Ромка Кактус : Назову в твою честь дерево

Женщина с кракелюрами на губах. Призрачный ветер заходит в комнату с балкона. Женщина выходит на балкон, а там лето и зной обитают в запылённом стекле.

В прошлом году она ездила в Прагу. Собрала сумку, положила на стопку белья банан, блокнот, карандаш, застегнула молнию сумки, села в такси, села на самолёт, самолёт сел в аэропорту, женщина вышла из самолёта и села на скамейку в парке. Время то ускорялось ради удобства перемещений, то замедлялось, чтобы можно было разглядеть каждую крапинку на крыльях бабочки, зависшей в воздухе в парке в Праге в прошлом году. Бабочка по эоловой дуге спустилась на переносицу девочке.

Теперь, стоя на балконе и глядя во двор на каштан и гуляющих в его тени воробьёв, женщина вспоминала это детское лицо, и лоб покрытый солнечным бликом, и контур загара на щеках вдоль скул, и веснушки, будто разбросанные взрывом, и губы, стянутые и немного пожёванные, и глаза под веками без ресниц, под прозрачными бровками — отчего глаза казались совершенно беззащитными, а лицо, вместе с тем, вызывало те чувства, какие бывают, когда глядишь на фотографию умершего родственника. Память хранит многое, но ещё больше стирает, путает, замещает. Вспоминая прошлогоднюю Прагу, женщина не может понять, была ли действительно девочка и все эти подробности, или только сон, навеянный чтением Набокова и снотворными таблетками.

В парке она достала блокнот и карандаш, чтобы нарисовать дерево. Наметила ствол, пару ветвей, линию кроны, начала прорисовывать фактуру коры и тень, изобразила отдельно лист. Звон разбитого стекла отвлёк её. Она увидела парочку, парочка стояла на дорожке, их тени росли по земле, усыпанной мелким щебнем, разбитая бутылка у края травы, и муравьи, толпы муравьёв наползали из травы, покрывая ноги людей, поднимаясь выше, вот уже руки девушки и свёрток в руках её покрыт муравьями, а парень продолжает кричать, муравьи набиваются ему в открытый рот, через минуту всё кончено.

Через год женщина нашла блокнот и открыла рисунок с деревом. Дерево, так и оставшееся наполовину пустым, висит в воздухе. Глаз женщины дёрнулся.

Пусть глаза женщины развернутся во тьму. Время идёт вспять, и призрачный ветер сметает морщины и надписи с надгробных камней… Память наугад собирает день.

В Праге женщина ночевала в хостеле. Мужчина, с которым она познакомилась в Интернете, утром отвёз её смотреть Страговский монастырь. Сделала множество фотографий на телефон, а телефон уронила в туалете и утопила. Это был уже второй такой случай в её жизни. Вечером, отбившись от мужчины, который быстро растерял всю деликатность и сделался навязчивым в намёках на близость и всё пытался её приобнять, женщина выгуливала свои кракелюры на губах на улицах Еврейского квартала, где таинственный Голем сочинил историю Кафки, а истреблённые нацистами евреи продолжали шутить голосом Ромена Гари самоубийственные шутки.

Ночью в Праге ей снилось облако и лестница. По лестнице спустился гном, в руке у него был фонарь. Другой рукой гном прикрывал глаза, вглядываясь во тьму. Тьма наползала, покрыв его ноги, выше и выше, пока фонарь — старинный масляный фонарь с шепчущим языком пламени в стеклянном черепе — не скрылся в этой тьме, и через минуту всё было кончено.

Женщина сменила бельё. Выпила сок и съела булочку. Поехала на автобусе за город, желая увидеть слёзы дьявола по имени Рарах, о котором говорила старинная легенда. Сделала пару эскизов в блокноте и ни один не докончила.

Она взялась исследовать тропу. Тропа казалась ей прямой, прочерченной в зелёном массиве прилеска. Люди и автобус остались где-то там, на другом конце этой прямой, которая свернула уже несколько раз, точно уводя в неевклидово Зазеркалье, и Алиса вышла у деревянной ограды, за которой была рожь, и по ржи волною шла дрожь.

Был вечер. И на открытом просторе лежал отблеск дня, а там, где были деревья, в тенях детали ускользали от взгляда, полного любви. Этим словом она тогда могла бы собрать всё то, что видела, но, более того, что силилась увидеть и не могла.

Она пошла мимо ограды. За деревьями стоял дом — домик — домишко. Крыша его поднималась острой шапочкой, а на верху её, словно помпон, торчало дерево в кадке.

— Ты пришла.

Алиса обернулась. Из куста ежевики на неё смотрел кот, смотрел, как убийца смотрит на голубя, который сел на подоконник прямо перед его снайперской винтовкой.

Из-за куста вышел человечек. Морщины на лице его сложились в улыбку.

— Ты наконец пришла.
— Вы мне? — спросила Алиса.
— Пойдём, — сказал он, беря её под локоть. — Я знаю, тебе не терпится увидеть…

Они вошли в дом. Они оставили следы на коврике. Они оставили тени в прихожей. По винтовой лестнице человечек поднялся наверх. Алиса шла за ним, и кот, у которого морда была как дикая ягода, скользнул у неё промеж ног.

Через окно в спальне Алиса выбралась на крышу. Крыша круто поднималась, покрытая пластинами, в которых Алиса, точно в фотографиях, видела свои прежние отражения. По скату шла ещё одна лестница, совсем простая, дерево, серое от дождя, — всего лишь длинная доска с прибитыми к ней ступеньками. Алиса вскарабкалась по этой лестнице на самый верх.

Она наконец увидела дерево, и дерево наконец увидело её.

— Здравствуй, — сказало дерево. — Ты никогда не вспомнишь обо мне. Только во сне и только намёками. Возьми мой плод.
— Кто ты? — спросила Алиса, срывая плод.

Глядя в глаза отражению в пыльном стекле на балконе, женщина одними губами спрашивает: «Кто ты?», и отражение ей отвечает — глазами, губами, кракелюрами на них.