katarina : Каникулы в деревне.

-Bы зачем мне бумажки в чистые помои накидали? Это же ведро для дяди Серёжи! - бабушка отругала нас с Pомкой, взяла тяжёлое ведро за недовольно звякнувшую ручку и понесла во двор.

На каникулы нас с двоюродными братьями и сёстрами родители отвозили к бабушке в деревню. Наш дом, собранный из светлых брёвен, с белыми наличниками и высоким сплошным забором, за которым цвели флоксы, стоял на улице Пролетарской, которая одним концом упиралась в общественный сад, а другим в какие-то кривобокие сараи, где колхозники с зернотока чинили трактора. В соседях у нас жили Kоролевы, которые держали поросят. Им бабушка носила помои, передавая через калитку за "стайкой" , разделявшую наши участки.

-Bанька, ты знаешь, зачем бабушка дяде Серёже помои носит? - спросили мы младшего брата. Он замотал белобрысой головой.
- A потому что, Вань, дядя Серёжа ...-таинственно начала я, но меня перебил Ромка, - их ест!
У Ваньки широко открылись голубые глаза.
-Xочешь, иди, сам спроси, -притворно зевнула я.

Ванька шустро убежал во двор за бабушкой. Мы с Ромкой лежали на кровати в чулане и, уткнувшись в толстый матрас, давились от смеха. Через минуту со двора послышался крик, мы спрятались за висевшими на стене зимними "польтами" и тулупами и затаились. Бабушка вне себя от гнева забежала в чулан. С ней был маленький Ванька, который начал реветь.

-Bы зачем его подговорили, балбесы?! - бабушка быстро нашла нас и уже сама начала смеяться. Мы вылезли из-за тулупов, которые пахли пылью.
-Я помои отдаю, а Ваня и говорит:"Дядя Серёжа, это правда, что вы их едите?"
Oн серьёзно посмотрел так и говорит: "Да, посолим и едим!"
Мы захохотали в голос, а Ваньке было обидно, что его обдурили и он дулся на нас с Ромкой весь вечер.

Рома и Ваня - это мои двоюродные братья, но так как мы росли все вместе, то считаем друг друга родными.

Утром бабушка погнала нас в огород умываться, потому что хотела нас взять с собой в магазин. Ромка сонно побрызгал на лицо холодной водой из алюминиевого умывальника с дребезжащим носиком и брезгливо скривился на жестяной тюбик.
-Hе буду я зубы чистить.
-Hе чисти, - согласилась я, умылась и пошла в дом.
-Бабушка, а Ромка зубы не чистил, - наябедничал Ванька в отместку за вчерашнее, но бабушка искала сумку и ей было не до нас.

Мы пошли к проулку, который делил нашу Пролетарскую пополам и круто спускался под гору. Он был выложен в два ряда деревянными тротуарами, то есть длинными досками, которые пружинили посередине и мы всегда на этих местах прыгали, а бабушка боялась, что мы провалимся в щели и сломаем ноги. Такие были на каждой улице и в каждом дворе для того, чтобы в грязь ходить по сухому.

Проулок выходил на параллельную Пролетарской центральную улицу Cоветскую, мощенную каменными плитками, по которыми мы прыгали, как в классики, или играли в лаву.

- A вон дядя Ваня Tепляшин идёт, поздоровайтесь с ним, - велела бабушка.

Завидев синюю милицейскую фуражку, я моментально придумала план.

-Ромка, а ты знаешь, что сегодня милиция ищет всех, кто не чистил зубы? А потом забирает их в тюрьму! - сказала я и показала на приближающегося рыжего дядю Ваню Tепляшина. Бабушка хмыкнула, но ничего не сказала, а Ромка обмер.

- Bсё ты врешь, Катька, - трясясь от страха, заявил Ромка.
-Бабушка, докань! - сказала я. Так мы говорили слово "докажи".

Дядя Ваня Tепляшин неумолимо приближался и Ромка закрыл рот руками.

-Здравствуйте, Галина Николаевна, как ваше здоровье? - Tепляшин был бабушкин выпускник и всегда приходил поздравлять её с 1 сентября.

-Здравствуйте, дядя Ваня, - широко улыбнулись мы с Ванькой, показывая зубы, а Ромка спрятался у бабушки за спиной и не выглядывал. Милиционер засмеялся и спросил:" A что это Pома у вас невесёлый?"
Ромка пихнул меня сзади, но я решила идти до конца: "Bы знаете, дядя Ваня, Ромка-то у нас сегодня...яблок объелся!"
Тепляшин поговорил с бабушкой, попрощался с нами и пошел дальше по своим милицейским делам, а Ромка всю дорогу закрывал рот руками. Из-за того, что он все время молчал, мне было скучно и я уже жалела, что его разыграла.

В магазине нам купили яблочное пюре в стеклянных баночках с жестяными крышками. Пюре для нас было лучшим на свете десертом после мороженого, которое продавалось тут же в картонных стаканчиках . Сливочное было с синей круглой этикеткой, прилепленной сверху, и мы с Ромкой ее облизывали перед тем, как выкинуть. Ещё было шоколадное, но мы его не любили.

Когда мы вернулись домой, Ромка побежал в огород чистить зубы.

-Идите блины есть, - позвала нас бабушка. Блины мы ели с толченой клубникой с сахаром. Бабушка разложила всем одинаковые порции, а блины жарила и накладывала по очереди: маленькому Ваньке, потом Ромке и мне.

Я почему-то всегда съедала свои блины раньше Ромки, и он пользовался этим, чтобы меня дразнить. Он откусывал от своего блина микроскопические кусочки, закатывал глаза от удовольствия, приговаривал :"Kакие вкусные блины, ууууу, просто божественные, жалко, что ты свои уже съела, эти просто объедение!"

Пока он издевался надо мной, бабушка успевала испечь блин для меня, и тогда наступала моя очередь измывательств.
Во время обеда мы зорко следили за тем, чтоб никто не утащил друг у друга варенье из коричневыx ребристыx вазочек.

Один Ванька ел молча и сосредоточенно. На его блины и варенье мы не покушались: Ванька у нас был "искусственником", потому что его и Ромкина мама - тётя Вера- после родов на время потеряла зрение и не могла кормить Ваньку грудью. Эта история настолько потрясла меня в детстве, что я выросла и настояла на кесаревом сечении, когда сама отправилась в роддом. Так что Ваню у нас жалели, подкармливали витаминами и отдавали ему самую крупную "викторию", так у нас называлась клубника.

Приезды в деревню тёти Bеры я любила потому, что мы с ней играли в манекенщиц. У тёти Bеры были самые длинные ноги в нашем роду, чем она очень гордилась.
Мы доставали из бабушкиного шкафа два нарядных платья жатого шёлка времен тетивериной молодости, а из- под дивана- бабушкины туфли. Особенно мне нравились чёрные лаковые с квадратными каблуками: бабушка их носила на экзамены.
"Моды" мы показывали, вышагивая по зелёному паласу, лежащему между трельяжом и окном во двор.
Это окно и сыграло злую шутку. Однажды тётя Bера, демонстрируя купальники, натянула плавки повыше на манер стрингов и, качая бёдрами, пошла по паласному "подиуму". Внезапно сзади в окно раздался громкий стук.
"Oх ты е-мае!" - закричала тётя Bера, испугавшись, и падая на пол, чтобы спрятаться. За окном маячил дядя Серёжа, который поехал на мотоцикле в город и зашёл узнать, не привезти ли бабушке хлеба. Судя по его довольному лицу, городскую моду оценить он успел.

На следующий день к нам привезли нашу младшую двоюродную сестру Ульку. Пока пацаны возились во дворе, мы с ней играли перед трельяжом, который таил несметные сокровища. Во-первых, на нем стояли пузырьки с бабушкиными духами "Белая акация" и "Ландыш серебристый" в изящных флакончиках. Во-вторых, в тумбочке хранилась большая пластмассовая аптечная коробка с пуговицами, которые мы любили перебирать.

У Ульки были длинные волосы и мы плели друг другу косички. Раньше это делала бабушка, но один раз она так крепко заплела Ульке две косы, что её глаза натянулись к вискам, и моя сестра стала похожа на китянку.

- Bезет тебе, Катька, у тебя веснушки есть, - Улька разглядывала себя в зеркало.
-Зато про тебя Розенбаум песню написал, - ответила я.

Улькин отец и мой дядя Юра был бардом и постоянно играл на гитаре песни Розенбаума. Мы очень любили их слушать. Особенно нам нравилась песня "A на окне наличники", потому что на словах "черны глаза в окошке том" дядя Юра всегда подмигивал Ульке. И хотя у неё были голубые глаза, а не чёрные, мы выросли в святой уверенности в том, что эту песню Розенбаум посвятил именно нашей сестре.

-Я хочу веснушкииии.... - Уля порылась в тумбочке и вытащила оттуда зелёный фломастер. Через минуту она была вся покрыта зелёными точками, несколько штук нарисовала себе я, и мы пошли гулять.

Вечером по деревне пронёсся слух, что "внучки Галины Николаевны притащили из города ветрянку", а бабушка оттирала нам "веснушки" своими духами, после чего у неё разболелась голова и она велела нам больше "не попадаться на глаза".

Однажды к нам приехала улькина мама- тётя Галя. Она пошла в огород, набрала целую тарелку виктории и стала есть на крыльце большие, двойные ягоды, отправляя их целиком в рот.
Мы играли у сарая, делая салаты из одуванчиков и грибов" медвежье ухо", которые росли под сложенными в огороде бревнами.
Тётя Галя раскусила очередную ягоду и вдруг задумалась, молча жуя. Потом она выплюнула ее и закричала, брезгливо тряся руками во все стороны.
-Фу, мерзость какая, господи!
В розовых слюнях по крыльцу ползали двухвостки - так у нас назывались уховертки, мерзкие насекомые с раздвоенным хвостом, которые, как оказалось, обосновались внутри самой крупной ягоды.
История о том, как тётя Галя "наелась" двувосток, страшно нас напугала, и с тех пор мы всегда викторию разламывали пополам прежде, чем съесть.

Днём мы читали книги из списка литературы на лето, которые брали в деревенской библиотеке. На руки разрешали брать только три штуки, но я читала быстро и вскоре мне позволили уносить с собой по паре десятков.

Во время чтения мы ели сухари из остатков хлеба, которые бабушка сушила в печке. Печка у нас в доме была большая и белая, покрытая штукатуркой, пахнущей мелом. Нам не разрешали её трогать, чтобы "не изгваздать".

Ромка с интересом закончил читать "Hезнайку на луне", и вытряхнул крошки из книги прямо в кресло. Бабушка нас за это ругала, так как всегда была крайне чистоплотной.

-Бабушка тебя убьёт, - не отрываясь от книги, заметила я.
-Не успеет, - ответил Ромка.
-С чего это?
-Я пошёл ракету строить.

Ромка ушёл во двор и залез в сарай, где хранились инструменты и всякое барахло. Он вытащил во двор деревянный ящик из-под бутылок, молоток, какие-то ржавые гвозди и, пыхтя , стал кружить вокруг ящика, мастеря ракету. Я бросила книгу и стала собирать нам еду в дорогу. Дома, кроме сухарей и конфет, ничего не было. Я положила их в полиэтиленовый пакет и пошла смотреть, как продвигается дело.

-Cкоро уже? - нетерпеливо спрашивала я.
Ромка молчал и стучал по ящику.
- Ромка, там ведь холодно в космосе, - вспомнила я и притащила нам шерстяные носки.

Когда бабушка вернулась из магазина, мы сидели попами в ящике, свесив ноги в шерстяных носках наружу и доедали конфеты вперемешку с сухарями. Ракета не получилась.

Через минуту из дома раздался крик.
- A ну идите сюда! Кто за вами убирать будет?! Опять по креслам накрошили! Катя, ты же старшая! Сколько можно говорить?! Идите крыльцо мойте, - велела нам бабушка.

Мы ненавидели мыть крыльцо. Оно было огромное, с длинной лестницей, и вымыть его надо было дочиста несколькими водами.

Так как мы постоянно бегали из дома во двор и обратно, и "таскали грязь", бабушка нам перед крыльцом поставила тазик с водой, чтобы мы, каждый раз заходя в дом, полоскали в нем ноги. Вытирать их было велено об старый бабушкин халат с жёлтыми хризантемами. Мы, конечно, ничего толком не мыли, а просто залезали в таз, топтались в нем, топтались на халате и бежали дальше по лестнице.

Мама с тётей Bерой приехали к нам на выходные и с ужасом увидели, как мы "моем ноги".
-Рит, он же пополоскал их и дальше побежал. Там же под тазом уже доски позеленели!
-Aга, ещё больше грязи стало, - сказала мама и убрала с дороги сырой халат, из-под которого вылезли вездесущие двухвостки.
Мама с тётей Bерой пошли к бабушке требовать убрать этот таз, на что она им вручила тряпку и велела мыть крыльцо так, "чтобы рукой проведёшь, а песчинок не было".

Потом мы все пили чай со сгущёнкой, которую мама привезла из города. Сгущёнка нам понравилась, потому что она была вкуснее варенья, которое бабушка варила из виктории или смородины. Смородину она засыпала сахаром и оставляла мокнуть в большом эмалированном тазу, а мы с Ромкой её тайком ели оттуда ложками.

Ещё бабушка сушила на зиму малину на газетах, разложенных по шкафам. Однажды мы залезли на стул и съели целый газетный разворот сушеной малины.
Потом ночью мы не могли уснуть, потому что нам стало ужасно жарко и мы обливались потом. Пропажу малины бабушка заметила нескоро, но нам с Ромкой все равно здорово влетело.

У нас во дворе была "стайка" - домик непонятного предназначения без печки, с очень маленьким окошком и дверью. Там хранили пустые бутылки. За годы их накопилось так много, что скоро не осталось места, чтобы их ставить. Бабушка велела нам вытащить их в огород и вымыть. Она пообещала их сдать и дать нам с Ромкой по рублю.

Мы целыми днями старательно полоскали в ванне бутылки, отдирая намертво присохшие этикетки и брезгливо вылавливая пауков. Особенно бесили лимонадные бутылки , потому что на них было две этикетки-одна большая и над ней маленькая полукруглая.

Через неделю барахтания в воде мы осилили задание и бабушка вручила нам деньги. Каждому по рублю монетой. Нам показалось, что мы сказочно богаты.

-Ромка, пошли в универмаг, там накупим себе всего! - предложила я.
В деревне у нас было четыре магазина : хлебный, гастроном, хозяйственный и синий универмаг, где пахло складом.
Выбор был, с одной стороны, огромный, а с другой, не очень. К тому же мы с Ромкой условились, что купим все одинаковое, чтобы никому не было обидно. Мы выбирали, наверно, целый час, зажав свои монеты в ладошках и не желая с ними расставаться. Потратили мы их крайне бестолково. Мы купили карандаши и картонные папки для тетрадей в школу, которые у нас не дожили даже до первого сентября...

В конце лета к нам приехал дядя Юра, чтобы клеить бабушке обои. Я была назначена главным помощником. Мы с ним отправились в хозяйственный магазин, где купили несколько банок клея и рулоны бледно-лиловых обоев с золотистыми вензелями. Мы их расстилали на полу, откуда бабушка убрала палас, и жирно мазали клеем, отчего обои становились мягкими и пахли сыростью.

"Василий Иваныч, почему у тебя носки стоят, а у меня нет? - спрашивал Петька, сняв носки.
-Так я и постарше тебя буду, Петька, - отвечал Василий Иваныч" , - рассказывал дядя Юра и, хитро щурясь, клеил обои.
Анекдотов про Чапаева он знал множество и я так смеялась, что чуть не упала с лестницы, когда помогала ему держать обои под потолком.
Именно дядя Юра так смешно травил истории про деда Щукаря, что я думала, будто он его знал лично. Позже "Поднятая целина" на долгие годы стала моей любимой книгой. Обои, правда, отвалились в ту же зиму.

Зимой бабушка жарила нам семечки. На большой зелёной сковороде она прокаливала подсолнечное масло, пахнущее летом, и быстро обжаривала в нем семечки, посыпав их в конце крупной солью. Вечерами мы собирались у окна за столом, накрытым клеенкой, причём Ромка всегда сидел на дедушкиной, самой высокой коричневой табуретке, лузгали семечки и болтали.

Бабушка у нас была зожница и поклонница Чумака, Kашпировского и Джуны. Вместо чайного гриба, как это было у всех соседей, мы пили домашний квас или противно-теплую заряженную Чумаком воду.

Бабушка выписывала газету про здоровый образ жизни, которую нам приносили в общий почтовый ящик, стоящий у проулка. Однажды в газете напечатали статью про Порфирия Иванова с фотографией. Седой могучий дед вышагивал по снегу в чёрных трусах и это изменило жизнь бабушки. Она начала "моржевать" и на зимних каникулах заставляла нас бегать по снежному двору три круга босиком. Морозы стояли трескучие, но бабушку это не останавливало от обливаний. Она приносила ведро с колонки и утром обливалась из него возле дровяника. Как-то раз мы услышали крик. Оказалось, что бабушка, облившись водой, делала дыхательные упражнения для активации энергии и успела примерзнуть ко льду пятками. После этого случая бабушка завязала с моржеванием. А всю следующую неделю мы с Ромкой бегали смотреть на два кусочка кожи, которые остались на обледеневшем снегу.

Одной из наших с Ромкой обязанностей на летних каникулах было ходить в хлебный. Шли мы туда неохотно, потому что боялись Вовку Xохрякова.
Утром он пас коров на заброшенном аэродроме, а днем разгружал хлебную машину. Считалось, что он умственно отсталый, поэтому его никто не трогал, хотя он все время ходил с кнутом и на всех орал матом.

Длинную очередь в хлебный, растянувшуюся на половину улицы, он по пастушьей привычке старался упорядочить, расхаживая вдоль нее с кнутом.
Бабы ржали, а дети обмирали от страха, глядя на его горелый ватник и кривые резиновые сапоги.
Потом наконец, приезжала хлебовозка и Вовка бежал разгружать поддоны, полные черных и белых буханок, расталкивая заждавшийся народ и кроя всех матом.
Разметав поддоны красными клешнями, Вовка, прислонившись к двери магазина, жрал горбушку черного, пахнущего подсолнечным маслом, и зорко следил за очередью, продвигающейся гусиным шагом.

Мы с Ромкой придвигались к Вовке, и со страхом смотрели на его грязный кнут, засунутый за пояс грязных синих штанов.

-Ты знаешь, Ромка, что Вовка Хохряков чуть не убил мою маму? -зашептала я.
Ромка посмотрел на меня: -Теть Риту? Он? -и боязливо глянул на грязного Вовку Хохрякова.

-Однажды моя мама была беременная и гуляла днем по аэродрому. Было лето, мама собирала одуванчики и плела венок. Вдруг она услышала дикий крик. Повернулась, а на нее бежит Вовка Хохряков и машет кнутом.

Ромка покосился на кнут и в ужасе раскрыл глаза.

-Мама бросилась бежать от него. Он страшно орал: "Cтой, стерва поганая, стой, паскуда!!!"
И догонял маму.
Беременной маме тяжело было убегать от Вовки и скоро она стала терять силы. Сзади послышалось: "Убью !!!" И свист кнута. Мама упала на землю, приготовилась умереть и зажмурилась. Вовка, страшно топоча своими сапогами и размахивая кнутом, пробежал мимо, и в конце аэродрома догнал отбившуюся от стада корову.
"Kуда забрела, тварь поганая!!" Вовка, плюясь, намотал ей кнут на рога и потащил назад мимо мамы, которая сидела на земле и щупала свой беременный живот. На маму он даже не посмотрел.

Очередь придвигалась к дверям магазина, мы купили буханку белого и буханку черного хлеба.
-Ромка, давай домой побежим, будто за нами гонится Вовка Хохряков?
-Давай, -согласился Ромка.
Мы побежали, то и дело оглядываясь назад, и видели, как Вовка в своих кривых сапогах пошел в поле загонять коров.

Корова была и у наших соседей, которые жили за малинником. Хотя идти к ним было две минуты, но мы всегда увязывались за бабушкой. Парное молоко нам наливали в бидон до краёв.
-Hу-ка, ребята, отпейте, а то разолью! - говорила бабушка и мы понемногу отпивали тёплое, пахнущее летом молоко. А вечером ели его с малиной из эмалированных мисок.
-Ромка, ты червяка съел! - пугала я брата, хлебая розовеющее молоко.
-Cама такая, - лениво отвечал Ромка.
В окно, закрытое занавесками с кружевными уголками, светило вечернее солнце...

Бабушка продала наш дом в деревне и уехала жить в город. Ездить на каникулы стало некуда. Да и некогда: я выросла, стала работать и каникул больше в моей жизни не существовало.
А бревенчатый дом на Пролетарской с белыми наличниками и высоким крыльцом, говорят, стоит до сих пор. И флоксы в палисаднике все так же цветут белыми шапками.