Zoiberg : Лев Толстой The Графоман

Это сказка про Льва Толстого. Она про то как он книжки писал. Значит, делал он это так: запускал Word, и начинал в него писать то, что в голову приходило. Он считал, что мысли у него были очень умные, и поэтому их надо записывать – чтобы вдруг все эти умности не забыть.
Однажды его записи увидел папа, который давно думал, куда бы своего сыну пристроить. Увидел и подумал – смотри-ка, мой щегол-то писатель! Каков малец! Надо бы ему помочь. Ну и пошел помогать в ближайшее издательство. Пришел он к самому главному и жирному издателю и говорит: завтра ты будешь книгу моего сына издавать. И издатель согласился, потому что граф Николай Толстой был очень сильно военный человек. На всю голову. И к тому же генерал.
Ну вы сами прикиньте – приходят полтора центнера мяса, приносят с собой три пуда крученых лакированных усов, двуручную динамитную шашку, два грамма мозга, и говорят, что ты должен делать. А слова ты поперек сказать не моги, потому что если генералу что-то в твоих словах не понравится, он тебя сразу шашкой динамитной на винегрет изрубит. И ничего ему за это не будет, кроме медали или даже внеочередного звания – потому что такие были порядки при царизме.
Ну короче издатель согласился, а граф ему по почте записульки сына переслал. Посмотрел издатель на эту хуйню, и понял, что круто попал – такое говно никто читать не будет. Приносит он писанину своему лучшему редактору, и говорит: можешь с этим что-нибудь сделать? Ну редактор и говорит: ну раз надо делать, я сделаю, что смогу. Берет графскую писанину, две недели не ест, не спит, все переписывает нахуй, и отдает издателю обратно уже приличный текст.
Через какое то время бредни, превращенные с сборник рассказов, выходят, и начинают сборник нормально так покупать. Все в издательстве с этого радуются, потому что всем с этого что-то да перепало. А Лев Толстой смотрит на это дело и думает – а смотри-ка, в натуре, я ж оказывается неебаться писатель! А напишу-ка я теперь повесть, пусть все нормально приколются. И написал. Нехуевую такую повесть, назвал ее Анна Каренина, и отдал отцу. А отец лака на усы побольше налил, и в издательство: смотрите, сын мой, неебаться писатель, повесть новую написал. Поклонники уже спят и видят, как смогут ее купить. Давайте шевелитесь, издавайте быстрее. Издатель протоптанной дорогой – к редактору – так и так, твои проблемы, нужно сделать все в лучшем виде, не позднее вчерашнего дня. У редактора вариантов – ноль. Сидит, текст переписывает, а потом опять редактору отдает.
Только он рожу утер, а к нему опять издатель – вот, графский сынок новое творение родил. Роман «Война и мир» бля, в четырех томах. Давай за работу, а то не успеем. Скуксился редактор над очередной рукописью, и думает – то ли уволиться, то ли удавиться? Вдруг дверь открывается, и фигак! - на пороге Лев Толстой, злой, как черт. Ногами топает, руками сучит, нечеловеческим голосом орет: вы почему в моих текстах переправляете все? Вы вообще что тут сами себе думаете? Я вот – великий писатель и неебаться в рот какой граф, а вы вообще, миль пардон мон шер, что за хуета из-под ногтей? Я вас в упор не вижу, я вас блять на каторге к ебунам собачьим сгною!
Редактор и говорит графу – извиняйте, мол, виноват, из деревни, глуповат. Больше ни одной буквы в вашем тексте править не буду, мамой клянусь. И с чистой совестью рулит к издателю, и говорит – все, чувак, больше тексты мне не таскай, потому что не надо. А если у тебя есть проблемы, так их теперь в полном объеме решает великий писатель Лев Николаевич Толстой.
У издателя, который оригиналы текстов, конечно, видел, волосы на жопе дыбом встают. И вот не проходит трех минут, как он уже ловит на проспекте какого-то лихого лезгина, и мчится на его покосившейся двуколке без дверных ручек в сторону графского поместья. Надо же, в самом деле, поговорить с папой великого писателя, решить совместными усилиями проблему, а заодно и засвидетельствовать свое почтение его графскому высокобродию.
Но граф Николай Толстой визиту издателя как будто и не рад. Граф хмурится и сосредоточено точит свою трехаршинную динамитную шашку, даже и не глядя на изощряющегося в поклонах и почтительных речевых оборотах издателя. А тот, балбес и недотепа, тонкого графского намека не понимает. Нет чтоб уже бежать со всех ног продавать дом вместе с домочадцами, да потом спешить к графу с повинной головой, нет! Надо ж ему стоять да тараторить, докучая графской светлости своей бестолковостью. Ну и дождался он, понятно. Поднял граф голову, да как крикнет на весь дом: - Тришка!
Тут же в дверях появляется огромный детина с пудовыми волосатыми кулачищами и ножищами как у слона – чего изволите, ваше высокобродие? - Вот, тут холоп бунтует… - (граф делает паузу и отхлебывает чай из кружки, скорее напоминающей лохань) – снеси-ка его на задний двор, да запори до смерти. Тот только: – Есть, ваше высокобродие! – и вот уже не успевшего опомниться издателя волокут на задний двор.
А на место издателя, уже, понятно, очередь. И следующий издатель уже понимает, как поступать можно, а как - нельзя, и потому подходит к проблеме куда деликатнее – принимает решение отвлечь читателей новым дизайном. Для чего он волевым произволом постановляет изменить правила печати, повыкидывать к ебунам собачьим половину букв. А выдернутые из станков литеры переплавить на пушки, и подарить их графу ко Дню Победы над наполеоновскими захватчиками.
Сказано – сделано. Но еще, для верности, вызывает он к себе своего дружка-пиарщика, и говорит ему: дело есть, угодное самому царю-батюшке. Обеги-ка всех наших писателей, и скажи им, чтобы все, кто еще планирует хоть когда-нибудь где-нибудь издаваться, приходили на Сенатскую площадь, такого-то декабря сего года. Будет большая бесплатная пьянка, по случаю выхода очередного романа Толстого и всеобщего редизайна. Вместо входного билета при себе следует иметь оду в честь великого писателя-графа.
Ну и вот, значит, в назначенный день все идет как по маслу. Солнце сияет, подарочные пушки сияют, восхищенные писатели толпой водку жрут и кидают шапки в воздух: кто выше подкинет, тому тот час черпак подносят. А издатель тем временем с графа привечает, от лица писательской общины: вот, ваше высокобродие, вам в дар пушки для защиты отечества и царя от врагов, не откажите в любезности принять. Но граф Толстой, хотя пушкам и рад, отчего то хмур. Спасибо, говорит, братец, пушки хороши. Но что это за толпа странная на площади, все сплошь в армяках да в сюртуках? Писатели? Все? Собрались? На главной площади? Да это же БУНТ!!! И – хуяк! – хватает он самую крупнокалиберную пушку, и давай из нее по писателям пиздячить! Только перья гусиные, в смысле писательские, во все стороны летят. Кого не поубивал, того взрывной волной в Сибирь забросило – в ссылку, значит.
Тут сказке и конец. Вот так царизм одолел восстание декабристов, а граф Лев Николаич Толстой и сделался самым великим писателем.