Братья Ливер : Тараканы умеют летать

- Правило номер один, - Алекс Борзоев эффектно застегнул разъехавшуюся ширинку и обвёл взглядом своих бойцов. – Приказы руководителя, то есть меня, в нашей боевой группе исполняются беспрекословно.
Все согласно промолчали. В ожидании правила номер два Оля опустила очки на усыпанный угрями нос и тревожно огляделась. На диванах с изодранной обивкой в цветочек расположился их странный партизанский отряд. Ближе всего к Оле сидел правозащитник Калужский - мужчина с ёршиком усов на круглом и блестящем, как масляный блин, лице. Рядом с ним развалился на полдивана знаменитый тусовщик Митя Кауфман. Митя потягивал коктейльчик и сквозь стёкла солнцезащитных очков рассматривал лакированные ногти на ногах. Оля постоянно цеплялась за него взглядом и каждый раз густо краснела – на заводе «Полимер», где девушка работала лаборантом, её не баловали вниманием даже стареющие, пожёванные жизнью мужички из цеха товарных латексов.
С дивана напротив зыркала костлявая и угловатая, напоминавшая крюк дама с причёской гопника. Оля не запомнила километровый вычурный псевдоним, которым та представилась, отрекомендовавшись лидеркой феминистского объединения «Против». По правую руку от мадам Крюк сидел негр Егор, который не понимал по-русски и поэтому коммуницировал с остальными неисчезающей выжидательной улыбкой пока не голодного людоеда. Слева от феминистки, порыкивая и почёсываясь, ёрзало человекообразное в комбинезоне. Человекообразное звали Павлом Кувшиновым, и оно вообще-то шло в службу занятости этажом выше. Но, ошибившись дверью, решило остаться, потому что в комнате работал кондиционер.
- Мы с вами, как и всё прогрессивное человечество, выступаем за прогрессивные человеческие ценности, - вещал Алекс Борзоев, прохаживаясь среди развороченных тумбочек и коробок с отработанными картриджами. – А именно: за демократию, либерализм, плюрализм, свободу выбора вероисповедания и половой принадлежности, немедленное освобождение всех политзаключённых. И здесь никаких пробных попыток быть не может. Каждый наш удар должен быть нанесён в самое сердце режима.
- Конкретнее, а! – сиплым голосом взвыла мадам Крюк. – У меня через час выступление. На фабрике нетканых материалов.
- Да, уважаемый, хотелось бы узнать уже суть вопроса, и в чём наш выбор. Аб ово усквэ ад маля, что в переводе на русский означает «Официант, меню», - со значительным видом заявил правозащитник Калужский.
Павел Кувшинов почесал под мышкой и облизал палец. Негр Егор улыбался. Алекс Борзоев с тревогой посмотрел на просвечивавшие сквозь балахон соски мадам Крюк, поморщился и заговорил быстрее.
- Эта акция, даже перфоманс, который вам предстоит исполнить, требует личного подвига и выхода за рамки. За рамки морали, норм поведения, самих себя, наконец. Так мы сокрушим тиранию! Приблизим торжество свободы и демократии, дадим надежду узникам совести. Ну и, заодно, повысим мировую энтропию, что особенно ценит наш уважаемый патрон Ицхак Моц-Шалом. Больше хаоса! Больше крови!
Оля вдруг почувствовала, что совсем не готова повышать мировую энтропию за счёт совершения личного подвига. Её бросило в пот от желания сию секунду телепортироваться домой, к шести кошкам, вязанию и чаю с пряниками.
Алекс Борзоев звонко хлопнул в ладоши и выкрикнул:
- Мехмет!
Скрипнула дверь, и в помещение бородатым колобком вкатился упитанный карлик со стопкой распечатанных на цветном принтере фотографий. Оля с ужасом наблюдала за тем, как он проворно перемещался между диванами, раздавая листки сокрушителям тирании. Подрагивавшей рукой Оля взяла фотографию – на ней было запечатлено высокое мрачное здание, похожее на то, где с 1962 по 1988 годы жил и не работал писатель Погромов, или на то, где ФСБ пытает людей. Под фотографией были размещены географические координаты объекта, его адрес и неважно замаскированная под рисунок в форме геометрической абстракции схема проезда общественным транспортом.
- На этой фотографии вы видите крупнейший социокультурный объект города – Дом Политпросвещения, - заявил Алекс Борзоев. – Сейчас его сдают под магазины, офисы и ресторан «У дяди Артавазда». Но это значения не имеет – сами понимаете, знаковость, историческая роль, все дела… Ваша задача – под самой крышей – вот здесь – по всему фасаду нанести заметную с проспекта надпись: «МЫ ЗДЕСЬ ВЛАСТЬ! СМЕРТЬ ТИРАНИИ И ДЕАНОНИМИЗАЦИИ В ИНТЕРНЕТЕ! Я/МЫ – ЧЕЛОВЕК-ПУЗЫРЬ! ЕЛЬЦИН ПРИДЁТ – ПОРЯДОК НАВЕДЁТ!». Если всё пройдёт хорошо, докладывать мне не нужно – об этом всё равно расскажут через десять минут на радиостанции «Ветер свободы». Но нельзя исключать утечки информации, и в этом случае вас будут винтить кровавые полицаи режима. Тогда кто-то должен успеть немедленно отыскать меня во «Вконтактике» и отправить шифровку следующего содержания: «Тараканы умеют летать». Это позволит мне оперативно сообщить о провале операции всем лидерам демократического мира, которые непременно придут нам на выручку и вытащат вас из застенков. Вопросы есть?
- А когда оплата? – поднял мутные глаза Павел Кувшинов.
- Не будет возражений, если я допишу ещё «ВАРИ БОРЩ САМ!»? – дёрнула тощими плечами мадам Крюк.
- Я буду с другом. И с тюбиком вазелина, - предупредил Митя Кауфман.
- Фациле дикту, диффициле факту, - мрачно изрёк правозащитник Калужский. Все, кроме негра Егора, посмотрели на него с недоумением.
Оля хотела, было спросить, может ли она нанести удар по тирании каким-то альтернативным, более безопасным способом и, желательно, из дома, но не осмелилась.
Операцию наметили на полночь пятницы тринадцатого – дьявольский символизм должен был добить систему окончательно. Когда члены боевой группы потянулись к выходу, Алекс Борзоев театрально взмахнул рукой:
- Одну минуточку, компаньерос. Чтобы вы вдохновились на подвиг и ещё сильнее прониклись пьянящим духом свободы и либерализма, разрешите вам кое-что показать.
Следуя за Алексом и карликом Мехметом, процессия спустилась в цокольный этаж. Мехмет, согнувшись, тащил на плече мешок, вокруг которого вился рой шумных и нахальных мух. Облепленные паутиной лампы распыляли по коридору придушенный, зловещий свет. Пахло плесенью и нестиранными носками, откуда-то доносились мерные хлюпанья.
С кряхтениями карлик Мехмет откинул крышку люка в полу и зазвенел ключами, отпирая скрытую под ним решётку. Алекс Борзоев воздел длань к покрытому грибком потолку как Моисей, намеревающийся показать скрижали иудеям:
- Сейчас, дамы и господа, вы увидите, своего рода, лицо нашего движения. Воплощение его могучей мысли и, одновременно, телесной мощи. Только, очень прошу, если вам дорога жизнь, не свалитесь туда, ага? И если у кого есть с собой что-то из еды, лучше вообще не подходите к люку.
Карлик Мехмет, наконец, закончил возиться с замком решётки и, охая, потянул за кольцо на ещё одном деревянном щите. Митя Кауфман посмотрел вниз и взвизгнул. Отталкивая друг друга локтями, к проёму ринулись остальные. Оле пришлось опуститься на карачки и просунуть голову между коленями негра Егора.
В открывшемся взглядам подвале горел свет. Вниз вела лестница с перилами и внушительными бетонными ступенями. Посреди подвала на огромной шине сидело чудище – не то из олиных детских кошмаров, не то из иллюстраций в брошюрке «Губительные последствия ожирения».
Чудище расплылось по колесу, на котором сидело, жировые складки свешивались как выползшее из-под крышки кастрюли тесто. Отёчная морда блестела. Место шеи занимал целый каскад подбородков, начинавших ходить волнами при каждом движении туши. Из стоящего перед ним на табуретке тазика чудище зачерпывало пригоршнями коричневато-жёлтую массу и заталкивало её в пасть. Вытирая пальцы о растянутую, покрытую пятнами майку, оно тыкало по клавишам располагавшегося на ещё одной табуретке ноутбука и похрюкивало в сальные неопрятные усики. Заслышав шум сверху, чудище нехотя подняло башку, оглядело визитёров как блюда на шведском столе и зычно отрыгнуло.
- Добрый вечер, Димитрий, - из-за спин своих бойцов поприветствовал страшное существо Алекс Борзоев, предусмотрительно не подходивший близко к проёму. – Как ваше настроение? Не проголодались?
Не переставая жевать, усач издал неопределённый гортанный звук, почесал свалявшуюся шерсть на голове и плотоядно подмигнул обомлевшей от ужаса Оле.
- Димитрий – наше светило, - сообщил отряду Борзоев. – Сейчас он работает над статьёй о вреде русской идеи и русской кухни. Поэтому нуждается в усиленном питании. В еде он неприхотлив – поглощает всё, что подвернётся под руку. Помните об этом, когда отправитесь на операцию. В ваших интересах, чтобы она завершилась удачно. Если вы понимаете, о чём я. А ведь вы понимаете, да же? Мехмет, выдай господину Димитрию гонорар за сегодня.
Карлик зашуршал принесённым мешком, перевернул его и начал трясти над ходом в подвал. Из мешка прямо на жуткого Димитрия посыпались сочащиеся кровью шматы сырого мяса. Светило оживилось, задвигав всеми подбородками, и принялось с жадностью хватать куски, потеряв всякий интерес к гостям из верхнего мира.
- Приятного аппетита, Димитрий, - умильно улыбнулся Алекс Борзоев, и карлик Мехмет с грохотом захлопнул крышку люка.
- Мать моя женщина, - выдавил негр Егор без малейшего акцента и перекрестился. Но никого это уже не удивило, даже его самого.

Вечер накануне пятницы тринадцатого выдался, как на заказ, холодным и ненастным. Громыхали на ветру оконные отливы, накрапывал нудный дождик. За перекрёстком, позвякивая, скрылся последний трамвай. Оля по привычке явилась на место за полчаса до назначенного времени. Тёмная бетонная туша Дома Политпросвещения выглядела почти безжизненной, только из ресторана «У дяди Артавазда» долетала пьяная разноголосица.
Чтобы совладать с накатывавшей паникой, Оля попробовала считать спешащих под крыши редких прохожих. Но страх только окреп и утвердился, когда из девяти прошедших мимо людей семеро оказались в полицейской форме.
Ближе к полуночи стали появляться остальные участники операции. Митя Кауфман хмурился, переживая за свои новенькие кюлоты, которые могли запачкаться и изорваться во время возможной погони. Правозащитник Калужский нервно зевал и безуспешно пытался выудить что-то из карманов плаща. Негр Егор улыбался. Мадам Крюк притащила с собой травмат, чтобы отстреливаться от гнусных полицаев. Последним явился Павел Кувшинов – небритый, решительный, неудержимый и пьяный как свинья.
- Ну? И чё будем делать? – протянул Митя Кауфман, постукивая зубами от холода и мандража.
- Что непонятного? – взмахнула руками мадам Крюк. – Баллончики с краской у нас есть. Осталось только попасть на крышу и оттуда сделать надпись. Бумажка с текстом у меня. Одна деталь: кто полезет?
- Говно-вопрос, я могу, - вызвался Павел Кувшинов, мотаемый внутренними штормами из стороны в сторону.
Появление добровольца встретили с заметным воодушевлением. На лицах пробились облегчённые улыбки.
- А я слышал, что граффитчики делают надписи по специальным трафаретам, а то мазня получится, - заметил Митя Кауфман.
- И это… Как мы… то есть, он полезет, если у нас ни оборудования никакого, ни всех этих там верёвок, вообще ни хрена нет? – мадам Крюк в задумчивости поигрывала травматом.
После этих слов на физиономии членов отряда вернулась пелена уныния, улыбался снова один негр Егор.
- Ладно. На крышу всё равно можно попасть только через здание. Пусть идёт внутрь, выбирается наверх, а дальше… по обстановке, - нашла выход из ситуации феминистка.
В эту минуту стих ветер, и совсем рядом, за спинами, стали слышны повторяющиеся звуки, похожие на всхрапывания лошади. Бойцы повернули головы, и перед ними предстала идиллическая картина: завалившись набок и подтянув колени к подбородку, на лавочке пускал пузыри во сне Павел Кувшинов. Попытки растолкать добровольца потерпели крах: не открывая глаз, Кувшинов толкался, дрыгал ногами и мычал: «Я те выведу, Любаня… Ай, я те выведу, Любаня. За всё заплочено, Любаня».
После пятнадцати минут безуспешной борьбы мадам Крюк озвучила и так уже терзавшую всех мысль:
- Ладно, на это пьяное говно нет смысла время тратить. Надо нового ответственного.
- Предлагаю его, - попробовав сыграть на опережение, Митя Кауфман манерно ткнул пальцем в мясистый нос негра Егора.
- Обалдели что ли? – присвистнув, мадам Крюк покрутила пальцем у виска. – На каком языке этот Лумумба писать будет? На эфиопском? А когда его повяжут, вообще будет международный скандал. И междурасовый. И кстати, а сами вы чо? Самоотвод?
- Да вы… Да вы…, - от ужаса и негодования Митя Кауфман зашевелил ушами. – Вы вообще понимаете, что будет, если со мной там что-то случится?!
Никто не ответил, сам Митя пояснять не стал, но, кажется, аргумент был признан веским.
- Я тоже не могу, - отрезала мадам Крюк. – Моя жизнь слишком много значит для борьбы с сексизмом и махровым мужланством в этой стране. А вы чего язык проглотили? Зря скромничаете, сама жизнь в моём лице щас погонит вас на эту крышу пинками.
Правозащитник Калужский, к которому обращалась феминистка, пожал плечами и ответил:
- Канис вивус мэлиор эст леонэ мортуо. Дэус экс махина. Ин вино вэритас. О тэмпора, о морэс! Виват Акадэмиа, вивант профессорэс!
Мадам Крюк сморщилась и безнадёжно махнула рукой. В тот же миг Оля вздрогнула – три пары глаз смотрели на неё с вызовом и угрозой. Не сверлили в ней дыры взглядами лишь комиссованный на лавочку Павел Кувшинов и негр Егор, который, улыбаясь, наблюдал за движением патрулирующего бульвар полицейского УАЗика.
- Но я не могу… Меня кошки ждут. И мне на репетицию в хоре завтра, и в-в-вот.., - вяло оборонялась Оля, понимая, что обречена.
Вместо ответа мадам Крюк молча протянула ей пакет, где лежали два баллончика с краской.
На подкашивавшихся ногах Оля приближалась к нависавшему над ней чёрному зданию. В голове, как зловещие узоры в калейдоскопе, мельтешили картины пыток в ФСБ-шных застенках и попадания на ужин к пухнущему в подземелье Димитрию в качестве основного блюда. Оля не знала, что пугает её больше.
Основной вход в здание оказался запертым. Оля боязливо стучала в дверь не меньше пяти минут и, наконец, за стеклянной преградой сверкнула лысина охранника.
- О-о-о, девчонки! Вас я и ждал, красавицы! - охранник зашёлся дурным смехом и ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. Он был пьян не меньше, чем Павел Кувшинов, но пока ещё держался на ногах.
- В туалет… Пожалуйста… - пробормотала Оля, глядя на изношенные ботинки собеседника и тоже повисла на двери – дрожь в коленях приобретала пугающую амплитуду.
- Я с вами, девушки, - заявил охранник и бережно приобнял кого-то невидимого Оле. – Пойдёмте, провожу.
В коридорах Дома Политпросвещения горел свет, среди запертых дверей метались призраки славного прошлого и сквозняки. Втянув голову в плечи, Оля задержалась у висящей на стене схемы эвакуации при пожаре, но сгинула в непролазных дебрях линий и стрелок.
- Чё такое, дорогуши? – галантно поинтересовался охранник.
Оля решила идти ва-банк, зажмурилась и прошептала:
- Мне на крышу…
Мужчина запыхтел, поправил что-то в паху и сдавленным голосом произнёс:
- Красавицы хотят пописять с крыши! Ой, не могу я, а! Пошли, пошли быстрее. Но вход платный, девчонки: я буду снимать вас на телефон.
В голове звенело, а сердце набрало такие обороты, как будто грозило проломить грудную клетку. По пути наверх Оля уже почти не ориентировалась в пространстве, её волок за собой охранник. На крыше гулял промозглый ветер, дождь звучно молотил по грибкам вентиляции. Снизу доносился шум автомобилей и вой неотвратимо приближавшейся сирены.
Съёжившись от ужаса, Оля опустилась на мокрый рубероид, подползла к краю крыши, перевесилась через парапет и посмотрела вниз. Высота пяти этажей показалась ей пропастью, открывающейся с вершины небоскрёба, и Оле стало не хватать воздуха. Под страстное сопение улёгшегося рядом охранника девушка встряхнула баллончик с краской. Текст послания миру она решила немного сгладить – следовало оправдать доверие Алекса Борзоева, но, в то же время, не сильно злить режим, дабы тот после поимки не откусил ей голову. На серой стене под водоотливом стала вырастать грозная и прекрасная надпись.
Через десять минут дело было сделано. На крыльце здания охранник расцеловал пустоту в паре метров от Оли и попросил всех красавиц заходить ещё. Щёлкнул замок в закрываемой двери, и Оля в растерянности застыла около переполненной борзоевскими агитационными листовками урны. Она была уверена, что внизу её будут ожидать синие всполохи проблесковых маячков, мордовороты с наручниками и дубинками и, конечно, полицейский вертолёт. К удивлению, ничего этого не оказалось. Ещё более странным было то, что куда-то исчезли соратники по боевому отряду. Лунатически побродив по скверу около здания, Оля решила, что её товарищей, наверное, уже пытают на допросах, и начала неподобающе всхлипывать. Девушка обернулась на мрачную громаду Дома, чтобы взглядом художника осмотреть плоды своего труда, получить от них страдальческое удовлетворение, с которым легче будет идти на эшафот. Но темнота сожрала нанесённую надпись, чтобы выплюнуть её на свет Божий только к рассвету. Окончательно сдавшись тоске, Оля разревелась и обречённо поплелась по лужам домой.

Уснуть так и не удалось. Остаток ночи Оля простучала зубами в темноте, вздрагивая от каждого шороха в подъезде. Была даже мысль заранее собрать вещи, чтобы не тратить на это время, когда за ней придут. Но Оля не знала, что берут с собой в таких случаях. Как будто предчувствуя беду, устроили тоскливый концерт некормленые кошки.
Наутро заголовки информагентств вещали о приезде министра, поимке маньяка, крушении самолёта и прочей чепухе. Совершённая идеологическая диверсия осталась за кадром. Оля поняла: власть пытается замять скандал, чтобы о случившемся не узнали за рубежом.
Стены душили, подступала клаустрофобия. Озираясь, Оля вышла из дома. В мозгу навязчиво вертелось въевшееся когда-то в память потасканное утверждение о том, что преступники всегда возвращаются на места своих злодеяний. К ужасу Оли, оно оказалось верным – вопреки всем волевым усилиям, через полчаса её всё-таки притянуло к страшному серому зданию. Подходя, Оля с удивлением заметила, что соратники тоже здесь. На их лицах не было ожогов от паяльника, на ногах – гипса, а на запястьях – наручников. Они стояли кружком в скорбном молчании и совершенно не выглядели людьми, чудом избежавшими гибели в пасти тоталитарного монстра. Приняли они Олю, несмотря на её ночной подвиг, почему-то холодно.
- Дура! – поприветствовала девушку мадам Крюк. – Вот точно, зря бабе доверили. Только борщи варить ей, тьфу…
Митя Кауфман надул огромный пузырь из жвачки и тот, лопнув, накрыл его лицо полупрозрачной маской с ароматом дыни. Правозащитник Калужский высморкался на землю и вытер палец об усы. Павел Кувшинов смотрел на Олю так, как будто его тошнило не от выпитого вчера, а исключительно от её появления. Негр Егор по обыкновению улыбался, но на этот раз, так, как улыбаются перед нанесением первого удара в драке.
В замешательстве Оля подняла глаза к верхушке здания. При взгляде снизу буквы оказались непрезентабельно мелкими, кривыми, разными по высоте и толщине графическими уродцами. Но главное - прочитать послание было можно. Надпись гласила: «МЫ ЗДЕСЬ ВЫ! СВОБОДУ БАКЛАЖАНАМ! ВСЕМ ПРИВЕТ!».
Ветер наигрывал на проводах и водосточных трубах что-то заунывное. Над проспектом плыло облако в форме полицейской фуражки.
Митя Кауфман плотнее замотал шею в цветастый декоративный шарфик, шмыгнул носом и возвестил:
- Нас обязательно пересажают. Хулиганство, вандализм, порча муниципального имущества… Дадут лет по десять минимум.
- Пэр аспэра ад астра, что в переводе означает: «Явка с повинной в правоохранительные органы может привести к смягчению наказания», - добавил правозащитник Калужский.
- Сдадим нахрен этого шарлатана Борзоева, - мадам Крюк затянулась невероятно вонючей сигаретой и указала ею на Олю. – И её тоже, как пособницу и исполнительницу. На суде потом срок скостят.
Держась, на всякий случай, подальше друг от друга, бывшие товарищи по аэрозольному оружию пошагали на поиски отделения полиции. Оля не пыталась их удержать. Предательство было ошарашивающим и нестерпимым, как ожог кислотой на производстве. Оно обостряло чувства и пробуждало благородную ярость.

Монитор озарило интро ютуб-канала «Борзоев online». Следом на видео предстал сам революционер – голый по пояс, отощавший до синевы, с узором синяков на лице и с вытатуированными на животе глазами. Оскалив жёлтые от чифиря зубы, он ткнул в камеру перебинтованным пальцем:
- Привет. Это Борзоев. Сегодня я расскажу вам, как правильно войти в хату, если вы первоход, как сделать болтухи из хлебного мякиша, куда заныкать запрет во время шмона, что делать, если вы стали петухом, и дам другие полезные лайфхаки. Слухай сюда.
Оля зажмурилась, помотала головой, и чудовищное наваждение исчезло. Она стояла там же, где рассталась с предавшими её и идеалы свободы соратниками. Вокруг мельтешили прохожие, погружённые в свои копеечные заботы и не подозревающие о том, что в эти минуты у них под боком решаются судьбы государства и человечества.
Терять Оле, кроме совести, чистой перед людьми мира, было уже нечего. Она выхватила из сумочки телефон, торопливо отыскала в соцсети аватарку со светлым лицом Алекса Борзоева и дрожащими пальцами натыкала сообщение: «ТАРАКАНЫ УМЕЮТ ЛЕТАТЬ».
Оставалось лично рассказать лидеру о предательстве и нависшей над ним угрозе. В олиной душе поднялся могучий тёмный вихрь. Вырвавшись наружу, он раскидал пассажиров у входа в маршрутку, вознёс Олю над светофорами, пробками и спешащими в «Мегу» горожанами, после чего швырнул её прямо в дверь борзоевского штаба.
В знакомом кабинете, где их группа проходила инструктаж перед проведением операции, царил ещё больший, чем тогда, хаос. Пустые коробки из-под оргтехники, ворохи бумаг из раскрытых тумбочек, скомканные футболки с принтом «Мы здесь власть» в беспорядке валялись на полу, как будто в помещении пронёсся разрушительный комнатный ураган. С облегчением и радостью Оля увидела Алекса Борзоева: тот скрючился около распахнутого сейфа, швыряя пачки купюр в огромный непрозрачный мешок. Заметив Олю, революционер повёл себя странно: поднял взгляд к потолку, задёргал головой и, указывая на девушку, заорал в насыщенное пылью пространство:
- Товарищ майор, я не знаю эту женщину! Вообще не знаю! Первый раз вижу, честное слово! Всё, что она сейчас скажет – наглая ложь и провокация! Да у меня алиби, к тому же, есть, товарищ майор – я был на рыбалке в Логушах, только щас вернулся.
Схватив мешок, Алекс Борзоев кинулся к дверям. Он попробовал отпихнуть непрошенную гостью с дороги, но споткнувшись о туго набитый скоросшиватель с надписью «КОРРУПЦИЯ», едва не упал сам. Борец за свободу ощерил клыки и зарычал. Но через секунду его рыхлое лицо стало ещё более безобразным от испуга. Оля поняла: что-то происходит у неё за спиной, и резко обернулась. На пороге стоял карлик Мехмет. В руках он держал ружьё, и страшное дуло, из которого в любую секунду могла высунуть свою бесконечно длинную лапу смерть, глядело Борзоеву в лицо.
- Не дрыгайся, кормящий отец, - сказал карлик неожиданным басом. – Из этого ружья когда-то застрелился Курт Кобейн. Потом я выменял его на толкучке у старьёвщика. Пришлось, знаешь, потратиться: отдал картину «Иван Грозный убивает Бориса Немцова» и дедушкину коллекцию костылей. А теперь из этого ружья я вынесу тебе мозги, если не будешь делать то, что я сейчас скажу. Руки за голову, и шагай, куда я тебя буду толкать.
Алекс Борзоев расхохотался с взвизгом, как накаченный эстрогенами Мефистофель и швырнул в карлика мешок с деньгами. От неожиданности и прилетевшего прямо в лицо искушения богатством Мехмет выронил ружьё. В ту же секунду Борзоев обрушился на него, повалив на пол и вцепившись в горло.
Несмотря на неприличную разницу в росте и весовых категориях, бой был равным. Не успевая уклоняться от кулаков вёрткого карлика, Борзоев пыхтел, подвывал и барахтался, пытаясь задушить оппонента.
Оля поняла: лучшего шанса отплатить за все предательства и рухнувшие идеалы не будет. Схватив со стола стоявшую там чугунную статуэтку Будды с лицом Сороса, она с размаху опустила её на затылок Борзоева. Тот вскрикнул, схватился за голову и обмяк.
Через пять минут по лестнице спускалась странная процессия. Впереди, морщась и поскуливая, ковылял Алекс Борзоев, его сложенные за спиной руки были стянуты на запястьях футболкой «Мы здесь власть». За Алексом попрыгивал карлик Мехмет, и ствол его ружья упирался Борзоеву в копчик. Замыкала процессию Оля, на всякий случай державшая статуэтку Сороса наготове. Два-три обитателя здешних офисов, попавшихся навстречу, поднимались по ступеням, тупо глядя себе под ноги. Борца за демократию арестовывали, вывозили на допросы, очные ставки или следственные эксперименты с такой регулярностью, что очередное его конвоирование никого не удивляло.
Когда спустились в цокольный этаж, Алекс Борзоев вытаращил глаза, упал на колени и, давясь обильными рыданиями, взмолился:
- Нет! Нет! Не надо! Только не это! Застрелите меня здесь! Дайте ружьё, я застрелюсь сам! Пожалуйста!
Карлик Мехмет неумолимо отпирал крышку люка в полу…
Из открывшегося проёма вырвались смрад испражнений, пота и целая эскадрилья мух, каждая из которых была размером с небольшую бабочку. Чудовищный Димитрий окутывал своими телесами шину от К-700, щёлкал по клавишам ноутбука, успевая зачерпывать ковшом из стоящей рядом ванны пузырящуюся зеленоватую массу и с хлюпаньем втягивать её в себя. С трудом подняв голову, он посмотрел на пришедших, судорожно сглотнул и зашевелил усами от возбуждения.
- Димитрий, Димочка, нет! – верещал, сползая по стене, Алекс Борзоев. – Я несъедобный, Димочка, меня травили полонием, ртутью, зарином, палёной водкой. Я насквозь ядовитый, не-е-е-ет!
Карлик Мехмет элегантным дирижёрским жестом дал знак Оле, и та снова привела Сороса-Шакьямуни в действие. Удар окончательно деморализовал развенчанного борца, и с криком обезумевшего тот сам бросился вниз по бетонным ступеням навстречу прожорливой гибели. Хруст раздираемой плоти и чавканья были слышны даже через торопливо захлопнутую крышку.
- Бежим отсюда, - сказал карлик Мехмет и протянул Оле руку.
И Оля впервые в жизни сжала мужскую ладонь.

По странному стечению обстоятельств дальнейшие судьбы почти всех участников этой истории сложились не лучшим образом. Бывшие соратники по «Коалиции борьбы со злом» посмертно объявили Алекса Борзоева коррупционером и отозвали петицию о причислении его к лику святых. Чудище из подземелья сдали в зоопарк, где оно оплодотворило слониху и обзавелось многочисленными отпрысками – с хоботами и усами. Мадам Крюк устроилась работать на стройку, там её накрыло презрением мужичья, а после и бетонной плитой. Митю Кауфмана забрали в армию. Вернувшись оттуда с печальной мудростью во взгляде, он козырял своими боевыми ранениями, которых, однако, никому не показывал и об их происхождении не распространялся. Правозащитник Калужский сошёл с ума. Негра Егора отчислили за неуспеваемость из танкового института дружбы народов и депортировали на родину, в Зимбабве. Павел Кувшинов поспорил на ящик водки, что бросит пить, выиграл и тут же умер от разрыва души.
И только Оля вывела прыщи, помыла голову и вышла замуж за карлика Мехмета. Говорят, что в браке она счастлива и все предложения сходить вечерком на «Марш несогласных» категорически отметает.