелёные пятнышки деревьев, темнела река, виднелись похожие на микросхемы застройки поселений.
Тело отца довольно заметно вибрировало, но Матвей быстро привык к этому и не обращал внимания. Теперь, став частью отцовского механизма и не утратив при этом самостоятельного восприятия, он ощущал себя куда более свободным, наполненным, целостным. Немного печалило только то, что каждое выключение двигателя и центрального процессора отрубало и их общее с отцом сознание. Но и в этом, если на то пошло, не было ничего страшного – нырок в небытие, даже на долгие часы, воспринимался как одно мгновение, зато за ним всегда следовала эйфория полёта. К тому же, Профессор Э. не задавал строгих параметров, и они с отцом могли сами управлять своим перемещением в воздухе.
Далеко внизу колыхались кроны уже начинавших желтеть осин, и чтобы полюбоваться их гаснущей красотой, они взяли курс на снижение. Сонная улица посёлка оживала, взбодрённая их появлением – по колдобинам дороги, вздымая пыль, скакал фургон, несколько прохожих застыли, уставившись ввысь; напуганные пролетающим чудищем, лаяли собаки. Приглядевшись, Матвей заметил в конце улицы показавшуюся знакомой фигурку. Крохотный, игрушечный человечек с сумкой на плече, брёл в клубах пыли и озирался, как будто заблудившись.
Матвей бросил последний взгляд на того мальчика, которого оставил на земле, и корпус отца устремился вверх – туда, где бесконечной белой периной расстилались облака.