Блэк : я твой мама ебал

Подпоручик Козлопасов изящно выводил указательным пальцем на белой клеенке стола огромную пизду. Он так увлекся этим занятием, что напрочь забыл о предписании начальства, лежавшем рядом с его художествами.
Предписание приказывало произвести немедленное дознание по факту кражи, произошедшей в роте. У молодого солдата Родиона Субботы не далее как вчера путем взлома личного сундука спиздили голенища и шестнадцать копеек. Подозрение, судя по записке фельдфебеля Голыдьбы на имя командира роты капитана Корнелюка, пало на рядового Хорена Погасяна. Так как прямых свидетелей, по предварительным данным, не было, то Козлопасова ждала муторная тяжба по выведению на чистую воду злодея. Это, естественно, в его планы не входило. Хотелось бы отъебаться от этого дела побыстрей и предаться разнузданному блядству, в коем подпоручик был очень даже мастеровит. Говаривали, что он с успехом выебал практически все женское население уездного города, включая жену вышеупомянутого капитана Корнелюка. Вернул в реальность подпоручика его денщик Прохор.

— Ваш бродь, можно запускать… этих, как его… фигурантов? — Выглядывающее из приоткрытой двери тупое ебло Прохора вопрошающе пялилось на подпоручика.
Тот, нехотя оторвавшись от своих эротических фантазий, покровительственным тоном повелел:
— Запускай! — и с тонким налетом интеллекта на лице окунулся в детальное изучение предписания.

Первым на дознание зашел фельдфебель Ефим Карпович Голыдьба.
Козлопасов поднял глаза и увидел перед собой крепыша с круглым и красным, как восходящее солнце, лицом. Поросячьи глазки фельдфебеля зорко глядели на Козлопасова, пытаясь уловить настроение офицера.
Настроение подпоручика определить не удалось, и Голыдьба, притопнув как конь, выпалил:
— По вашему приказу прибыл, ваш бродь!!!
Козлопасов встал из-за стола и, сделав пару кругов по комнате, остановился у окна.
— Ну-с, фельдфебель, поведайте мне о безобразиях, имеющих место в роте. Это ж не просто кража, это ж начало разложения армии в целом! Сегодня сапоги, а завтра, понимаешь, винтовку спиздят или, к примеру, пушку. И как же, скажите мне на милость, фельдфебель, солдат в атаку пойдет? С голым хуем на врага? Нет! Наш солдат, конечно, и хуем может врага до смерти забить. Но это уже будет не армия, а полчище варваров! Или вы, фельдфебель, думаете иначе?

— Я за пятнадцать лет службы, ваш бродь, такого неблагополучия ни разу не припомню. Чертовщина какая-то.
— Ты мне, фельдфебель, чертей и всякую нечисть хочешь в воры записать?
— Никак нет, ваш бродь!!! — Голыдьба вытянулся в струну, вернее, попытался вытянуться. Массивное пузо что-то никак не втягивалось, и фельдфебель чуть не бзднул от натуги. Благо, Козлопасов сменил тон.
— Да ты расслабься. А то, вон, вены аж повылезали у тебя на лбу. Мне вот очень лыбопытсвенно, почему ты в воры ару этого определил? Что, у него нашли украденное?
— Никак нет, ваш бродь! Украденное вообще не нашли, — выдохнул Голыдьба. — Всю казарму обыскали. А ару обвинили по показаниям ефрейтора Енотова, дежурившего в тот день. Он видел, как незадолго до происшествия Погосян около нар крутился.
— А что Погасян за солдат? Прилежен? Исполнителен?
— Да как сказать ваш бродь… Молчаливый он, и что у него на уме ток его богу и известно. Да что говорить, эти ары народ темный. В бега он в прошлый год подался. Три недели ловили… А про этот случай я думаю так: может, он эти сапоги для нового побега и спиздил. Темная лошадка.

После слов «темная лошадка» Козлопасов почему-то вспомнил своего коня Вагнера и выглянул в окно. Вагнер стоял как вкопанный. Рядом с ним красовалась огромная куча говна. «Надо Прохору сказать, чтобы его меньше кормил. Совсем охуел. Так весь казарменный двор засрет. И какого хуя Прохор его еще в конюшню не отвел?..»
— Ладно, фельдфебель, — подпоручик повернулся к Голыдьбе, — будем копать дальше. Я этого супостата выведу на чистую воду. Ох, выведу, блять! Скажи Прохору, чтобы Енотова звал.
— Слушаюсь, ваш бродь!!! — фельдфебель, как на параде, развернулся и строевым вышел из комнаты. Не успел еще развеяться запах фельдфебельских портянок, как в дверях колом стоял еще один проходящий по делу — Ефрейтор Енотов. Стоял, стоял, да как заорет:
— Ваш бродь! ПАВАААШПРИКАААЗПРИБЫЛ!!!

От неожиданности подпоручик вздрогнул, и тут же поймал себя на мысли, что этот придурок напугал его не меньше разрыва вражеского снаряда.
— Ты охуел что ли?! Орешь, тварь, как в лесу потерялся. Я тебе, сука, сейчас голову отрублю нахуй! Она тебе, похоже, и не нужна... — С этими словами Козлопасов было взялся за шашку, но, увидев квадратные глаза Енотова, смилостивился.
— Тьфу, блять! — подпоручик махнул рукой, отвернулся от Енотова и посмотрел в окно. Картина изменилась. Вагнер стоял, как и прежде. Только рядом были уже две кучи говна. «Нихуясе!!!» Посмотрев на ефрейтора взглядом каннибала, Козлопасов решил провести с ним небольшой инструктаж.
— Значит так, ефрейтор, я вижу, ты дурак редкостный, а посему я тебе буду задавать вопросы, а ты, вошь собачья, будешь на них отвечать. Вариантов ответа у тебя будет два — «Никак нет» и «Так точно». И говорить ты будешь ровно в десять раз тише, чем обычно. Понял? Отвечай!
— Так точно.
— Ты видел Погосяна возле шкафчика рядового Субботы?
— Так точно.
— А как рядовой Погосян пиздил сапоги, видел?
— Никак нет.
— Так может, это и не он вовсе спиздил сапоги?
— Так точно.
— Ты дурак Енотов?
— Так точно.
— Иди нахуй!
— Так точно.

Когда Енотов скрылся за дверью, Козлопасов покачал головой: «Блять, ну народ! Надо это дело заканчивать, и на блядки. На блядки, нахуй! Софья Михайловна к обеду ждала, а я тут хуйней два часа уже занимаюсь».
— Прохор, зови Погосяна!!!
Погасян, в отличие от предыдущих сослуживцев, зашел без бравой выправки и сразу начал искать глазами на что присесть. Вид у него был изможденный. Подпоручик уловил мысль солдата.
— Да ты садись, голубчик. Вон хоть на софу.
Погосян как-то недоверчиво посмотрел на офицера, но от предложения не отказался.
— Ну, братец расскажи мне, как ты, солдат русской армии, дошел до такого постыдного поступка? — подпоручик начал методично нарезать круги перед подозреваемым. Но Погосян молча смотрел в одну точку и, по всей видимости, не очень-то желал общаться с Козлопасовым. Весь его вид показывал безразличие к происходящему.

Офицер это заметил. Он взял стул и сел напротив солдата. С минуту они смотрели друг другу в глаза. Козлопасову стало неуютно от прямого и дерзкого взгляда Погосяна… «Что у него на уме? Может, он на историческую родину свою хочет? В горы, блять. Да хуй это, блять, чурбанье разберешь. Надо с ним поласковей. О, блять, смотрит как, зверюга… Сожрет сейчас».
— Вот что ты молчишь? Скажи начистоту: ты спиздил сапоги и деньги
или не брал ты их вовсе? Пойми, я сейчас напишу в дознании, что ты их подрезал, и пиздец. Выпорют тебя, понимаешь? Выпорют. Вот представь: не начальник я тебе сейчас, а друг. Расскажи, как на духу, облегчи душу свою горемычную. Вот, к примеру, вспомни отца своего, мать. Ну, тех, кто тебе дорог. Ведь не чурка ж ты бездушная. Есть же для тебя что-то святое. Или коня своего вспомни, которому ты в минуты горечи и обиды на ухо шепчешь...
Тут подпоручик ненамного задумался, встал и снова подошел к окну. Вагнер лепил третью гору.
— Да что это, блядь, за хуйня?! — в сердцах выпалил он.— Прохор! Прохор, еб твою мать!!!
Испуганный Прохор залетел пулей. Усы у него были в сметане. Или в чем-то похожем на нее.
— Сучий потрох, ты чем Вагнера кормил сегодня?! Он, блять, во дворе, сука, пирамиды строит весь день! — обрушился подпоручик на денщика как ураган.
— Дык, ваш бродь, как обычно… Ток вот яблочек добавил с полпуда. Он до сладкого дюже охоч… — оправдывался Прохор.
— Яблочек он, блять, добавил. Охуел что ль с тоски?! Еще раз над животным так поживодерничаешь, не миновать тебе пизды! Пшол вон.
— Слушаюсь, ваш бродь! — Прохор задом попятился к двери и исчез за ней так же быстро, как и появился.
Разъяренный Козлопасов повернулся к подозреваемому.
— Ну что, будешь говорить, каналья?! Мне с тобой тут некогда в игры-то играть! Нет — так разговор короткий. — Он уже собирался пойти к столу, чтобы поставить в дознании точку, как услышал хриплый голос Погасяна:
— Я твой мама ебаль…

От неожиданности подпоручик на мгновение потерял дар речи, глаза его выкатились из орбит. Он широко открыл рот, и, набрав побольше воздуха, дико заорал:
— Да ты вообще прихуел, ара горбоносая!!! Да я тебя сгною! Понимаешь? Сгною! Встать, тварь, когда разговариваешь с офицером!!!
Погосян медленно встал и пошел на выход, не обращая внимания на тираду подпоручика. Выйдя на улицу, он посмотрел на уходящее за горизонт солнце. Оно было ярко-оранжевого цвета. Такое большое и красивое. «Как в горах», — прошептал Погасян и неспешно побрел в сторону казармы…

На следующий день в 12 часов по решению полкового суда Хорена Погосяна подвергли наказанию розгами. Сто ударов. Когда его секли на глазах всего полка, он не проронил ни звука. Когда его, истерзанного и истекающего кровью вели через строй, то практически у всех к этому горцу возникло чувство сострадания.
В нескольких мерах от строя стоял подпоручик Козлопасов, на основании дознания которого полковой суд принял решение о наказании. Когда Погосяна проводили мимо подпоручика, их взгляды встретились. По спине Козлопасова как будто пробежал муравей. Он вздрогнул. Погосян, сплюнув кровавую слюну прошипел:
— Я твой мама ебаль…

Через три дня труп подпоручика Козлопасова с проломленным черепом нашли недалеко от штаба полка. Рядом лежал внушительного размера окровавленный дрын. Срочная поверка обнаружила отсутствие в расположении полка рядового Хорена Погосяна…

Еще через два дня сапоги и деньги были найдены. Вором оказался рядовой Кунин.
До суда он не дожил: в казарме ему сделали «темную»….